Борис Викторович Шергин родился в городе Архангельске, который первоначально назывался Архангелогородск. Запись в метрической книге Архангельского Соломбальского собора гласит:
«В лето сие, 1893, иулиа в 16 день у архангельского мещанина Виктора Васильева Шергина и законной жены его Анны Иоановны родился сын Борис».
Первый морской порт России и стольный град Севера, Архангельск рубежа XIX – начала XX века был замечателен тем, что еще любовно сохранял почву и живое дыхание народно-поэтического творчества Севера. Душа народа еще горячо изливалась в родных иконоподобных духовных стихах, в величавых былинах, в старинных балладах, в волшебных сказках, в местных преданиях и легендах. Отец писателя, именитый шкипер и «корабельный мастер первой статьи», был даровитым рассказчиком: все «про море пел и говорил». Мать была женщиной религиозной, мечтательной. По воспоминаниям писателя, «мастерица была сказывать, умела и слушать», «как жемчуг, у нее слово катилось из уст».
«В родной семье, в городе Архангельске, – писал Шергин, – я главным образом и наслушался и воспринял все свои новеллы, былины, песни, скоморошины. На всю жизнь запасся столь бесценным для писателя наследством. Впоследствии в море – на кораблях, на пароходах, на лесопильных заводах я лишь пополнял этот основной свой фамильно-сказительский фонд»[1].
«Легендарные истории, сказки, былины, – рассказывает Шергин в своей автобиографии, – все, что поражало мое воображение, я любил повторять и дома, и где-нибудь в кругу сверстников. Будучи учеником Архангельской гимназии, я сшивал тетради в формате книг и печатными буквами, на память, списывал туда то, что мне казалось любопытно»[2].
После окончания гимназии в Архангельске Борис Викторович, по совету московского художника Субботина, который заметил его гимназические рисунки, поступает в Московское Строгановское художественное училище.
Студенческие годы можно считать самой горячей порой религиозного подъема в творчестве Шергина. Он спешит овладеть искусством изографа, три года работает с реставраторами икон, чтобы усовершенствовать эстетическое чутье к иконе, постичь ее тайную поэзию. Как живописцу Шергину было необходимо обращение к традициям иконы, в которой особенно глубоко чувствовался трепет подлинной души предков, которые, по словам Ф.И. Буслаева, «только в произведениях иконописи вполне могли выразить свою творческую фантазию, вдохновленную христианством»[3]. К первым творческим опытам Шергина подвигли не литературные склонности и влияния, не сама привязанность к фольклорным традициям, а сыновний долг художника в защите веры предков, который он исполнил горячо и вдохновенно.
Между тем в студенческие годы судьба готовила писателю заметный переворот в его творческих воззрениях, шире раздвинувший для него горизонты народно-поэтических влияний, тем и традиций.
Все началось со времени встречи Шергина в Москве со знаменитой землячкой, выдающейся сказительницей Севера – М.Д. Кривополеновой. В ту пору сказительница заворожила Москву, воскресив перед изумленной столицей живое очарование древнего эпического искусства Руси, казалось, безвозвратно угасшего.
По-родственному сойдясь со сказительницей, Шергин познакомился через нее с учеными-фольклористами братьями Соколовыми, которые уже были наслышаны о нем как еще об одном выдающемся рапсоде Севера:
«Я имел неосторожность, – признавался Шергин, – выступать с былинами в одно время с пребыванием в Москве М.Д. Кривополеновой. Об этом раньше всего узнали московские студенты»[4].
Существует мнение, что «тяга к писательству» пробудилась в Шергине только благодаря его знакомству с братьями Соколовыми. Это далеко не так, потому что до их встречи писателем были уже опубликованы два литературных очерка: «Из недавнего прошлого» (1914) и «Творю память Великому Новгороду» (1915). В этом же году Шергин под впечатлением от выступления Кривополеновой пишет очерк «Отходящая красота», который публикуют на страницах газеты «Архангельск». Но печальная нота, прозвучавшая уже в заглавии очерка, горьким словом увенчивает восторженное «письмо»:
«Грустно становится, – пишет Шергин, – когда представишь себе, что скоро навеки отзвучат вещие голоса и закроются ясные очи последних былинных сказителей»[5].
Менее чем через год после выхода очерка ушла из жизни Н.П. Бугаева, бывшая няня Шергина, и Пафнутий Анкудинов, именитый сказитель и былинный учитель писателя. Шергин в память о них выпустил два очерка-воспоминания: «Из недавнего прошлого. Пафнутий Осипович Анкудинов» (1916) и «Из недавнего прошлого. Наталья Петровна Бугаева» (1916). Рассказы завершались записью духовных стихов и былин, исполнявшихся сказителями.
После окончания училища весной 1917 года Борис Шергин, дипломированный художник, возвращается в Архангельск, где увлеченно трудится (1917–1919) в Краеведческом музее родного города, изготавливает разного рода макеты, реставрирует старые коллекции, устраивает выставки. Писательскому творчеству в последние годы пребывания в Архангельске предается лишь урывками.
В 1920-х годах под угрозой расправы и безысходности безрелигиозного существования Шергин бежит из родного города, получив приглашение от директора Московского института детского чтения А.К. Покровской, горячей поклонницы народной культуры Русского Севера. Свою печаль расставания с родиной Шергин соотнес с сокрушением псалмопевца Давида: «Забвени буди десница моя, пусть иссохнет язык мой, если забуду тебя, родина моя прекрасная!»[6]
Разносторонняя деятельность Шергина в институте детского чтения не только оправдала возлагаемые на него надежды Покровской, но и далеко превзошла их. В свою очередь и Борис Викторович был обязан ей тем, что стал уже известным в Москве писателем. Увидев в Шергине не только своего единомышленника, но и крупное эпическое дарование, под стать кривополеновскому, Покровская прилагает все усилия к тому, чтобы подвигнуть редкостный талант на стезю не только изустного, но и литературного, «книжного» творчества. Первая книга Шергина – «У Архангельского города, у корабельного пристанища. Сборник старин» (1924) – увидела свет во многом благодаря ревностным стараниям Покровской.
В начале 1930-х годов Шергин, укрывшись под псевдонимом Шиш Московский, читал свои сказки по радио. Искусство небывалого рассказчика поразило слушателей буквально во всех уголках страны. Каждое отдельное выступление вызывало колоссальное количество писем. Успех передач наглядно свидетельствовал о блестяще достигнутой Шергиным цели – увлечь слушателей сказкой как живым исполнением «неумолкаемой поэмы» (А. Афанасьев) наших предков.
Еще в иконописи, осознаваемой им составной частью фольклора, Шергин почувствовал дыхание всеобщего закона народно-поэтического творчества и отчасти применил его к созданию своих произведений. Первым это приметил Ф. Абрамов, назвав Шергина «иконой в литературе»[7].
«…Хорошо помню его светящийся лик (ничего больше подобного не видал), его неторопкую, умиротворяющую речь. Как ручей в белой ночи… И еще помню, как светло было у меня на душе, когда вышли. Как в детстве, когда выходил из церкви на Пасху. И по-иному выглядело всё на улице. Пахло весной. И люди все хорошие. <…> Впечатление. Побывал в ХVI–ХVII веках, а может быть, у истоков. Святой, и вещий боян, и монах, и летописец. <…> Вышел с ощущением святости. <…> Комната – подвал. К вечеру было дело, темновато. <…> Но – свет. Свет от старичка на кроватке. Как свеча, как светильник. В памяти вставал почему-то Зосима Достоевского, в последний раз наставляющий Карамазовых, деревенские старики, которые уже “сожгли” всю свою плоть. Бесплотные, бестелесные… <…> Впечатление – благость, святость, неземная чистота, которая есть в картинах Вермеера Делфтского. Слепой старик. А весь светился. <…> Праведник, святой в наши дни – не чудо ли?[8]»
Попробовавший свои силы в росписи по дереву, иконописи, книжной миниатюре, выступавший с исполнением северных сказок, старин и баллад, Шергин мечтал о «живой жизни» народного искусства и стремился к ее осуществлению:
«Сказывать и писать о Русском Севере, о его древней культуре я считаю своей миссией[9]».
Борис Викторович Шергин писал в своих воспоминаниях:
«Будучи учеником Архангельской гимназии, я сшивал тетради в формате книг и печатными буквами вписывал туда на память то, что казалось мне любопытно. Тщился украсить эти “книги” и собственноручными рисунками[10]».
Одной их таких дошедших до нас рукотворных работ является лицевая рукопись «Сон Богородицы», созданная в период с 1914–1928 гг.
В славянской рукописной традиции впервые списки апокрифов (произведений религиозной литературы, не включенных в церковный канон) датируются XI–XII веками и являются переводами с латинского, греческого, сирийского и древнееврейского языков.
Апокрифическое сочинение «Сон Богородицы» появилось на Руси в XVII–XVIII веках уже после церковного раскола.
В русской рукописной традиции «Сон Богородицы» являлся выражением народного христианства и занял прочное место в крестьянской среде, где бытовал как в поэтической, так и в прозаической форме. Его брали в дорогу как оберег, переписывали и читали от всяких бед и напастей. Список хранили в доме вместе с иконами и носили с нательным крестом на шее. В народе относились к нему как к универсальному защитному заговору, несмотря на неприязненное отношение Церкви к такого рода «ложным молитвам»[11]. Благодаря этой традиции списки не были утрачены, уже в наше время исследователи находят их на Русском Севере, в Сибири и других областях России.
Впервые «Сон Богородицы» был опубликован в сборнике духовных стихов в 1860 году, составленном профессором русской литературы В.Г. Варенцовым. Один из первых исследователей списка литературовед Н.Ф. Сумцов выделил в его тексте две базовые части: 1) описание самого сна и объяснение его Спасителем; 2) значение сна и объяснение его пользы для человека. В первой части Богородица рассказывает увиденный сон Своему Сыну, в котором Ей открылись Крестные страдания и Его смерть. Иисус подтверждает действительность Ее видения и рассказывает о своем будущем Воскресении. Вторая часть раскрывает «силу» сна через описания различных благ для человека, который владеет этим списком и читает его.
В форме духовного стиха «Сон Богородицы» повлиял и на богородичную иконографию. На его основе в первой половине XVIII века появился иконографический образ «Плач Богородицы при кресте», близкий к иконографии Ахтырской Богоматери.
Духовный стих «Сон Богородицы» был едва ли не самым распространенным и любимым жанром на Русском Севере, его читали как средство от горя и страданий.
Борис Шергин включил в свой репертуар духовных стихов «Сон Богородицы» еще в 1915 году:
«На святках я выучил от одного плотника стих “Сон Богородицы”. Сначала я записал, а потом мы несколько раз вместе пропели. Я теперь “Сон Богородицы” хорошо знаю»[12][13].
В 1919 году в архангельской газете «Возрождение Севера» вышла его заметка «Сон Богородицы», в которой приводятся записанные им ранее в Архангельской губернии тексты апокрифа как в форме духовного стиха, так и в форме прозы.
Для своей рукописной книжицы Борис Шергин взял свою собственную редакцию апокрифа, переработанную с учетом его глубоких знаний быта поморов и созданную на основе записанных им народных текстов. Шрифт, которым написан текст, копирует древнерусский устав.
Древнерусская книжная и народно-бытовая художественные традиции были оригинально трансформированы Шергиным в каноничную изобразительную стилистику при работе над иллюстрациями к тексту рукописной книжицы «Сон Богородицы». Борис Шергин использовал единый творческий метод для сказительства, литературы и изобразительного искусства – метод вольного переложения первоисточников. Взяв за основу какой-нибудь изобразительный прототип, Борис Викторович оставлял от него только композиционную схему, убирая все декоративные излишества. Шергин использовал в своем творчестве лаконичные образы, раскрывая сюжет и эмоциональное состояние героев ритмичными композиционными средствами через энергичную пластику рисунка. В миниатюрах «Сна Богородицы» видна рука опытного мастера, который сумел отточить свою технику исполнения и довести изображение до предельной ясности и насыщенности, несмотря на простоту композиции. Обращает на себя внимание и «светский» характер иллюстраций, набросочная, эскизная манера исполнения, ясный смысл и композиционное построение каждой миниатюры, а также цветовая палитра. Основной цвет – черный, его роль является основополагающей, так как он создает конструктивную основу всех композиций и «укрепляет» плоскость. Красный цвет придает торжественное и нарядное звучание иллюстрациям и помогает выстраивать смысловую линию композиции.
В основе всего творчества Бориса Шергина лежит его убеждение, что художество является общенародным, соборным делом, а художественный язык и художественные формы – это наследие и достояние предков, которые мы должны освоить и сохранить в современном мире.
В приложении представлен рукописный текст и иллюстрации Бориса Викторовича Шергина к его лицевой рукописи «Сон Богородицы».
