В издательстве «Прометей» вышла книга Михаила Голубкова «Зачем нужна русская литература? Из записок университетского словесника». Автор, окончивший в 1982 году филологический факультет МГУ, с тех пор там успешно трудится, а ныне руководит кафедрой истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса. То есть этот по-настоящему университетский человек никогда не сворачивал с выбранного в юности пути, хорошо представляет, и что такое литература, и какие в ней происходят явления-процессы, и тех, для кого она создается
Герои книги — Александр Блок и Юрий Бондарев, Михаил Булгаков и Максим Горький, Василий Гроссман и Владимир Маяковский, Владимир Набоков и Юрий Поляков, Константин Симонов и Александр Солженицын. Касающиеся их творчества проблемы рассмотрены профессионально и скрупулезно. В первой главе «Метаморфозы: 20–30-е годы XX века как эпоха перемен» Голубков показывает: литература, как никакое иное социокультурное явление, формирует в нашем сознании — иногда весьма парадоксально — подлинные смыслы происходящих событий. Эту мысль автор развивает в главе третьей («Странные сближенья»), где одна из частей «Провокация и провокаторы: один из аспектов русской революции в изображении М. Горького и А. Солженицына» наверняка вызовет повышенный интерес не только у студентов-филологов или зрелых коллег Михаила Голубкова, но и у «простого читателя». Облик последнего в наши дни несколько расплывчат, однако его присутствие в современном литературном процессе все же угадывается: выходящие немалыми тиражами издания по-прежнему раскупаются, и их авторами выступают далеко не только Борис Акунин и Дарья Донцова.
Главка «Литературные нравы 1983 года: роман Ю. Полякова «Веселая жизнь, или Секс в СССР» (глава 4, «Опыты монографического анализа») тоже крайне любопытна. Читать о «нравах» интересно всегда и всем, ведь это — живой, упругий, горячий материал. Да и восьмидесятые годы XX века — это уже, как ни крути, история: события происходили в другой стране, в непредставимых по нынешним меркам социальных координатах, а у людей были приняты совершенно иные стереотипы поведения.
Острота и актуальность исследуемых Голубковым проблем становятся очевидными уже в начальной главе «Вместо введения», где многое принципиально полемично. Здесь автор поочередно наступает на все больные мозоли нынешней культурной ситуации, выглядит в каком-то смысле наследником Белинского, ведь именно неистовый Виссарион заложил традицию русской литературной критики, определив ее главную миссию — быть трибуной для определения-обнажения всех и всяческих общественных язв.
Один из поразивших современный российский социум недугов Голубков обозначил так: мы перестали ощущать себя живущими в истории. В первой главе он характеризует для сравнения читательскую массу 1920-х, особо выделяя ее устремленность к чтению как способу обрести знания о человеке и обществе. Тогдашние упования оказались, конечно же, во многом иллюзорными, но разве лучше ситуация, при которой нас, нынешних, исторический процесс словно не касается вовсе, человеческое существование лишено связи с прошлым и будущим. Это значит, что и наше представление о самих себе исчерпывается одним лишь текущим моментом, а поставленные задачи нацелены на удовлетворение только тех потребностей, которые существуют исключительно здесь и сейчас. Причину этого Голубков видит в принципе устройства общества, где во главу угла ставится экономическая проблематика — именно ей подчинены усилия всех социальных структур.
Однако экономика не может ни определять, ни тем более решать проблемы духовные, начиная с частного вопроса каждого индивидуума: «Зачем я живу?» — и заканчивая процессом самоопределения народа, нации. Автор книги отмечает крайнюю бедность, если не полное отсутствие в современном социуме, комплекса идей, мобилизующих внутренние ресурсы всех членов общества, тогда как стремление наметить и выполнить выходящие за рамки утилитарного потребления задачи ведет человека по пути нравственного поиска и приводит к литературе, истории не как к набору фактов прошлого, но как процессу, вбирающему в себя жизнь всех поколений. В третьей и четвертой главах книги показано, как каждый из писателей использовал эту возможность.
В деле изучения подобных феноменов Михаил Голубков, разумеется, не одинок. В вышедшей в 2005 году книге Владимира Кантора «Русская классика, или Бытие России» на конкретных примерах рассмотрено, как чтение формировало мировоззрение и предопределяло поступки думающих людей XIX столетия. В 2007 году академик Петр Николаев издал труд «Культура как фактор национальной безопасности», где необходимость духовного базиса для общественной стабильности и творческого развития доказывается как социокультурная теорема. В 2012-м в эссе «Броня из облака» Александр Мелихов связал эмпирику с логикой и таким образом объяснил, почему без идеи, делающей субъекта прекрасным в собственных глазах, нельзя жить полноценно.
Что же касается текстов Михаила Голубкова, то здесь, определив влияние экономических приоритетов на идейный комплекс и обозначив это воздействие как катастрофическое, автор выводит частное и в то же время общезначимое следствие: современная российская «школа не выполняет своей главной задачи — культурно-исторической социализации человека, не включает его в контекст тысячелетней истории и не связывает его судьбу с историческими перспективами России — по той причине, что в самом обществе неощутимы эти связи».
Теми же доводами объясняется, почему мы оказались отчуждены от норм национальной жизни, к которым как минимум два века были причастны благодаря литературе.
Результат плачевен. Современный школьник и весь массив русской литературной классики (а через нее и национальной культуры) оказываются отделены друг от друга. Об этом также говорится в главе «Вместо введения» — в материале под названием «ЧУЖИЕ: о поколении, сдавшем ОГЭ, ЕГЭ и написавшем «итоговое сочинение», забыв про русскую литературу». Голубков с прискорбием отмечает ужасающую примитивность школьных работ, выполняемых в девятом и одиннадцатом классах.
Налицо невиданная по своей двойственности ситуация: в министерства уходят победные рапорты о том, что результаты сдачи экзаменов ежегодно повышаются, а вузовские педагоги, получив для обучения сдавших ЕГЭ первокурсников, выясняют, что те не в состоянии пересказать даже самый короткий фрагмент учебника. Школьнику, лишенному ощущения связи с эпохами Пушкина, Тургенева, Блока, «великий и могучий, правдивый и свободный» язык при подготовке к экзамену, оказывается, почти не нужен. Учеба, знание предмета, сдача экзамена — процессы и явления, почти никак не связанные между собой.
Голубков и его соавтор по тексту «ЧУЖИЕ...», доцент филологического факультета МГУ Наталья Николенкова далеки от того, чтобы обвинять в сложившейся ситуации только учащихся. С точки зрения этих исследователей, причина кроется в самом экзамене: задание таково, что знакомство с произведениями русских классиков для его выполнения практически не требуется. Опыт чтения, в идеале становящийся (ближе к выпускному классу) личным, причем не только читательским, но и жизненным, в современной школьной практике не накапливается. Русская литература не становится фабрикой национального менталитета в когда-то считавшейся литературоцентричной стране.
Соглашаться с выводами Голубкова или нет — персональный выбор читателя. Важно, чтобы основной посыл книги не остался невостребованным.
Материал Веры Калмыковой опубликован в январском номере журнала Никиты Михалкова «Свой»/Газета "Культура"
