Приспело время обратиться к славному Орлу, в котором, по счастью, горит, не сгорая, поэт, необычайно близкий Правчтению в том, как тонко и бережно собирает он не настоящее, но прежнее, «картинки из детства», из которых выстраивается целый алфавит послевоенной и доперестроечной русской жизни. Наш разговор – с поэтом, главой Орловской областной организации Союза писателей России Андреем Фроловым
- Андрей Владимирович, скажите, пожалуйста, как так выходит, что гораздо более любимыми словесниками в народе становятся не профессиональные литераторы, а люди, имеющие профессии? Пушкин – дипломат, Лермонтов – контртеррорист, Толстой и Бондарев – артиллеристы, вы по первому образованию – строитель. Важна ли для словесности – конкретика, знание ремесла?
– Не знаю, может, и есть среди писателей те, кто начинал трудовую жизнь профессиональным литератором, но я таких не встречал. Да и как представить себе, например, современного юношу, заканчивающего школу, который говорит: я буду работать поэтом? Потому не стоит притягивать какие-либо профессии к литературе и наоборот. Этак мы далеко зайдём – вот уже и контртеррориста профессией обозначили. Люди в большинстве своём делают порой то или иное дело, например, воюют, по воле обстоятельств. А поэтами всё же рождаются. Иначе при утрате современным обществом интереса к литературе, да и, откровенно говоря, при недоходности профессии литератора, поэты давно бы вымерли. Однако ж рождаются. Профессии «поэт» – нет, есть такая работа: прилежно записывать просуфлированное свыше. Здесь важно услышать, не менее важно понять, что адресовано – тебе. Дальше (в ту или иную сторону пойдёшь) всё зависит от твоего нутра. И, полагаю, последнее дело – начинать разбираться, почему выбор пал именно на тебя, – прямая дорога к самолюбованию и гордыне.
- Как случилось в вашей судьбе обращение в словесность? Влиял ли кто-нибудь особенно, или внутренний импульс к письму развивался самочинно, скорее противодействуя среде? Дело в том, что, как выясняется, не было в мире более склонной к литературе страны, чем Советский Союз, и мы родились в порой даже перенасыщенном литературными аллюзиями пространстве, несмотря на то, что росли в обыкновенных дворах. Все ассоциации – из классики. Так ли было с вами?
– Как было? Среде противодействовать не приходилось уж точно. В хорошей среде рос, в дворовой. Учителя хорошие были. Вообще, как-то так вышло, что хорошие люди случались в моей жизни чаще, чем плохие. Читать начал довольно рано – лет в пять или шесть вовсю зачитывался военными рассказами: о лётчиках, танкистах, разведчиках. А вот самой любимой книгой детства стала «Витя Малеев в школе и дома» Николая Носова. Стихи не любил и знать о них не хотел, пока классе в пятом не обнаружил, что думаю иногда в рифму. Вот и судите о влиянии эпохи на склонность к литературе отдельно взятого человека в отдельно взятой стране. Кстати, не отправляйте меня совсем уж в прошлое – не только о прошлой жизни пишу, о настоящей, о будущей. О жизни – вообще.
- Кого из классиков вы числите в своих учителях, и почему? Мне представляется, что Твардовский с его поразительным внутренним трудом и намеренной, кажется, простотой стиля является одним из ваших Вергилиев. Прав ли я?
– Безусловно, знание и глубокое почитание русской классической литературы совершенно необходимо современным пишущим людям, но, судя по содержанию вопроса, вы ждёте от меня ответа о классиках именно советской литературы. Конечно, вы правы! Да, Твардовский. Правы и в том, что «одним из». Учиться можно и нужно у всех, кто создал что-то значительное до тебя. Мне, например, очень близко – по душевной отдаче, что ли, – творчество целого ряда советских поэтов, отнесённых к так называемой «тихой лирике». Николай Рубцов, Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Алексей Прасолов… Их много ещё – не перечислишь. Особняком стоит, конечно, великолепный Алексей Решетов. Многому учился и учусь у своих земляков: Анатолия Шиляева, Виктора Дронникова, Ивана Александрова. К сожаленью, они уже ушли из жизни, но с двумя последними я успел, надеюсь, подружиться. Да и сейчас, слава Богу, живут и работают многие – не буду их называть поименно, – до уровня которых мне далеко. Знаете, я весьма скептически отношусь к сделанному собой, поэтому учиться ни у кого не зазорно.
- Современный наш читатель зачастую легкомыслен, но чаще всего замордован, закручен в вихрях «выживания». Книги и журнальные подписки – не для его кошелька, а коли и попадётся что-то стоящее, то по редкой рекомендации персон уж совсем нелитературных. Так и верят – на слово. «Сам сказал!» - а кто такой «сам»? От земли не видать… Если бы вас спросили, какую затаённую, не видную извне, но самую главную мысль вы несёте в своих стихотворениях и рассказах, что бы вы ответили?
– Не знаю, не спрашивали. А и спросили бы – не сказал. Наверное, надо, чтобы всё же она, эта мысль, была понятна и видна извне – читателю. Всё – в стихах.
- Читая вас, испытываешь впечатление, сходное с тем, что непременно приходит к читателю японских поэтических миниатюр: точный минимализм, предельный лаконизм, попытка донести и запахи и звуки. И лишь одно отличие от хайку и хокку – не отстранённость, а скупая мужская любовь к сущему. Мгновенно проносятся пейзажи, в которые успеваешь не только всмотреться (чай, не окно экскурсионного автобуса), но вжиться. Как вам это удаётся?
– Ох, ну и вопрос… Честно, не знаю. Вы же меня обо мне спрашиваете. Как ответить? Видно, получается что-то. И дай Бог. Одно скажу: любовь есть жертвенность. Всегда! А теперь посмотрите на выражение «скупая жертвенность». Думаю, ерунда получается… Другое дело, если любовь внешне выражается скупыми средствами. Но это, действительно, уже другое дело.
- В чём для вас состоит сущность поэзии? Есть ли у вас своё определение её?
– Не ищите у меня оригинального ответа. На этот вопрос давно и очень точно ответил Владимир Соколов. Позволю себе привести его стихотворение полностью:
Что такое поэзия? Мне вы задаёте чугунный вопрос.
Я как паж до такой королевы, Чтобы мненье иметь, не дорос. Это может быть ваша соседка, Отвернувшаяся от вас, Или ветром задетая ветка, Или друг, уходящий от вас. Или бабочка, что над левкоем Отлетает в ромашковый стан. А быть может, над Вечным Покоем Замаячивший башенный кран.
Это может быть лепет случайный, В тайном сумраке тающий двор. Это кружка художника в чайной, Где всемирный идет разговор. Что такое поэзия? Что вы! Разве можно о том говорить. Это – палец к губам. И ни слова. Не маячить, не льстить, не сорить.
Вот и для меня поэзия – то же самое. Сущность её – таинство необъяснимое. А ещё Соколов говорил: «Поэзия – это великий труд души и совести». И здесь согласен. Добавлю, что, если хоть одна строчка затронула читательскую душу, значит, стоило трудиться над этим стихотворением. И по большому счёту неважно осталось ли в памяти читателя имя поэта.
- В столицах российских, что южной, что, наверно, и северной, у руководства литературой стоят достославные сторонники мирового либерализма, а в губерниях почти подчистую – почвенники. Естественный отбор или естественный выбор, я имею в виду vox populi? Правомерно ли считать на таком основании, что провинция-де отстаёт от новомодных тенденций, стилистически архаична? Или – прозорлива, и в консерватизме своём осознаёт, что никакая новомодность словесности не спасёт, а скорее погубит?
– Не отстаёт провинция – не гналась никогда. В конце концов, литература не соревнование. Ни между регионами, ни между личностями. У меня, например, нет нужды кому-то что-то доказывать, с кем-то меряться силами. Каждый должен находиться на своём месте и делать свою работу, как ему Господь промыслил. А в столицах, наверное, искуса поболе, к славе прильнуть полегче – вот людей и «несёт»… Впрочем, и там есть очень хорошие писатели. Правда, не знаю, почему, но почти все они выходцы из российской глубинки.
- Тяжело ли собирать «Орёл литературный», главой которого вы являетесь? Пишут по стране примерно везде одинаково много, но – качество? Какую внутреннюю идею несёт в себе альманах, какой девиз никогда не предаст?
– Во-первых, я не являюсь главой, каждый выпуск альманаха – плод коллективного труда редакционного совета под руководством главного редактора, а им является профессионал с большим журналистским опытом Алексей Кондратенко. Ну а все мы, наверное, что-то понимаем в качестве положенного на бумагу слова.
Теперь о внутренней идее. Первый выпуск альманаха был подарочным изданием к XII съезду Союза писателей России, проходившему в Орле в 2004 году, но уже тогда предполагалась перспектива ежегодного издания как своеобразного годового отчёта областной писательской организации. Составители и авторы ставили перед собой цель сделать как бы «моментальную фотографию» местного литературного процесса, донести творческую палитру края до других регионов. На страницах альманаха публиковались новые произведения членов орловской организации, представлялось творчество молодых литераторов, чтилась память предшественников, создавших для нас благотворную творческую среду.
Однако очень скоро стало понятно, что, замыкаясь в кругу орловских авторов, мы рискуем сделать альманах однообразным и, в общем-то, не слишком интересным читателю как раз за пределами региона. Да и пример солидных журналов всегда был перед глазами. И уже с третьего выпуска были открыты двери для гостей – в первую очередь, писателей, друзей нашей организации. Гостевая рубрика прижилась и пользуется успехом по сей день. И в других аспектах альманах развивается и совершенствуется. Работаем, в общем. Без каких либо громких девизов.
- Кто из орловских словесников наиболее близок вам и мировидением, и стилистикой, а кто – уважаем за умение, которого вы, может быть, не находите в самом себе? По себе знаю, какие это разные разряды людей, и потому решился выделить их в отдельные категории. Можно ли говорить об орловской литературе, как целостном явлении 2000—2010-х гг.?
– Тех, кто особенно близок, я уже назвал, а уважать мне, в силу должности, положено всех. Это, если официально. А так, конечно, во многих вижу то, чего нет у меня. Например, наша Ирина Семёнова – мастер блестящих историко-философских поэм, потрясающих своей масштабностью. Хотел бы я так уметь? Да. Но благоразумно понимаю, что не получится – не дано, дыхание другое. Повод для безмерного уважения и восхищения, но не для зависти. Прозаику Юрию Оноприенко подвластны любые жанры – от короткого рассказа до романа, и всё – удивительно хорошо! Ну неужели я буду ему завидовать? К слову сказать, в своё время я собрал свои рассказы в книжку, она вышла, не вызвав сколько-нибудь значительного интереса у коллег. На том и успокоился – видно, не моё. А новые книги Оноприенко – всегда для меня радость. Для читателя, думаю, тоже.
Что касается целостности орловской литературы: уж если мы, хотя и такие разные, собраны в одну организацию, сели в одну лодку, то и гребём, надеюсь, в одну сторону – тем и создаётся единая картина нашей литературы. При этом, наверное, всё же не стоит вычленять орловскую литературу в местечковую, отдельную от литературы русской.
- Какой вам видится литературная жизнь страны образца 2019 года? Что в ней вам по душе, а что вызывает отторжение? И на что вы – надеетесь, как на знак продолжения и словесности, и жизни?
– Очень мне по душе, что идеалы движущие Союз писателей России остались прежними, основанными прежде всего на нравственности, на моральных устоях, складывающихся в Русском мире веками. Понимаю, как было не просто всё это сохранить – за последнюю четверть века были созданы все условия, чтобы обрушить исконное русское слово, загнать так глубоко, откуда не вылезешь. Не рухнуло. По душе – состоявшийся в прошлом году съезд Союза – то, как он прошёл, то, какое поступательное движение всем нам задал. Мы словно проснулись, очнулись от некоего анабиоза… Вы извините, что я всё про Союз писателей России, но считаю себя его частью и без него современной литературы (я – про настоящую, помогающую человеку стать лучше) не мыслю. Работа, честная писательская работа – вот что заставляет верить в продолжение и русской литературы, и русской жизни. Иначе – никак. Иначе никогда и не было.
