Гостем Томска и участником проекта «Радость слова», состоявшегося в рамках XXIX Дней славянской письменности и культуры, стал писатель Василий Дворцов.
Василий Владимирович – заместитель председателя Правления - генеральный директор Союза писателей России, действительный член Академии Российской словесности, прозаик, публицист, поэт, художник, реставратор. В ноябре 2017 года многим томичам, побывавшим в Большом концертном зале областной филармонии, посчастливилось услышать оперу «Ермак», созданную на основе одноимённой поэмы Василия Дворцова.
Книголюбам гость Кирилло-Мефодиевских чтений близок ещё и тем, что родился в Томске. В детстве переехал с семьёй в Молчаново. В Новосибирске получил художественное образование и в конце 1990-х годов расписывал храм Свято-Никольского монастыря села Могочино. Много лет занимался реставрацией живописных полотен и икон.
Василий Дворцов – автор романов, повестей, рассказов, поэм, пьес, стихов, публицистических произведений, издававшихся в России и за рубежом. Писатель является лауреатом многих всероссийских и международных литературных премий. Немало сил и времени он отдаёт общественной работе, прежде всего, с молодыми авторами, руководит всероссийскими и региональными семинарами начинающих писателей, председательствует в жюри молодёжных литературных конкурсов.
В беседе с писателем мы говорили о нашей вере, смысле творчества, о русской словесности, театре, о будущем отечественной литературы. Часть беседы предлагаем вашему вниманию.
- Василий Владимирович, Вы успели посмотреть Томск?
- Вчера сходил к роддому Семашко, где родился, – сфотографировался, чтобы запомнить. Кстати, некогда это был братский корпус Богородице-Алексеевского монастыря. Сегодня сбегал на Песочный переулок, поискал дом, где начал себя помнить. Прошёлся вдоль Ушайки, где пятьдесят пять лет назад купался с ребятами с нашего двора. А уже школьником ловил пескарей и вьюнов в зелёный эмалированный бидончик. Там всё изменилось, почти ничего не узнаю. Мой отец окончил в Томске тогда ещё артиллерийское училище, и его оставили преподавателем. Потом он специализировался как ракетчик, и когда у нас обострились отношения с Китаем, его начали переводить с одной точки на другую. И мы с мамой переехали в Молчаново, где она работала фельдшером, а я учился в школе с третьего по десятый класс. Тайга и болота с охотой, великая река с рыбалкой… Думал, выучусь и вернусь. Поступил в Новосибирский мединститут, однако вместо педиатра стал художником. Как сценограф в разных городах поставил более пятидесяти спектаклей – от кукольных до классических балетов. И… занялся реставрацией. А ещё сам расписал два сибирских храма, это – кроме бригадных реставрационных работ в России и Молдавии.
- Вы расписывали храм в Могочино?
- Я же – духовное чадо отца Иоанна (Луговских) (ныне отошедшего ко Господу основателя обители, - авт.). Познакомился с ним ещё в Черепанове Новосибирской области, и когда батюшку отправили на север, начинал с ним строить монастырь. Потом расписывал Никольский храм. До пожара. А когда храм сгорел, я пережил такой шок, что несколько лет кисточку не мог взять в руки. Тогда-то и «пошёл» в писатели.
- Как художник больше не работаете?
- Была у меня в 1999 году в Новосибирске большая персональная выставка «Избранные русские святые», в музее на Красном проспекте выставляли сорок полотен с историческими портретами. Перед отъездом в Москву в Покровском храме Новосибирска у меня шесть лет была своя мастерская. Сейчас больше работаю как реставратор. Для храмов от Алтая до Тюмени я отреставрировал несколько сот икон.
- Как Вы пришли к вере?
- Первую литургию отстоял тридцать семь лет назад. Это был 82-й год, я тогда работал в Челябинском кукольном театре. А там единственный тогда действующий храм был рядом с автовокзалом: всегда гремела музыка, машины газовали, шум жуткий. Поэтому перед службой в храме закрывали ворота. И вот однажды прохожу мимо, а сторож ворота закрывает. Не понимаю, что меня толкнуло, но я под его руку нырнул и оказался во дворе. Зашёл в храм. Поют, ладаном окуривают. Ничего, ни слова не понимаю. И тут меня пробило: я же домой попал! Мне так хорошо стало, свободно. Шла вечерняя служба перед Покровом. И случилось маленькое чудо: высыпал снежок. Выходим, а рядом два деда, такие счастливые, говорят: «Это Матерь Божия – снежок на Покров». И я стал периодически заходить в храм. Потом мне подарили первое Евангелие. Оно было замечательное: текст – сразу в два столбика, на церковнославянском и русском. И была для меня ещё одна радость – открытие славянского языка! Я читал, словно узнавая нечто в себе, и каждое слово наполнялось множеством смыслов. Словно на твоих глазах, как во время ускоренной съёмки, пробивался росток и разрастался в куст. Слова росли, расцветали, и птицы прилетали на их цветы. А рядом – обычный перевод. Наш старославянский язык удивителен в своей мудрости и красоте.
- Вы ведь много пишете о языке?
- Недавно написал несколько статей на тему «Возвращение церковнославянского языка в бытие нации». Идея в чём? По школьным представлениям, нашему государству уже больше тысячи лет, а русской литературе – всего каких-то двести пятьдесят. Но ведь это невозможно! Нацию формирует язык. Не кровь, не почва, а язык. А мы не в силах понять своих предков, своих праотцев. Мы, конечно, сегодня можем читать в переводах сочинения 15-го или 17-го веков. Но тогда мы не чувствуем красоту авторского языка. А ведь в чтении художественного произведения красота должна переживаться так же, как смысл! Вообще, это очень важный момент – получение удовольствия от чтения. Мало продуктивно закладывать в человека просто некие сухие знания, надо информацию подтверждать эмоциями, тогда и запоминается легче, и вспоминается.
- Что сегодня можно сделать для изменения ситуации с русским языком? Его не знают, коверкают, он переполнен иностранными словами…
- Мы должны начинать изучать русскую литературу с изучения основ славянского языка. В школе до знакомства с сюжетами «Слова о полку Игореве» нужно научить детей звучанию старого русского языка, показать его «вкусность». Не надо давать его в полном объёме, если человек захочет, сам выучит. Школа должна будить интерес. Повторюсь, нужно помнить: язык формирует народ, нацию. Уникальность нашего русского культурного типа, нашей русской цивилизации в том, что она строилась сразу двумя языками – бытовым и священным. Славянский язык был не просто языком молитв, на нём говорили о высших смыслах мироздания, о смысле человеческой жизни. Ещё Ломоносов бился за то, чтобы приходящие с запада философские и научные термины переводились не на бытовой русский, а на славянский язык. У русских, в отличии от тех же швабов и тевтонцев, был единый священный язык, который помогал им понимать друг друга не только на расстоянии, но и через века. Сегодня старославянский язык в чистоте хранится Церковью.
- Но как он будет передаваться следующим поколениям, если молодёжь не стремится в храм?
- В обезбоженном за сто лет обществе молодёжи легче воцерковиться, чем взрослым, тем более пожилым. Есть у меня об этом повесть «Кругом царила жизнь и радость». В ней я от имени 22-летних воцерковлённых молодых людей выставил претензии своему атеистическому поколению. И попытался рассмотреть, как и чем могут связываться таким образом разведённые отцы и дети. Как всегда, любовью. Есть ещё сборник рассказов «Манефа», в Интернете он называется «Нескончаемый патерик». В нём истории о том, как мои знакомые приходили к вере и принимали монашество. Поменял только время и имена. Там есть герои и сюжеты Томской земли.
- Василий Владимирович, Вас называют сибирским писателем. Скажите, чтобы писать о Сибири, нужно жить в Москве?
- Люблю Сибирь. Несколько лет назад трижды приезжал в Могочино, умолял отца Иоанна забрать меня сюда. Но он не благословлял, а я не раз убеждался: когда он чего не рекомендует, будешь биться-биться и только время потеряешь. Всё равно ничего не получится. Так что я не особо рад тому, что уже двенадцать лет живу в Москве. И в начальники никогда не рвался. Мечтаю встретить старость в деревне возле какого-нибудь среднерусского монастыря. Буду там тихонечко иконочки реставрировать.
- Почему же тогда переехали в Москву?
- Вначале увлекает новая работа. Втягиваешься в преодоление. А потом попадаешь в зависимость от товарищеской взаимопомощи. Как жить только собой, если знаешь, что сотни и сотни людей в разных городах и весях, людей творческих, которых полюбил за их талант, нуждаются в тебе, твоём труде, верят в твою помощь? В Москве могу решать какие-то их проблемы. А в последние годы занимаюсь молодёжной политикой Союза писателей, Советом молодых литераторов. Как председатель разных жюри и руководитель семинаров прочитываю в год порядка пятисот работ новых авторов. И счастлив, правда, счастлив, когда «выцеживаю» двух-трёх, стараюсь помочь им с публикациями, продвигаю на конкурсы. Учу саморедактированию. Ради этих талантливых ребятишек самому писать некогда. Но это благодатно.
- Вы долго служили в театре, но однажды написали, что театр – «это избыток фальши». Как же пишете для него пьесы?
- Театр – это система замкнутого пространства, в котором зажато огромное количество людей, у них сложные взаимоотношения, в том числе и те, которые мне просто не нужны. Например, интриги. Да и коллективный труд – не моё. Я и храмы-то расписывал один, брал помощников только на орнаменты, потому что один быстрее работаю, чем четверо. Много лет я ставил спектакли как «приглашённый художник». Погружусь в тему, отработаю её, а потом болею, даже физически. А всё равно, пьесы писал и писать буду, так как верю в возможность безгреховного русского психологического театра. Сейчас заканчиваю драму с событиями вокруг Патриарха Тихона: несколько сцен, относящихся к революционному времени с 1904-го по 1922-й год. Пишу уже больше года. Обратился к личности святого Патриарха, чтобы поговорить о неизбежности, неотвратимости той революции. Самого Тихона на сцене не будет: святого не должен кто-то изображать из… мягко говоря, недостойных. Но будут на сцене Дзержинский, Гиппиус и другие герои того времени. Пьеса историческая, медленно пишется ещё и потому, что в работе с материалами приходится выверять каждую фразу, каждый факт.
- Как Вы выбираете форму будущих произведений?
- Каждая тема требует своего собственного воплощения. Одна материализуется в стихотворении, другая – в эпической прозе, романе. Какая-то – в статье. «Тема» – это нравственный конфликт, который художник остро чувствует и пытается осмыслить. Конфликт может иметь форму социального, конфликта поколений, политических убеждений. Но, на самом деле, это будет всегда нравственный конфликт. Творческий процесс может растягиваться и на годы: ты погружаешься в тему, прорабатываешь её и, даже начав писать, до конца никогда не знаешь, что будет в итоге. Отец Иоанн, когда через несколько лет после пожара в храме мы говорили о случившемся, утешал меня: «Богу же не нужны результаты наших трудов. Ему нужен сам труд». Самое главное, истинно вечное, что есть в этом нашем мире, который не вечен,– это взаимовпечатление душ. И писатель, художник, композитор, если его произведение выходит на тираж, обладает огромной возможностью сквозь время и пространство оставлять впечатление во всё новых душах читателей, зрителей, слушателей. Надо только постоянно помнить: на Страшном суде с нас спросится, что мы в них запечатлели.
Томская епархия
