У меня к вам
дело
деликатного свойства:
о месте
поэта
в рабочем строю.
В.В. Маяковский
Многих поэтов-классиков мы знаем со школьной скамьи. Их строки сейчас буквально нарасхват повсюду – в названиях, в рекламе, в сценариях любых концертов. Да и в обычных разговорах удачно ввинтить одну-другую цитату – признак хорошего тона. А что происходит с поэзией современности? Что мы о ней знаем? Об этом мы побеседовали с Ариной Хализовой, Анастасией Германович и Ерогом Зайцве? – филологами МГУ, студентами 1 курса магистратуры кафедры истории русской литературы XX-XXI веков, лауреатами всероссийских конкурсов и фестивалей, участниками Московского чемпионата поэзии им. В.В. Маяковского и поэтических вечеров. Все они публиковались в различных сборниках, имеют свои проекты.
– Как давно вы пишете и почему вообще начали писать?
А. Х. Писать что-то рифмованное начала лет с 6, осознанно ко всему этому подошла уже лет в 15, когда начала знакомиться с другими пишущими людьми и посещать литературные клубы. Не люблю вопрос «Почему ты пишешь стихи?», потому что, честно, понятия не имею, что на него отвечать. Пишу, потому что пишется. С вопросом «чем для меня является поэзия?», та же проблема. Долгое время я вообще не любила стихи. Наверное, поэзия для меня – это способ организации мира и меня в мире.
Е. З. Класса с 6-го я писал рэп, через пару лет надоело. Вся эта эстетика окраин никогда не была мне близка. Потом год я ничего не писал и впервые начал читать стихи – позднего Бродского, в котором ничего не понимал, но чьи стихотворения меня просто заворожили. Так и стал писать, надеясь когда-нибудь тоже зазвучать, как он. Потом это желание, быть как Бродский, ушло. Были Маяковский, Рыжий, Ходасевич и другие. По-прежнему хочется учиться у них, только хотелось бы как-то по-своему. Поэзия – это та форма выражения, которая мне, наверное, доступна больше других. Думаю, в первую очередь, о словах. Но мне не близка ее романтизация. Поэзия – это одна из возможностей контакта. Не знаю, с чем. С жизнью, с собой, с другими, с Другим. Просто, по сравнению, например, со столярным делом, в ней больше саморефлексии, но это не значит, что это какой-то принципиально другой уровень. Есть человек, и есть техника, есть инструменты.
А. Г. Пишу с детства, лет с 6-7, всё начиналось с рифмочек, двустиший и четверостиший, потом становилось всё серьёзнее. Начиналось, наверное, как игра, но вообще сейчас поэзия для меня – это способ высказать какие-то чувства, мысли, эмоции, которые в другом виде просто невозможно представить.
– Что, по-вашему, происходило с поэзией как со словом раньше и что происходит сейчас? Какие тенденции развития вы могли бы отметить? Или, может, деградацию?
А. Х. По-моему, сейчас не происходит со словом ничего, что не происходило бы ранее. Это было, есть и будет всегда: есть таланты, которые умеют делать и делают, и есть бездарные графоманы, которые только считают себя талантами. И это нормально. Глобально я не вижу ни деградации, ни подъёма. Многие негативно высказываются в сторону сетевой поэзии. Но мне кажется, что это отношение зачастую слишком снобское. Нельзя отметать всё явление литературы целиком из-за того, что какая-то часть её представителей пишет плохо. Везде есть свои таланты, везде свои плюсы и минусы, поэтому я считаю, что сейчас всё с поэзией нормально.
А. Г. Я согласна с Ариной. Сейчас просто сменилось пространство, в котором поэзия существует: это уже не только журналы или сборники, как было ранее. Это ещё, действительно, огромное поле сетевой поэзии со всеми плюсами и минусами. В связи с этим еще немного меняется подача: в Интернете помимо текста обычно нужно что-то привлекающее внимание: картинка, прикрепленная мелодия. Но вряд ли это так уж существенно.
А. Х. А мне как раз кажется это очень существенным. Все имеют доступ к Интернету, и каждый может сливать туда всё, что хочет. Из-за того, что этот поток неуправляем, очень трудно выделить из него что-то действительно стоящее. Как это сделать, я до сих пор не понимаю. Иногда я смотрю на поэтов, которые добились уже некоторой степени известности в сети, читаю их стихи и не вижу того, что бы меня зацепило, заинтересовало и казалось бы ценным. Всё решает пиар и, наверно, удача.
А. Г. Это правда, но я не думаю, что от этого сильно изменилось соотношение хорошей и плохой поэзии по сравнению с прошлым. Встаёт разве что вопрос «Где найти и как отличить». Но он решаем. Те, кто интересуется, обычно всё равно находят то, что им близко.
Е. З. Есть сообщество собственно критиков и поэтов. Их мнение компетентно, хотя бы как ремесленническое. Они входят в жюри главных премий. Кто-то из них создаёт журнал, кто-то портал – пространство, в котором ты хотя бы немного защищен от хаоса. Меня совершенно не интересует интернет-поэзия. Я стараюсь идти от автора, то есть – от симпатии или любви.
А для того, чтобы описать, что конкретно происходит в поэзии, я недостаточно компетентен. Недостаточно начитан. На самом примитивном уровне я вижу, может быть, две линии: полного и частичного отказа. «Полный отказ» – это движение в сторону европейской и американской поэзии, уход в верлибр, пренебрежение синтаксисом, усложнение, постоянная смена точек зрения в тексте. В «частичном отказе», как ни странно, частично присутствуют обозначенные черты, но в большей степени сохраняется связь с традицией русской силлабо-тонической поэзии. Разумеется, деление на такие две линии – нонсенс, но мне на данный момент проще думать так. Мне, что может быть связано с конвенциональностью, более понятна и близка «линия частичного отказа».
– Отказа от чего? От традиции?
Е. З. От стихотворного размера, от упорядоченности, от связности, от логики, от знаков препинания, от лирического героя, от романтического мифа об авторе, от автора, закладывающего наиболее верную трактовку стихотворения в текст.
– Отказ от одного подразумевает приход к чему-то иному. Что это, какие можешь назвать примеры?
Е. З. Например, сам Аркадий Драгомощенко и лауреаты премии его имени (это не моя любимая поэзия). Двигаться нужно, на мой взгляд, от авторов, которых ты уже любишь, – смотреть, кого они читали/читают, кто ориентируется на них.
А. Г. В моём случае было именно так. Нашла несколько тех, кто понравился, а через них и других. Плюс можно ориентироваться на конкурсы и премии, у которых авторитетное жюри. Именно для вас авторитетное, потому что у каждого свои предпочтения. Можно найти если даже не близкие по духу, то всё равно интересные тексты с определенными критериями качества.
– Кстати, как отличить графоманство от поэзии? Может ли графоман стать поэтом или наоборот? И что нужно для того, чтобы быть именно поэтом?
А. Х. Если в общем, графоманство – это отсутствие своего голоса. Копирование чужих фраз и мыслей, шаблонная образность, бедность языка и ограниченность знаний, банальное незнание технических сторон стихосложения. Движение от поэта к графоману возможно, а вот обратное – вряд ли. По поводу критериев настоящей поэзии. У каждого он свой, для меня это «Ну почему это написала не я?!» – когда другой человек говорит максимально точно и свежо то, что совпадает с моим мироощущением в этом момент.
Е. З. Я не очень согласен с Ариной в том, что поэт может стать графоманом, а графоман поэтом нет. Может быть, когда Некрасов написал «Мечты и звуки», он был гораздо в меньшей степени поэтом, чем потом. Я думаю, это постоянный выбор. Вообще сложный вопрос. Есть, может быть, какие-то предпосылки, какая-то самость и мысль о том, что и как ты делаешь, у тех, кто всё-таки не графоман.
А. Г. Графоманство – явление, когда человек пишет огромное количество банальных и безвкусных текстов, совершенно не понимая, по каким вообще законам текст должен строиться. Поэт может исписаться, но настолько, чтобы стать графоманом – наверное, это сложно. Но всякое бывает. Я думаю, что и обратное возможно: многие вначале пишут ерунду, но это же не мешает совершенствоваться, прислушиваться к критике, вырабатывать для себя какие-то критерии. Настоящая поэзия для меня – когда автору удаётся очень точно передать какие-то эмоции и чувства, их оттенки, задевая за живое читателей и не скатываясь при этом в банальность. Про совпадение с собственным мироощущением – интересный критерий... Иногда с моим мироощущением совпадает какая-то трешовая попса, но я не считаю это поэзией.
– Мне вот кажется, что если человек увлекается, например, напыщенной формой, модными длинными строчками, белым стихом, эфемерными туманными фразами, и за всем этим ничего не стоит, никаких мыслей, кроме попытки показать «смотрите, какой я крутой», то он тоже графоман.
А Х. Согласна. В общем, графоман – это когда без души и без таланта.
– Кто близок лично вам из поэтов прошлых веков, из того, кто есть сейчас? Каких вы можете тоже назвать современных авторов и премии, на которые стоит обратить внимание?
А. Х. Из классиков – Маяковский, Есенин, Саша Черный, Бродский. Из современных – Белавежская и Данилова. Насчёт премий сложнее. Их сейчас развелось много, выделить какие-то наиболее авторитетные мне сложно. Плюс любых премий/конкурсов/фестивалей – это опыт выступления на публику, знакомство с интересными людьми (не всегда, но иногда везёт), привлечение новой аудитории.
А. Г. Премий действительно много, сложно выделить. Могу назвать фестивали, где можно встретить немало интересных авторов: Филатов Фест, Русские рифмы, Чемпионат поэзии им. Маяковского, сейчас ещё «Всемирный день поэзии» стремительно набирает обороты. Про поэтов, любимых и близких мне: из классики – Лермонтов, Маяковский, Цветаева, Есенин, Блок, Б. Рыжий. Из современных – Д. Быков (сложное к нему отношение, но как поэт, по-моему, прекрасен), из более молодого поколения – Данилова, Маленко, Белый Всадник.
– Как, по-вашему, вообще пробиваться сейчас молодому поэту? Через конкурсы-фестивали? Насколько это сложно? Может, есть ещё какие-то пути?
А. Х. Сложно. Если бы я знала, как это делается, я бы сейчас собирала полные залы, как Полозкова.
А. Г. Смотря куда пробиваться. К тем, кто действительно интересуется современной поэзией, – через конкурсы-фестивали, но таких людей не так много. К более широкой аудитории – либо постоянный самопиар всеми возможными способами, либо везение.
Е. З. Мне кажется, всегда больше стоит вопрос «а стоит ли продвигать то, что я делаю?» Есть какая-то пропорция: пробивания не должно быть больше, чем созидания, иначе заводится плесень.
– Но писать в стол тоже не вариант. Должно быть взаимодействие автора и читателя.
Е. З. Если у тебя есть друг, он может читать. Если ему тоже интересно.
А. Х. Согласна с тобой, Маша. Конечно, следует соблюдать баланс между созданием того, что тебе действительно близко, и погоней за популярностью, но и под лежачий камень вода не течет. Мы живем в век самопиара, независимо от того, нравится нам это или нет.
Е. З. Не думаю, что это правда. Век – это век. Мы можем поступать так, как чувствуем.
А. Х. Можем, но всё же время диктует свои законы. А вот принимать их или нет – уже личное дело каждого.
Наследник
