Заведующий кафедрой русского языка Донецкого государственного университета доктор филологических наук Вячеслав Теркулов рассказывает о том, как язык создает мир, в котором мы живем, о русском языке на Украине и о языке Донецка
— Какова роль языка в национальных культурах?
— В Книге Бытия говорится: «И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды». «Сказал и назвал» — в этом отличие человека от животного, у которого язык заменяет коммуникативная система.
Язык создает сущности, творит реальность. Мы познаем мир через слово, оно организует наше сознание и наше видение мира. Квинтэссенцией этого является художественная литература. При этом в каждой национальной культуре свой особый взгляд на мир. В английском языке четыре формы настоящего времени, а в русском — и во всех славянских языках — одна. Это тот элемент славянских культур, который формируется языком.
Научаясь языку, мы принимаем установленные им правила. Они меняются, но в то же время язык стремится к стабильности. Современный русский язык начал формироваться в конце XVIII века. Он существовал в XIX, ХХ и вот уже 23 года существует в ХХI веке — представляете, какой это огромный промежуток времени!
Язык — основа культуры. Профессор Лотман говорил, что картины, танец и живопись тоже текст. Рисовать картины и писать музыку, ставить балет человек может только потому, что его научили мастерству посредством звучащей речи. Но еще важнее то, что никакое творчество невозможно без абстрактного мышления. А оно возникает благодаря словесному тексту.
Для того чтобы общий предок человека и обезьяны превратился в человека разумного, он должен был стать человеком говорящим. Язык сформировал его целеполагание. Мы можем проговорить — а следовательно, и обдумать — каждое из своих будущих действий.
Язык различных наций позволяет сделать это по-разному. Это и является основой различия народов. Не случайно «всяк сущий в ней язык», как писал Пушкин, означает все присутствующие в нем народы. Народ и язык — две стороны одной медали.
— У меня на полке стоит полное собрание сочинений Диккенса 1957–1963 годов в прекрасных переводах Кривцовой и Ланна. Значит, эти переводы суть переложение британской картины мира в русское мировосприятие? И это уже не английский Диккенс, а наш, отечественный?
— Да, это так. Я очень люблю Хемингуэя, а Хемингуэй любил Паустовского, которого люблю и я. У Паустовского есть великолепная для меня черта, которая есть и у Чехова, и у Пастернака, и у многих других русских писателей. Это делающая мир объемным, а события настолько зримыми, что читателю кажется, что он в них участвует, словесная прорисовка деталей. Это же я вижу и у Хемингуэя. На него повлияла русская литература, а я, человек русской культуры, читаю Хемингуэя сквозь ее призму, в ее «переводе».
Иностранную литературу я воспринимаю через установки своего языка и русскую литературу.
— То есть представителям различных национальных культур не дано понять друг друга до конца, потому что это закодировано в языке, а язык на понятия другого языка не передаваем?
— Да, конечно. Но нас объединяет общность житейского опыта: мы спим, читаем, едим — это наша общая база. Однако есть и другое. Советский ученый Иллич-Свитыч предполагал, что были два праязыка, ностратический и аустроазиатский. Ностратический объединял кавказский и индоевропейский языки, уральские, картвельские и многие другие. Если мы когда-то владели одним языком с англичанами, армянами, греками, поскольку мы все относимся к индоевропейской семье, то, вероятно, у нас в сознании остаются системообразующие элементы праиндоевропейской эпохи. Потом возник праславянский язык, общий язык славян. Там тоже сформировались общие языковые, а следовательно, и общие ментальные элементы. Затем происходит распад славянского единства на три ветви — восточную, западную и южную. Восточным, с моей точки зрения, был единый древнерусский язык, хотя в учебниках славянской филологии на Украине такой язык не признается. Но это политика.
Там тоже формируются общементальные элементы.
Наш современный язык — это вместилище эпох. В нем и праиндоевропейское наследие реализуется, и праславянское, и восточнославянское. Язык приходит к нам из прошлого и меняется самостоятельно, по своим причинам.
Поэтому понять Диккенса как его понимают англичане, мы не сможем, но многое почувствуем.
— Сейчас люди читают все меньше и меньше...
— Вы в этом уверены?
— Тиражи серьезной, настоящей литературы все время падают.
— Я помню своих одноклассников. Когда мне рассказывают о повальном увлечении серьезной литературой во времена моей юности, в 1980-е годы, я только плечами пожимаю. Большинство моих сверстников читали легковесные детективы. Я всю жизнь прожил в Донецке, достать хорошую книгу в магазине было сложно. Но из моих одноклассников их искали немногие.
Те молодые люди, с кем я общаюсь, кого учу в университете, много читают. А о том, что нынешняя молодежь безграмотна, мне пишут люди, допускающие в своих сообщениях несколько грамматических и орфографических ошибок. Известна шумерская глиняная табличка, на которой написано: «Не та пошла нынче молодежь!» Та же история и здесь.
— Чем был русский язык на Украине до СВО, почему он вызывал такое раздражение и какие у него перспективы сейчас?
— Давайте начнем с украинского языка. Отделить язык от диалекта сложно. Многие немецкие диалекты, к примеру, отличаются друг от друга принципиально. Саксонский и швабский различаются так, что понимание затруднено. Еще сильнее различаются арабские диалекты. Но при этом и немцы, и арабы считают, что они говорят на немецком и арабском.
Египтянин и житель Марокко полагают, что они говорят на одном языке, так как по-арабски написана главная книга их мира, Коран, и все они мусульмане. А сербский, боснийский и черногорский языки различаются минимально, но их носители считают, что они говорят на разных языках. Хорват, серб и босниец говорят на разных языках потому, что один из них католик, другой православный, а третий мусульманин.
Здесь очень важны социолингвистические аспекты. Сначала возникает единое этническое самосознание, а затем появляется название языка. Термин «украинский язык» впервые был употреблен в начале ХХ века. До этого были два народа, которые не считали себя единым целым: наши российские малороссы и русины, рутены, относящиеся к Польше, а затем к Австро-Венгрии.
— А как же Украина у Шевченко?
— Шевченко употребил слово «Украина» в одном тексте один раз: «Як умру, то поховайте Мене на могилі, Серед степу широкого, На Вкраїні милій».
Украина ранее обозначала не страну, а территорию у границы страны. Были Донская украина, Волжская украина, Сибирская украина и многие другие украины. В том числе Немецкая украина — на пограничье с Ливонским орденом в Прибалтике и со Швецией, и Литовская украина — на границе с Литвой (Белоруссией). А еще была Крымская украина.
Поэтому на Украине сейчас так возмущаются по поводу оборота «на». Дело в том, что этот предлог связывается не с политическими образованиями, не со странами, а с внутренними территориями: на Полтавщине, на Брянщине...
И договор Алексея Михайловича Тишайшего с Хмельницким был заключен с Запорожской Сечью, а не с Украиной. Украина там вообще не упоминалась.
У меня есть статья, там приведены тексты, в которых малороссы и рутены считали себя разными народами. Только в начале ХХ века пошла кампания их объединения.
Мне возражают: «А как же украинская литература, Шевченко, Леся Украинка, Иван Франко?» Когда мы говорим о Шевченко и Лесе Украинке, мы говорим о малороссийской литературе. А Иван Франко относится к русинской литературе.
Объединение этих народов осуществлялось сначала в Австро-Венгерской империи, а затем в Советском Союзе. Во время переписи населения при СССР, в тридцатые годы прошлого века была инструкция для переписчиков: не записывать национальность «малоросс», а всем писать «украинец». Это было подкреплено интеллигентским движением и политическими практиками.
— Но украинский язык-то ведь был.
— Исторически было два языка. Малороссийский (возможно, это было даже наречие русского языка, по крайней мере так считали многие диалектологи в позапрошлом столетии) в России, и русинский (или руський, рутеньский) в Польше и Австро-Венгерской империи.
Борьба с русским языком на Украине происходит по двум причинам.
Во первых, это борьба с русской ментальностью: язык создает сущности, для того чтобы их изменить, нужно сменить язык.
Физически украинец и русский ничем не отличаются. Есть куча признаков различия этносов, но здесь не действует ни один. Если говорить о русских и украинцах, то единственный признак принадлежности к иной нации — это язык человека.
Есть два признака определения родного языка. Первый: «Мой язык — язык моего этноса». Второе: «Мой язык — функционально первый. Это тот язык, на котором я разговариваю дома». По итогам переписи 2001 года на Украине было только 29 процентов людей, для которых русский язык являлся родным. По данным 2016 года швейцарского университета Санкт-Галлен в Макеевке русский язык родной для 42 процентов населения, а в Енакиевке и Горловке для 38 процентов.
Но я жил во всех этих городах и могу вам сказать, что ни один человек из тех, с кем я общался — а это было огромное количество людей, — на улицах не говорил по-украински. Если это не был недавний приезжий или преподаватель украинского языка.
На Донбассе столько всего намешано, что определить национальность по крови невозможно. И во время переписи населения людям навязывали национальную идентичность:
— Ты же украинец по национальности?
— Откуда бы?
— Так у тебя фамилия заканчивается на «ко».
— А. Точно. Я украинец.
— Так какой у тебя язык родной?
— Раз я украинец, значит, украинский.
Дальше у этого человека возникает вопрос: «Как же так, ведь я по-русски говорю и думаю?» А ему отвечают: «Тебя русифицировали».
Донецк был основан в 1869-м, политика коренизации, украинизации проводилась в двадцатые годы прошлого века. За пятьдесят лет невозможно так русифицировать народ, что его приходилось украинизировать.
Возникает вопрос: для скольких людей украинский язык первый функционально, для кого он является домашним? В 2003-м американский социологический Институт Гэллапа провел исследование по объективным показателям. Были выданы две анкеты, на украинском и русском. Анкету на русском языке выбрали 80 процентов респондентов. Таково реальное положение вещей.
Украину можно разделить на три зоны. Первая — восток, юго-восток и юг. Там в среднем 89 процентов людей, для которых русский язык первый функционально.
Затем есть маленькая прослойка в центральной зоне, Киевская область, — там 43 процента выбирают русский, а 30 процентов украинский. И Западная Украина, где явное преимущество у украинского языка.
В связи с этим возникает вопрос: а существует ли единая нация? Значит, по мнению украинских идеологов, нужно заставить людей говорить и думать на украинском языке, и это приведет к ее формированию. С точки зрения национального строительства это вряд ли разумно. Это жестоко по отношению к людям, которых заставляют говорить и думать не на функционально первом языке. Почему они должны переучиваться, изменять себя и себе?
Был отменен закон об основах языковой политики, уменьшено количество русских школ, закрывались российские телеканалы. Но любое насилие над языковыми правами человека ведет к войнам.
На Украине было желание сделать всех представителей украинской политической нации представителями этнической нации, украинцами. Но тем не менее люди продолжают говорить на русском языке, он остается языком общения.
— Вы сейчас работаете над словарем новых слов, пришедших на Донбасс после 2014 года...
— Мы еще не определись с точным названием словаря. И это воистину страшная работа. Наши люди уже не замечают, что они говорят, а вот вы можете понять фразу «у нас летают Карлсоны»?
— Беспилотники?
— Да. Их еще называют «вжиками» и «глазами». У нас есть устойчивое словосочетание «день воды». Это день, когда в дома поставляется вода. Сейчас с ней получше. Нашим коммунальщикам нужно возвести памятник: в свое время они под обстрелами стригли газоны.
В нашем словаре уже около двух-трех тысяч слов, самое большое количество связано с обстрелами. Это «прилеты», когда говорят об утреннем обстреле — «будильник», а о ночном — «доброй ночи»... И тому подобное.
Когда говорят, что с 2014 по 2022 год Донецк не обстреливался, то это ложь. Мы не просто слова протоколировали, мы их подтверждали. У нас есть примеры всех годов. Какие-то районы обстреливались больше, какие-то меньше, а сейчас прилетает всюду. Мы с вами разговариваем, а у меня за окнами гремит. Это еще ничего, самый ближний разрыв был в ста метрах от моей квартиры.
Этот словарь нужен для того, чтобы показать: язык не врет и все сохраняет.
Надеюсь, что он будет готов в течение двух-трех лет.
Материал Алексея Александрова опубликован в №10 печатной версии газеты «Культура» от 26 октября 2023 года
