«Сон смешного человека»

«А всех большая тайна – в том, что душу человека на том свете ожидает», – писал Достоевский. Приоткрыть завесу над этой тайной он попытался, на мой взгляд, в фантастическом рассказе «Сон смешного человека», герой которого убедился в том, что «есть и за гробом жизнь!»

В «Сне смешного человека», как нигде, нащупывается тайная пружина всего творчества Достоевского. Этот рассказ можно назвать «видением»:

«Все его вопросы, искания и нахождения, все муки и утехи его творческого пути завиты вокруг одного сна, одного предчувствованного видения»^[1], – писал А. К. Горностаев.

Эти 15 страничек текста исследователи называют «почти полной энциклопедией ведущих тем Достоевского»^[2], «как бы мозаикой из всех прежних произведений» писателя, переплавленных «в новое, цельное неповторимое»^[3], «краткой полной историей человечества»^[4] и даже «Евангелием» в миниатюре, в котором представлен весь мыслительный, идейный и фантастический мир Достоевского, где собраны нити всех больших его романов^[5].

К сожалению, пророческое содержание одного из самых загадочных произведений писателя оказалось недоступным не только для его современников, но и для большинства из нас. Между тем в «Сне смешного человека» Достоевский подводит итог своим многолетним размышлениям о тайне «того света», отвечает на главный вопрос, которым он «мучился сознательно и бессознательно» всю свою жизнь, – на вопрос о существовании Божием.

В статье «…Все это, быть может, было вовсе не сон!», заголовком которой служит цитата из рассказа «Сон смешного человека», я попыталась доказать, что под видом сна писатель рассказал о собственном «опыте смерти»^[6]. Герой, проделавший во время сна путешествие на другую планету, воочию увидел рай, описать который он не смог бы, не имей Достоевский подобного опыта.

В статье «Оптинские предания о Достоевском» протоиерей Геннадий Беловолов приводит фрагмент беседы Достоевского с великим старцем иеросхимонахом Амвросием. Его ученик схиархимандрит Варсонофий передал однажды своим духовным чадам слова писателя, который во время того знаменитого разговора признался, что раньше ни во что не верил. На вопрос батюшки о том, что же заставило повернуть его к вере, Федор Михайлович ответил:

«Да я видел рай. Ах, как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, так полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, – и с тех пор повернул к Богу».

«И действительно, повернул он круто, и мы веруем, что Достоевский спасен», – говорится в «Беседах схиархимандрита Оптинского скита старца Варсонофия с духовными детьми»^[7].

«Здесь находится ценный материал для понимания “Сна смешного человека”, но главное – мы соприкасаемся с тайной загробной участи души Достоевского. Старец Варсонофий заглянул, если можно так сказать, в посмертную биографию писателя, в область, не доступную никому другому. Как видим, Оптинской пустыни была открыта тайна Достоевского», – пишет о. Геннадий.

По сути, старец Варсонофий сказал то же самое о Достоевском, что и старец Амвросий, постигший сущность смирившейся души писателя: «Это кающийся». По учению святых отцов, покаяние есть «путь ко спасению», и слова причисленных к лику святых оптинских старцев о том, что «Достоевский спасен», «приобретают характер святости и силу церковного предания», – подводит итог сказанному о. Геннадий.

Не знаю, проанализирован ли кем-то упомянутый здесь ценный для понимания «Сна смешного человека» материал. Интересно сопоставить «Сон смешного человека» и с источниками, рассмотренными в книге «Душа после смерти. Современные “посмертные” опыты в свете учения Православной Церкви» отца Серафима (Роуза), опубликованной в сборнике его трудов «Приношение православного американца»^[8]. Благодарю сотрудницу ИМЛИ РАН Ирину Павлову за совет обратить внимание на эту книгу.

Монах-пустыннолюбец, человек не от мира сего, живший отшельником в горах Северной Калифорнии (Платина), постиг глубину истинного православного мироощущения, открывающего современному заблудшему человеку путь к Богу. Его книга имеет двоякую цель: дать объяснение современных «посмертных опытов» с точки зрения православного христианского учения о загробной жизни и привести основные источники и тексты, содержащие это учение. Вдохновили автора на написание этой книги труды епископа Игнатия (Брянчанинова), особенно третий том его собрания сочинений, посвященный церковному учению о загробной жизни.

Удивительно, но в известных мне исследованиях феномена «встречи со смертью» практически никогда в ряду художников, описывающих переживания близости к смерти или изменение сознания у лиц, переживших клиническую смерть, не упоминается имя Достоевского. Среди таких писателей называют имена Э.А. По, А. Бирса, К. Кросби и Л.Н. Толстого, описавшего смерть Ивана Ильича, Андрея Болконского и т.д.

В статье «“Сон смешного человека” Достоевского: попытка определения жанра» Р. Ф. Миллер, проводя ряд параллелей, сравнивает рассказ Достоевского с произведениями Э. По «Необыкновенные приключения некоего Ганса Пфааля» и «Повесть скалистых гор» (в другом переводе «Повесть крутых гор»).

Как и смешному человеку, герою «Повести…» мистеру Бедлоу снится, что он умер. Но герой отрицает, что спал:

«Теперь вы, конечно, скажете, что я спал и грезил, но это было не так. <…> раз я заподозрил, что это может быть сон, и проверил свои подозрения, то приходится счесть его каким-то иным явлением. <…> стрела впилась мне в правый висок. <…> я умер. <…> В течение нескольких минут <…> моим единственным ощущением были бездонная темнота, растворение в ничто и осознание себя мертвым. Затем мою душу как бы сотряс внезапный удар, словно электрический. И он принес собой ощущение упругости и света, но свет этот я не видел, а только чувствовал. В одно мгновение я, казалось, воспарил над землей. Но я не обладал никакой телесной, видимой, слышимой или осязаемой сущностью. <…> Внизу подо мной лежал мой труп. <…> Меня ничто не интересовало. Даже труп, казалось, не имел ко мне никакого отношения. Воля моя исчезла без следа, но что-то побуждало меня двигаться, и я легко полетел прочь от города <…>. Когда я снова достиг того места в долине, где видел гиену, я снова испытал сотрясение, точно от прикосновения к гальванической батарее; ко мне вернулось ощущение весомости, воли, телесного бытия. Я снова стал самим собой и поспешно направился в сторону дома, однако случившееся со мной нисколько не утратило живости и реальности, и даже теперь, в эту самую минуту, я не могу заставить себя признать, что все это было лишь сном»^[9].

Миллер говорит о сходстве подобных ощущений с чувством расставания с телом и вхождения в тоннель, в конце которого свет, характерным для переживания клинической смерти реальными людьми.

«Одновременно наступает искажение времени, вспоминается вся жизнь, возникает ощущение единства или достижение границы, после которой человек либо идет дальше, либо возвращается к жизни. Эти явления описывали психиатры К. Бинг и Б. Грейсон, но они, разумеется, наиболее непосредственно знакомы читателям русской литературы по таким текстам, как “Смерть Ивана Ильича” Толстого и “Сон…” Достоевского»^[10], – пишет Миллер, единственный автор, у которого я встретила подобное замечание.

На мой взгляд, рассказ Достоевского действительно является описанием феномена «встречи со смертью», художественным «отчетом» о путешествии в глубины подсознания или в «иной мир», попасть в который нам до времени не дано^[11].

Вопрос о посмертном существовании человека всегда волновал людей. Большую известность получила книга «Жизнь после жизни» Р. Моуди^[12], собравшего данные о 150 лицах, которые были на грани физической смерти, на пороге в иной мир. О книге Моуди говорят и польский ученый А. Токарчик^[13], и американские исследователи сознания и подсознания С. Гроф и Д. Хэлифакс^[14], и отец Серафим (Роуз).

Хотя «Жизнь после жизни» иногда называют одним из тех великих откровений, которые даны людям XX века, весьма объективное исследование «посмертных» явлений д-ра Моуди, который по религиозной принадлежности является методистом с довольно либеральными взглядами, страдает рядом недостатков.

«Мы не можем ожидать слишком многого от этой и других подобных книг – они не дадут нам полного и связного представления о том, что происходит с душой после смерти. Но все же здесь и в других новых книгах приводится достаточно много заслуживающих серьезного внимания фактических опытов клинической смерти», – пишет о. Серафим (Роуз).

Из 15 описанных Моуди элементов полного опыта умирания он останавливается на нескольких основных свойствах, сравнивая их с православной литературой, посвященной этому вопросу^[15].

Внетелесный опыт

У некоторых людей, переживших клиническую смерть, наблюдались пугающие видения, например, «погребение живьем». Подобное видение описано и в рассказе Достоевского. Выстрелив себе в сердце, Смешной человек «будто ослеп и онемел». И вдруг его в первый раз поражает идея, что ведь он «умер, совсем умер», знает это и не сомневается, не видит, не движется, «а между тем чувствует и рассуждает». После своего выстрела Смешной человек видел, как бы со стороны, что его несли в закрытом гробе, зарыли в землю, и только тогда он вдруг почувствовал физическую боль в сердце:

«Это рана моя, – это выстрел, там пуля…»^[16].

Д-р Моуди пишет о том, что в момент наивысших физических страданий человеку кажется, что смерть уже наступила, о том, что во время сильных болей и травм душа человека оставляет тело. Некоторые помнят, что подумали: «Наверно, я умер». Умирающий бывает потрясен, обнаруживая, что смотрит на свое физическое тело извне, как посторонний наблюдатель. Одна женщина «почувствовала очень сильную боль в груди <…> и в этот момент <…> отделилась от своего тела». У другого больного было ощущение, что он покинул свое тело и плыл в воздухе^[17].

Блаженный Августин учит, что, когда душа человека отделяется от тела, он видит себя все столь же похожим на собственное тело, что вообще не может увидеть никакой разницы. «Эта истина теперь была многократно подтверждена личным опытом тысяч людей, возвращенных к жизни в наше время»^[18], – пишет о. Серафим (Роуз).

«Согласно рассказам, первое, что происходит с умершим, – это то, что он выходит из тела и существует совершенно отдельно от него, не теряя при этом сознания. Он часто способен видеть все окружающее, включая свое мертвое тело и попытки его оживления; он ощущает, что находится в состоянии безболезненной теплоты и легкости, как если бы он плавал; он совершенно не в состоянии воздействовать на свое окружение речью или прикосновением, и поэтому часто сильно ощущает одиночество»^[19].

Об этом говорится, например, в «Невероятном для многих, но истинном происшествии», которое не может не поразить своим сходством со «Сном смешного человека», безымянный герой которого вспоминает: «И вот меня зарывают в землю. Все уходят, я один, совершенно один»^[20].

Безымянный автор «Истинного происшествия» пишет:

«…я понял свою полную разобщенность со всем окружающим, свое странное одиночество, и панический страх охватил меня. Было действительно что-то невыразимо ужасное в этом необычайном одиночестве. <…> от такого одиночества волосы на голове становились щетиной, ум цепенел. Оно было хуже пребывания на необитаемом острове, потому что там хоть природа воспринимала бы проявление вашей личности, а здесь <…> было столько мертвящего страха, такое страшное сознание беспомощности, какого нельзя испытать ни в каком другом положении и передать словами»^[21].

Эта небольшая «книга для верующих и неверующих» была написана в конце XIX века человеком, вернувшимся к жизни через 36 часов после смерти. Автором «Невероятного для многих, но истинного происшествия» является К. Икскуль, который был крещен в Православии. До пережитого им «посмертного» опыта он оставался безразличным к истинам веры и не верил в загробную жизнь. Перенесенное этим человеком является, по словам о. Серафима, промыслительным, ибо это единственный описанный столь подробно «посмертный» опыт души, идущий намного дальше кратких фрагментарных переживаний, приводимых в новых современных книгах на эту тему.

Важно, что книга, повествующая о том, что ждет каждого из нас после смерти, была одобрена одним из ведущих православных писателей-миссионеров архиепископом Никоном (Вологодским) как не содержащая ничего противного Православному учению о загробной жизни. Это подлинный рассказ очевидца, душа которого выходила из тела.

После описания последней агонии своей физической смерти автор, который начал с современного безверия, а пришел к признанию истин Православного Христианства – и настолько, что закончил дни свои монахом, – рассказывает о том, как увидел своего двойника – лежащее на больничной койке тело трупа.

«В наших понятиях со словом “смерть” неразлучно связано представление о каком-то уничтожении, прекращении жизни, как же мог я думать, что умер, когда я ни на одну минуту не терял самосознания, когда я чувствовал себя таким же живым, все слышащим, видящим, сознающим, способным двигаться, думать, говорить? <…> Разобщение со всем окружающим, раздвоение моей личности скорее всего могло бы дать понять мне случившееся, если бы я верил в существование души, был человеком религиозным; но этого не было…»^[22].

Отец Серафим пишет:

«В раннехристианской литературе состояние души в первые минуты после смерти с такими подробностями не описывается, упор там делается всегда на более сильных переживаниях, которые наступают позже. Вероятно, только в наше время, когда отождествление жизни с жизнью в теле стало столь полным и убедительным, можно было бы ожидать, чтобы такое большое внимание уделялось нескольким первым минутам, когда ожидания современного человека столь полно переворачивается вверх тормашками: смерть не есть конец, жизнь продолжается, душе открывается совершенно новое состояние! Конечно, в этом опыте нет ничего, что бы противоречило православному учению о состоянии души сразу после смерти. <…> Остается фактом, что в эти несколько минут <…> имеют место переживания, которые нельзя объяснить просто как галлюцинации. Наша задача здесь найти, как мы должны понимать эти опыты»^[23].

Православным христианам хорошо известно, что человек действительно может посетить невидимые миры, будучи поднятым выше пределов своей телесной природы. Сам апостол Павел, описывая в самых общих словах свои духовные опыты, когда он был восхищен на третье небо и удостоился неизреченных откровений, с осторожностью говорил: «В теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает» (2 Кор. 12: 2), а нам нет нужды размышлять о том, каким образом тело может утончиться настолько, чтобы войти на небо или в какое «тонкое тело» могла быть облечена душа во время пребывания вне тела. Для нас достаточно знать, что душа по Божией милости может быть действительно вознесена и созерцать рай, а также воздушное царство духов поднебесных.

В православной литературе такое состояние часто описывается как нахождение вне тела, как было со св. Антонием, сибирским старцем Василиском, старцем Игнатием, со св. Андреем Константинопольским, Христа ради юродивым (X век), который был вознесен в духе и созерцал рай и третье небо, а затем часть увиденного поведал своему ученику, который и записал случившееся:

«…не чувствовал никакой телесной потребности в течение всех двух недель, пока продолжалось восхищение. Это приводит меня к мысли, что я был без тела. Не знаю, как сказать достоверно: ведает это сердцевед Бог»^[24].

Делая выводы относительно «внетелесной области», о. Серафим пишет о том, что «фактически эти состояния почти ничего не говорят нам о том, что происходит с душой после смерти, кроме того, что она продолжает жить и имеет сознание». Сфера, в которую душа попадает сразу по выходе из тела, это не небо и не ад, а близкая к земле область, называемая на православном языке «поднебесным воздушным пространством, где обитают падшие духи», усердно старающиеся обмануть людей и привести их к погибели. Это лишь невидимая часть «иного мира» – небесного или адского, – через которую человек должен пройти, чтобы достичь воистину «иного» мира^[25].

Отец Серафим (Роуз) считает, что работы таких серьезных исследователей, как д-р Моуди, Крукал, Осис и Харалдсон, Кублер-Росс, «в конце концов, почти всегда служат цели распространения оккультных идей, которые “естественно” получить из исследования оккультного воздушного царства». Осветить это нижнее царство и провести различие между ним и высшим Небесным Царством можно лишь, вооружившись мыслью о том, что «есть явленная истина, которая выше всякого опыта»^[26].

Встреча с другими

Еще до описания своего «сна третьего ноября» Смешной человек рассуждает о природе сновидений:

«Сны, кажется, стремит не рассудок, а желание, не голова, а сердце, а между тем какие хитрейшие вещи проделывал иногда мой рассудок во сне! Между тем с ним происходят во сне вещи совсем непостижимые. Мой брат, например, умер пять лет назад. Я иногда его вижу во сне: он принимает участие в моих делах, мы очень заинтересованы, а между тем я ведь вполне, во все продолжение сна, знаю и помню, что брат мой помер и схоронен. Как же я не дивлюсь тому, что он хоть и мертвый, а все-таки тут подле меня и со мной хлопочет? Почему разум мой совершенно допускает все это?»^[27].

Герой настаивает на ясности своего сознания («знаю и помню»), и тогда его «галлюцинация» носит характер «привидения». Но так ли это? Многие из переживших встречу со смертью часто говорят о четком ощущении встречи с духовными сущностями различных умерших родственников и ободряющем контакте с ними. Подобные переживания были необычайно ярки и убедительны.

После смерти душа очень недолго остается в первоначальном состоянии одиночества. Д-р Моуди приводит и несколько случаев, когда даже перед смертью люди внезапно видели уже умерших родственников и друзей, и свидетельства Сведенборга, вошедшего в контакт с духовными явлениями потустороннего мира.

«Умирающий человек может встретиться с духами других людей, которых он знал в течение жизни…»^[28].

Упоминание об умершем брате не случайно предваряет описание сна-смерти Смешного человека, служа мостиком, соединяющим два мира – реальный и потусторонний, ведь существует вера в то, что духи умерших родственников приходят помочь умирающим, облегчить им переход в иной мир и увести их туда с собой.

Об опыте встречи с умершими друзьями и родственниками в пределах дня (часа) до смерти писали и пионер психических исследований У. Баррет («Видения на смертном одре». Лондон, 1926), и К. Осис и Э. Харалдсон («В час смерти». Нью-Йорк, 1977), книга которых является первой полностью научной публикацией об опыте умирания. Она включает более тысячи случаев видений умирающими. Ценность этого исследования, которое подтверждает и дополняет открытие д-ра Моуди, – в тщательном разграничении посюсторонних галлюцинаций и ясных потусторонних явлений, происходящих вне разума больного человека.

Для православного христианина, верящего, что смерть есть лишь переход от одной формы существования к другой, в этом нет ничего удивительного. Ссылаясь на «Собеседования» свт. Григория Великого (Двоеслова) («Часто бывает, что на пороге смерти душа узнает тех, с кем ей предстоит делить вечную обитель за равную вину или за равное вознаграждение») и другие источники, о. Серафим (Роуз) подводит итог сказанному:

«Следовательно, это частное открытие современной психической науки только лишь подтверждает то, что уже известно читателю раннехристианской литературы о встречах во время смерти», которые «могут быть названы универсальными в том смысле, что происходят независимо от национальности, религии или святости жизни».

«Это, несомненно, не галлюцинации, а часть естественного опыта смерти, как бы знамение умирающему, что он находится на пороге нового царства, где законы обыденной материальной реальности больше не действительны. В этом состоянии нет ничего экстраординарного, оно, по-видимому, неизменно для разных времен, мест, религий. “Встреча с другими” обычно происходит непосредственно перед смертью, но ее не следует путать с другой встречей – встречей со “светящимся существом”»^[29].

Когда герой рассказа Достоевского, находящийся в могиле, вдруг воззвал всем существом своим к властителю всего того, что совершалось с ним^[30], на его вопрос-воззвание о смысле бытия и миропорядка откликнулось какое-то «темное и неизвестное» существо, одно в целом мироздании. И лишь позже произошла встреча со Светом истины и любви.

Хотя «неизвестное» существо названо «темным», именно оно подготовило встречу Смешного человека с солнцем, светом, воскресившим его для новой жизни. «Так, может быть, вестником добра является этот “вольный сын эфира”», «царь познанья и свободы»?

Светящееся существо

Наиболее невероятным общим элементом изученных Моуди и Грофом свидетельств, является встреча умирающих с очень ярким светом после прохождения темного пространства^[31]. Эта встреча оказывает самое глубокое воздействие на личность.

Подобная встреча описана и героем «Сна смешного человека»:

«Может быть, мы уже пролетали эти пространства <…> я увидел вдруг наше солнце! <…> родная сила света, того же, который родил меня, отозвалась в моем сердце и воскресила его, и я ощутил жизнь, прежнюю жизнь, в первый раз после моей могилы».

Смешной, оставленный своим спутником, вдруг очутился на «другой земле в ярком свете солнечного, прелестного как рай дня»^[32].

Описание планеты «детей солнца» очень созвучно картинам предсмертных видений реальных людей. Почти всегда переживание полнейшего уничтожения сопровождается видениями слепящего белого или золотого света, который быстро увеличивается в яркости, и о котором все говорят как о некой личности, наполненной теплотой и любовью.

По словам д-ра Моуди, идентификация светящегося существа различна в зависимости от религиозной среды, воспитания, личной веры, само оно не имеет узнаваемой формы. Все, по-видимому, понимают, что это существо послано, чтобы сопутствовать им. Очень мало людей пробовали описать с библейской точки зрения то, что случилось с ними после смерти. Лишь двое упомянули слова Иисуса «Я есть свет миру», на основании которых они определили свет как встречу с Иисусом:

«Один из них мне сказал: “Я никого не видел в этом свете, но для меня этот свет был Христом <…> Его всеобъемлющей ЛЮБОВЬЮ. Я думаю, что Иисус говорил именно об этом, когда Он говорил, что Он свет миру”»^[33].

В «Братьях Карамазовых» в главе «Кана Галилейская» Алеша видит радостное, праздничное сновидение, в котором воскресший старец Зосима спрашивает его: «А видишь ли Солнце наше, видишь ли ты Его?» – а Алеша шепчет в ответ: «Боюсь… не смею глядеть»^[34].

Апостол Павел, преследовавший христиан до своего знаменитого видения по дороге в Дамаск, увидел однажды среди дня «с неба свет, превосходящий солнечное сияние», осиявший его и шедший с ним. «Я сказал: кто Ты, Господи? Он сказал: Я Иисус, которого ты гонишь…» (Деян. 26: 13–26).

Этот эпизод напоминает встречи людей, прошедших через клиническую смерть, со Светом, который одни называют «Христом», другие – «ангелом», указывая на то, что эти светлые существа полны любви, понимания и внушают мысль об ответственности за свою жизнь.

Поскольку ангелы, известные православному христианскому опыту, намного более определенны и по внешности, и по функциям, чем эти светящиеся существа, о. Серафим (Роуз) счел необходимым изложить православное учение об ангелах, исследовать природу ангелов, сопровождающих душу в загробную жизнь, рассказать о явлениях ангелов и бесов в час смерти, рассмотреть подлинные христианские и современные опыты «Неба», воздушное царство духов, воздушные мытарства, опыты «выхода из тела» в оккультной литературе, смысл современных «посмертных» опытов.

Как и в рассказах пациентов Моуди и Грофа, появление Света в «Сне смешного человека» – лишь прелюдия к самому поразительному и напряженному моменту, во время которого светящееся существо показывает человеку картины, как бы обзор его жизни, принимающий форму панорамы воспоминаний, сменяющих друг друга в быстрой последовательности и как бы охватывающих все прошлое индивида.

«Умерший» во сне Смешной человек увидел во сне конкретный, зримый, осязаемый, то есть «живой образ» Истины.

«О, все теперь смеются мне в глаза и уверяют меня, <…> что во сне моем я видел или прочувствовал лишь одно ощущение, порожденное моим же сердцем в бреду, а подробности уже сам сочинил, проснувшись <…>, но зато действительные образы и формы сна моего, то есть те, которые я в самом деле видел <…>, были восполнены до такой гармонии, были до того обаятельны и прекрасны, и до того были истинны, что, проснувшись, я, конечно, не в силах был воплотить их в слабые слова наши…»^[35].

Как перекликаются эти признания Смешного со словами людей, переживших опыт смерти!

• «Все, что я видел и переживал, было так прекрасно, что не поддается описанию <…> И я уже тогда чувствовал, что никогда не смогу пересказать кому-либо увиденное мною».
• «Словами это невозможно описать».

Человеку действительно «трудно найти в человеческом языке адекватные слова для описания этих неземных событий»:

• «…все слова, которые я знаю, являются трехмерными <…>, но мир иной, совершенно определенно, не трехмерен <…> Практически я не могу передать вам полную картину».
• «…в действительности никакие слова не соответствуют в полной мере тому, что происходило тогда со мной».
• «Эти ощущения были совершенно непередаваемы». «…я буду употреблять свои собственные слова для описания всего этого…»^[36].

Истина

Смешной человек обрел Истину, и живой образ ее наполнил его душу навеки^[37]. Обычному же взгляду непосвященного образ этой «старой», как мир, истины оказывается недоступен.

«Они дразнят меня теперь тем, что ведь это был только сон. Но неужели не все равно, сон или нет, если сон этот возвестил мне Истину? Ведь если раз узнал Истину и увидел ее, то ведь знаешь, что она истина и другой нет и не может быть, спите вы или живете. Ну и пусть сон <…>, но эту жизнь<…> я хотел погасить самоубийством, а сон мой <…> возвестил мне НОВУЮ, великую, обновленную, сильную ЖИЗНЬ!»^[38].

Можно предположить, что под «новой жизнью» понимается переход на более высокий уровень бытия. Значит, можно поставить знак равенства между новой жизнью и смертью, которая не является крайней формой катастрофы, концом всего, недаром ее сравнивают то с «пробуждением», то с «возвращением домой», то с освобождением из «тюрьмы».

Неизвестное существо

Спутник-«проводник» Смешного человека сближается в читательском восприятии с демоном. Это не удивительно, так как люди, описывающие трансперсональные переживания, часто говорили о многочисленных видениях «архетипов, персонифицированных божеств и демонов или даже сложных мифологических сцен»^[39]. Многие умирающие сообщают не только о встречах с душами умерших близких родственников или друзей, но и о «весьма обычных» встречах с «духами-хранителями» или руководителями – сверхчеловеческими духовными сущностями. Особенно часто, судя по всему, происходит видение встречи со «Светящимся существом» (источником неземного сияния), которое наделено личностью, хотя физическая форма не видна, и голосом, который задает вопросы и от которого исходят наставления и обещания новой встречи с ним.

• «Я слышал голос, но это не был человеческий голос, и его восприятие находилось за границей физических ощущений».
• «Я не хочу сказать, что все это было сказано словами <…> Это было нечто совершенно определенное, переданное мне»^[40].
• «Общение с этим существом происходит без слов путем непосредственной передачи мысли» [4:170]

На вопрос Смешного человека: «Это Сириус?» – существо отвечало: «Нет, это та самая звезда, которую ты видел между облаками, возвращаясь домой». В его слове «увидишь все» послышалась герою какая-то печаль. Однако на вопрос Смешного человека о презрении к нему спутник не ответил, но герой вдруг почувствовал, что его не презирают, над ним не смеются (ср.: Свет стремился «преподать урок», «хотя ни в чем не было никакого обвинения»^[41]. Говорящие о своей встрече со светящимся существом «не чувствовали с его стороны никакой ярости или гнева» даже тогда, когда демонстрировались их несомненно ужасные и грешные поступки^[42]. «Что-то немо, но с мучением сообщалось мне от моего молчащего спутника и как бы проницало меня»^[43], – говорит Смешной о неизвестном существе, взявшем его из могилы и имевшем «как бы лик человеческий». Оно вполне сопоставимо со Светящимся существом, хотя и не отождествляется с ним. Именно ему герой обязан своим познанием Истины.

Преодоление страха смерти

Это преодоление характерно почти для всех, реально переживших соприкосновение со смертью. Они больше не боятся смерти, хотя и не ищут ее, не желают ее и, безусловно, отвергают самоубийство как средство возвращения в ту реальность, в которой они побывали. Главная причина преодоления страха смерти заключается в убежденности, основанной на собственном опыте, что «и после смерти есть жизнь», что жизнь не прекращается со смертью тела^[44].

Реанимированные пациенты, описанные автором бестселлера конца 70-х годов XX века, пришли к тому же выводу, что и смешной человек, который понял: «есть и за гробом жизнь»^[45]. Сначала он испытывал страх:

«Страх нарастал в моем сердце <…> Я ждал чего-то в страшной, измучившей мое сердце тоске»^[46].

Однако, как и у переживших встречу со смертью, панический страх и тоска сменяются у него чувством безмятежного, мирного покоя и любви. Возможно, страх исчез в результате того, что герой увидел отношение к смерти «детей солнца»:

«Подумать можно было, что они соприкасались еще с умершими своими даже и после их смерти и что земное единение между ними не прерывалось смертию»^[47].

Думается, что «дети солнца» передавали друг другу пережитый ими опыт смерти, о котором рассказывают также пациенты Моуди и Грофа.

Смешной призывает бороться с утверждением, что «сознание жизни выше жизни, знание законов счастья выше счастья»^[48], и как созвучны эти слова с откровениями одной из пациенток Грофа. Так, Джоанна, «стараясь выразить невыразимое», делится с отцом тем, что «достаточно просто быть. Нет нужды беспокоиться, задавать вопросы, искать причины», ибо она четко и реально видела всю Вселенную.

«Жизнь, смерть, смысл – все было здесь <…> Все было единым. Страх не существовал. Смерть, жизнь – все одно и то же <…> Что за гармония <…> таится за видимым хаосом <…> я мечтала разделить со всеми это знание. Тогда не сможет больше существовать разлад»^[49].

Об этом же мечтает и Смешной человек:

«…если только все захотят, то сейчас все устроится»^[50].

Но как сделать так, чтобы все узнали истину и не считали его откровения всего лишь сном, бредом, галлюцинацией?

Фантастика, галлюцинация или реальность?

Смешной человек, ощутивший «полноту жизни» после своего выстрела и путешествия на другую планету, открывает свой секрет:

• «…все это, быть может, было вовсе не сон!»

• «Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон?»^[51].

Характерно, что при кажущемся сомнении Смешного человека («быть может»), он пытается обосновать свое утверждение:

• «Ибо тут случилось нечто такое, нечто до такого ужаса истинное, что это не могло бы пригрезиться во сне».
• «Но вот этого насмешники и не понимают: “Сон, дескать, видел, бред, галлюцинацию”»^[52].

Известно, что современники Достоевского остались глухи к «Сну смешного человека», героя которого, как и пациентов Моуди и Грофа, многие окружающие считали сумасшедшим. Сами же пережившие этот опыт вполне отличают сны, фантазии и галлюцинации от реальности опыта умирания и считают его действительным событием, в высшей степени реалистичным и убедительным, нисколько не сомневаясь в его важности.

«Однажды у меня были галлюцинации <…> В пережитом мною тогда опыте не было ничего похожего на галлюцинации, совсем ничего».

Одни вспоминают, что все это было «более реально, чем в обычной жизни», другие, хотя и называют это «самым фантастическим событием» в своей жизни, после которого они очень изменились, все же уверяют, что у них нет больше сомнений в том, что «есть жизнь после смерти»^[53].

Достоевский назвал свой «фантастический рассказ» «сном». Хотя некоторые из людей, переживших клиническую смерть, воспринимают ее как сон^[54], существует и прямо противоположное мнение, согласно которому «любой исследователь обнаружит достаточное число фактов, подтверждающих, насколько предсмертный опыт далек от обычных сновидений и не может не принадлежать к совершенно другой категории явлений»^[55].

«Все мои мысли и соображения были абсолютно логичными и четкими. Они ни в коем случае не походили на неудерживаемые памятью сновидения»^[56].

Моуди возражает тем, кто считает предсмертный опыт сновидением, фантазией, галлюцинацией. Рассказы лиц, явно не являющихся жертвами психоза, необычайно точно совпадают с совершенно не известными им текстами. Все его информанты, которые могли четко различать опыт, полученный во сне и наяву, неизменно утверждали, что их опыт был не сном, а «совершенно отчетливо яркой реальностью».

Заключение

Итак, все изложенное выше позволяет считать рассказ Достоевского одним из ярчайших свидетельств, подтверждающих реальность опыта смерти, примером описания предсмертных феноменов. В «Сне…» автор совсем немного «присочинил», во всех деталях воспроизведя схему посмертного путешествия, которое совершили многие люди, не наделенные талантом художника.

Анна Григорьевна Достоевская видела, что переход в иной мир, к которому писатель готовился столь определенно, не страшит его.

«Он, кажется, спал, но внутренняя работа мысли и души не затихала и во сне <…> Вот и пройден путь… И он вдруг явственно ощутил, что даже почти и не здесь, и не почувствовал ни страха, ни отчаяния – только тихую боль за остающихся».

Невольно веришь, что именно так уходил из жизни писатель.

«Но уже не было сил открыть глаза, поговорить… И снова приходили видения страшных грядущих потрясений, невиданных моровых язв духа и совести <…>, страдания поколений, времена вседозволенности и безверия, преступлений без наказаний, но <…> не переставал видеться свет во мгле, и мгла не могла одолеть его, словно из дальних далей грядущего, возрожденного мира открывались взору простор и ширь, поля и леса, и дети <…> среди садов <…> – Я не знаю, как все это будет, – сказал он однажды, – но это сбудется, сад будет!»^[57].

В «Сне смешного человека» нашли отражение представления о Саде Любви или рае, которые базируются на образе Эдемского сада. Слова Достоевского о саде можно понимать как свидетельство окончательного разрешения его сомнений в существовании бессмертия, то есть Бога. В рассказе описано мистическое состояние сознания, характеризующееся утратой чувства пространства и времени и ощущением духовного возрождения и единства с другими людьми, всем миром и Богом. Как и в свидетельствах реальных людей, переживших временную смерть, имя Иисуса Христа во «Сне…» не упоминается. Но «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4: 16).