О чем свидетельствуют изменения языка, на котором разговаривают наши соотечественники и современники? В опасности ли русский язык? Об этом мы поговорили с доктором филологических наук, лауреатом Премии президента Российской Федерации в области образования (2005), профессором филологического факультета МГУ Натальей Уфимцевой
— Все люди разные, с этим никто не будет спорить. Но народы кажутся нам похожими друг на друга — такова новейшая политкорректная точка зрения. Так ли это? В какой степени язык может служить индикатором различий у национальных культур?
— Есть разные группы языков, языковые семьи, они отличаются с точки зрения генеалогической и типологической. Но поскольку язык отражает образ мира той или иной культуры, для нас важнее содержание. Предположить, что образы мира у всех народов одинаковые, мы, разумеется, не можем.
Центральный феномен нашей психики и главное человеческое орудие — это слово. Через него в нашей жизни можно объяснить все. Психологи говорят, что языковая способность — это центральный функциональный орган нашей психики.
Если ребенок к двум годам не овладел словом как семиотической единицей, знаком, который есть и форма, и содержание, то он не входит в мир культуры, не становится человеком.
— Это отличает нас от животных. Мой бульмастиф прекрасен, но он не владеет словом, и поэтому он не человек.
— У него нет средств, чтобы выразить себя, если не считать лая. А мы обозначаем словами то, что видим, слышим и обоняем. Если нет слова, то нет и ничего из этого. Не владея словом, невозможно стать серьезным специалистом ни в какой области. С этим теперь дела обстоят очень неважно. Глядя на наше школьное образование, хочется сказать: «Катастрофа!»
Сейчас широко обсуждают феномен функциональной неграмотности. На Западе это началось в 1980-х годах с началом перехода в информационное общество. Это привело к тому, что дети перестали читать, а затем и понимать большие тексты. А если ребенок не читает книги, у него не формируется логическое мышление — оно возникает на основе анализа структуры текста. Формально человек грамотен, он умеет читать и писать, но не может извлечь из текста содержание. А если логическое мышление не сформировано, то человек не понимает окружающую его действительность. Он не может заниматься эвристической деятельностью и выполняет только самую простую работу. Ничего более сложного он освоить не в состоянии.
— Насколько широко это распространено?
— По данным на 2003 год, достаточными навыками чтения обладали всего 36 процентов школьников старших классов. К активной творческой деятельности были способны только два процента выпускников отечественных школ. Что делается сейчас, я не знаю, этим занимаются коллеги-психолингвисты.
Все упирается в заменившие книги гаджеты, они убивают все. И если любовь к чтению не привита в детстве, а способность логически мыслить не сформирована в школе, то диагноз пожизненный.
Проблема общемировая, мы несколько позже вступили в сию печальную статистику... Но это не утешает.
Сейчас говорят о реиндустриализации нашей страны, для нее нужны инженеры. Но инженер — творческая личность. Как он будет работать без главного мыслительного инструмента?
Вопрос заключается в радикальной смене отношения к слову, к гуманитарному знанию в школе. Надо понять, что если человек не знает родного языка, то он ни к чему не годен. «Грамматика — это трамплин, от которого следует оттолкнуться для того, чтобы попасть в сферу мысли», — писал замечательный отечественный психолог Николай Иванович Жинкин. А стоящее за словом содержание отражает тот образ мира, который свойствен различным национальным культурам.
— Можно ли здесь говорить о принципиальных отличиях?
— Отечественная психология, культурно-историческая школа Льва Семеновича Выготского, лежащая в основе психолингвистических штудий, считает, что наша психика — это введенная вовнутрь деятельность. Меня окружают предметы культуры, включая людей, я с ними взаимодействую, и это заполняет мою психику определенными образами. Таковы образы конкретной культуры.
И это не хаос, а система. Эта система задается определенной системой ценностей. Этими системами ценностей различные национальные культуры и отличаются друг от друга.
Это очень серьезные, радикальные отличия. Образ мира одной культуры невозможно перевести на язык другой культуры.
— В чем состоят эти отличия?
— Вот, например, слово «друг». Считается, что во всех культурах люди понимают его примерно одинаково. Но мы почти пятьдесят лет изучаем языковое сознание русских через экспериментальные исследования. Мы строим компьютерные модели, и в них видна структура русского образа мира, центральные понятия, которые в нем существуют, и их иерархия. «Друг» у нас сейчас занимает восьмую или девятую позицию в ядре языкового сознания. А у англичан — это данные семидесятых годов, но других пока нет — он на семьдесят третьей позиции. Русская культура до сих пор другоцентрична. Вес этого понятия в английской культуре совершенно различен. Да там и друг-то совершенно другой. Об этом хорошо писала Анна Вежбицкая.
— Какой?
— В англосаксонском мире друг — это человек, с которым мне сейчас выгодно иметь дело. Мы сотрудничаем, и я считаю его другом. У меня может быть сто, тысяча друзей. В русской культуре друг — это человек, который мне необходим. Мое второе «я». Он нужен мне, чтобы быть самим собой.
Таково классическое отечественное понимание дружбы. Но сейчас в социальных сетях может быть тысяча «френдов». Системность нашей культуры размывается, и все же пока она еще держится. По нашим данным за 2021 год, приведенным в «Крымском ассоциативном словаре», «друг» находится примерно на тех же позициях.
— Что значит «тот, кто нужен мне, чтобы быть самим собой»?
— Есть книга Ксении Касьяновой «О русском национальном характере», исследование особенностей нашей культуры. Она пишет о том, что русская культура передается из уст в уста, от одного человека другому, поэтому друг, другой необходим мне, чтобы стать самим собой. Тут можно вспомнить и Бахтина, который говорил, что мы такие, потому что другие такие. Окружающие поделились с нами своим образом мира, и мы стали похожи на них. На своих друзей.
— То есть в нашей культуре человек лепит себя из других?
— Да! Но не просто из других, а из других своей культуры. Такой способ заполнения психики свойствен всем культурам. Однако во всех культурах системы ценностей разные. Поэтому получаются иные образы мира.
Есть система ценностей, на которых сформировалась русская культура. Что бы мы ни говорили, это православные ценности, так обстоят дела до сих пор. Пусть даже это мало кто осознает. Любая культура стоит на идеологии, а та связана с религиозными основами.
— Православие — вещь многогранная, культура — безгранична. А тут, насколько я понимаю, речь идет о строго определенных вещах.
— Речь идет о системе ценностей: что такое добро, что такое зло, что такое хорошо и что такое плохо. В православии существует система заповедей, это и есть формулировка отечественных ценностей. Заповеди перелагаются в поведенческие стереотипы. В частности, для русских до сих пор одним из самых важных является понятие справедливости. Это отличает нас от европейцев (хотя те, естественно, тоже разные).
Возьмем представление о человеке, как оно сформировано в русской и англосаксонской или французской культурах. Мы наблюдаем это по материалам ассоциативных словарей. Во всех них в центре образа мира находится человек. У русских человек исходно хорош и добр. Это демонстрирует наш первый ассоциативный словарь, который мы собирали с 1988 по 1998 год, он отражал еще советский образ мира, советское сознание. Там человек прежде всего был добрым и хорошим. Для нашей культуры характерна оценочность по параметрам «плохой — хороший». А за этим на самом деле стоит антитеза «добро — зло».
Поэтому нас так легко обманывали и до сих пор обманывают разные мошенники...
— Потому что мы не ждем зла от другого, и тот в нашем представлении добр и хорош?
— Именно так. А если мы возьмем это же понятие в англосаксонской или французской культурах, то это прежде всего пара «мужчина — женщина». Еще раз повторяю, что это по материалам ассоциативных словарей. Там торжествует гендерный принцип, и в ядре сознания нет обобщающего представления о человеке.
Вот вам и резкое отличие.
— То есть человек в западной культуре нейтрален. Он не плох и не хорош, это объект, с которым надо взаимодействовать...
— Если мы говорим об англосаксонской культуре, то в центре образа мира стою «я, мужчина», me, man. Этот глубоко индивидуалистичный мир строится вокруг гендерной пары «мужчина — женщина».
В нашей же культуре «я» далеко не первостепенно. Хотя за тридцать, и в особенности десять, последних лет произошел очень сильный сдвиг. Мужчина теряет мужественность — во всяком случае по материалам нашего эксперимента.
Доминирующая в обществе либеральная идеология привела к сильному сдвигу в сторону англосаксонского представления о структуре мира. «Я» с тридцать шестого места в нашем ядре сознания, как то было в 1990-е годы, в «Крымском ассоциативном словаре» за 2021 год поднялось на седьмое место.
Мы стремительно движемся к англосаксонскому пониманию мира, системность нашей культуры разрушается. А ведь культура строится на базовых ценностях, которые заложены в ней изначально.
— Культура может стать другой? Или результатом будет хаос?
— Лев Николаевич Гумилев писал, что любая культура обречена на умирание, и это так же естественно, как смерть человека. Поэтому изменить культуру нельзя. Она системна, можно только разрушить то, что есть. Это видно и по социологическим опросам, и по поведению людей.
Кто-то из наших современников подпал под чары перемен. Многие остались в рамках своей культуры. Идет борение, от него во многом зависит то, где мы в результате окажемся. Это связано с тем, как мы осознаем свою культуру и ее ценности, — но нас же этому никто не учит! В чем эти ценности заключаются, люди в массе своей не представляют.
— Интуитивно это тем не менее существует.
— Потому что передается из уст в уста. А где-то уже и не передается — сейчас мы находимся на переломе. Мы не хотим сформулировать нашу национальную идею, хотя она давно известна.
— Возможно, потому, что у нас каждые пятьдесят лет свой Великий перелом, и история каждой семьи складывается из разрушений, эвакуаций и потерь. Странно, что на фоне таких ужасных стрессов мы сохранились как культурная единица. С моей точки зрения, это пример жизнеспособности отечественной культуры.
— Стержень-то ее не убили.
— Есть ли, с вашей точки зрения, пример успешной культурной трансформации? По мне, так даже Южная Корея при всей своей технологизированности не слишком изменилась.
— Могут поменяться одежда, жилища и даже поведение. Но если прежней остается система ценностей, то не культура меняется, в каких бы декорациях она сейчас ни выступала. Все упирается во внутренний мир человека. Если он интуитивно или осознанно сохраняет верность прежним ценностям, то прежним остается и его мир.
— Изменения языка говорят об изменениях культуры?
— Язык как система не меняется, становится другим содержание, которое стоит за знаками языка.
— То есть англицизмы и новояз глубоко вторичны?
— Нет, все не так просто. Многие наши лингвисты утверждали, что тревожиться не стоит: язык справится, заимствования были всегда. Но он справлялся в XVIII и XIX веках, когда образованный слой был очень тонок, а основную массу населения составляли не имевшие отношения к заимствованиям крестьяне. Они жили в собственном языковом мире, и этот языковой мир рождал живой русский язык. Теперь же в каждой деревне стоят телевизоры и компьютеры, транслирующие новояз. Поэтому живого русского языка почти не осталось. Этот океан обмелел, информационная глобализация привела к тому, что на новоязе говорят и деревенские бабушки.
Идет принудительный процесс изменения русского языка, когда исконные обозначения вещей и явлений меняются на новые, заимствованные из других языков. Ничего хорошего от этого ждать не приходится.
Но язык-то наш, возможно, и справится... Главное, чтобы отечественная культура не погибла.
— Культура, конечно же, здесь понимается в широком смысле слова, не как спектакли и фильмы?
— Как мировоззрение и образ жизни, как все, что нас окружает. Как материальная и духовная. Так это трактуют культурологи.
— То есть это наша суть. В последнее время все эти изменения пошли быстрее?
— Я могу сказать только о том, что в состоянии «потрогать руками». Мы все время проводим эксперименты с живым русским языком. Два наших последних словаря охватывают 2010–2012 и 2021 годы. За эти десять лет произошли очень существенные изменения в содержании языкового сознания.
Во-первых, резко упал словарный запас, снизилось разнообразие ассоциаций. Во-вторых, проявилась тенденция к индивидуализации сознания. У «я» девятое место в словарях 2010–2012 годов и седьмое в 2021-м. Это примерно одно и то же, но движение, тенденция видна.
Сокращение словарного запаса тоже очень показательно и тревожно. Мы ведь работали со студентами, кандидатами в интеллектуальную элиту. Их способность к логическому мышлению вызывает серьезные опасения за будущее страны.
Надо заниматься не цифровизацией школьного образования, а восстановлением нормальной гуманитарной его составляющей.
Материал Алексея Александрова опубликован в №9 печатной версии газеты «Культура» от 28 сентября 2023 года
