Алексей Варламов, один из крупнейших российских писателей, ректор Литературного института имени А. М. Горького, приезжал в Красноярск для участия в VIII конгрессе Российского общества преподавателей русского языка и литературы, прошедшем недавно в СФУ. Какова роль современной отечественной словесности, что ждет ее в будущем – об этом и многом другом его интервью НКК
– Алексей Николаевич, начнем с вопроса, который вам сейчас задают чаще других, – о новом романе «Одсун. Роман без границ». Как появился замысел и почему эта книга написана именно сейчас?
– Толчком к написанию романа стало событие, возможно, случайное. В 2017 году я оказался в небольшом чешском городе Есенике – почти Есенин, если заменить последнюю букву и ударение, а оно у чехов, как всегда, на первый слог. Очень красивое место, замечательные люди, все тихо, мирно, прекрасно… Но вскоре начали «вылезать скелеты» из этого дивного шкафа. Мы жили в доме, в котором много лет никто не селился, поскольку до Второй мировой войны он принадлежал немецкому судье, покончившему с собой, и оттого имел дурную славу. В конце концов в нем поселился чешский православный священник с женой… Как-то меня это встрепенуло – кто этот судья и почему он свел счеты с жизнью? Потом, бродя по окрестностям городка, я увидел памятник человеку, который показался мне очень знакомым, это был Гоголь. Что он там делал, непонятно… Затем нас познакомили с греком, прожившим всю жизнь в этих краях, и он рассказал нам свою историю… Потом я побывал на захоронении наших военнопленных – там неподалеку был концлагерь. Не знаю, как сейчас, но тогда чехи очень уважительно относились к этому мемориалу, 9 мая всегда собирались и отдавали воинские почести… В конце концов все эти странные события и рассказы сплелись в клубок и меня не отпускали. И я начал эту историю распутывать…
Местность, где находится городок, это Судеты, та самая область, которая перед Второй мировой была отнята у Чехословакии, а после войны вернулась в воссозданную страну. В течение семи предшествующих столетий она принадлежала немцам, и там разворачивалась трагическая история взаимоотношений двух народов, чешского и немецкого. Это отразилось в истории городка, который стал своего рода рамкой для моей картины, а сама судетская тема – отправной точкой для размышлений об истории другого конфликта – России и Украины. Однако мой роман не политический, скорее наоборот – попытка поразмышлять о том, как маленькие люди становятся заложниками большой истории… Я задумал и начал писать книгу за несколько лет до начала СВО, отчего военных действий там нет, равно как и прочей текущей повестки, но все же это материал очень горячий.
– Одна из центральных тем романа – послевоенная депортация немцев из Судет, о чем говорит само название («Одсун» по-чешски «изгнание». – НКК), – что призвана донести до российского читателя?
– Ужасает само обстоятельство, что люди на земле всю свою долгую историю воюют, вместо того чтобы жить мирно. Мысль банальная, но от этого она не утрачивает актуальности. И в Судетах меня больше всего поразил контраст между тихой, почти идиллической землей и теми событиями, которые на ней происходили. Изгнание немцев было предельно жестоким – по сути, своего рода холокост. Более того, чехи сознательно использовали методы холокоста, начиная с того, что заставляли немцев носить на одежде огромную букву N…
– Так же делали хорваты с сербами…
– Устойчивые повторяющиеся мотивы насилия одного народа над другим, одной группы людей над другой – главное впечатление, которое легло в основу этой книги. Какое-то время мне казалось, что все осталось в прошлом веке, тысячелетии, но нет…
– Вы получили известность как автор множества книг из серии ЖЗЛ. Затем появился ваш роман «Мысленный волк», действие которого происходит в период Серебряного века, а целый ряд героев явно напоминает тех, чьи биографии вы писали, – Пришвина, Розанова… Кто-то из критиков сказал, что роман появился оттого, что вам было тесно в рамках биографа.
– Документальная проза – коридор, в котором ты ограничен фактами, шаг вправо или влево сделать невозможно. Читателю в данном случае абсолютно неинтересны твои домыслы и фантазии, все это должно быть глубоко спрятано. А в романе ты сам себе хозяин, можешь позволять вольности, авторские допущения.
– Альбер Камю говорил, что роман как жанр был востребован из-за стремления человека увидеть жизнь в ее целостности. Но вот писатель Павел Басинский пишет, что сегодня роман не может угнаться за действительностью… Роман утрачивает свою актуальность?
– Заметьте, сейчас актуальных романов вообще немного. Если взять русскую классику XIX века, хотя бы из школьной программы, то практически всех героев Пушкина, Тургенева, Чехова можно было встретить в тогдашней жизни. Наши классики писали в основном о своем времени. Сегодня на злобу дня пишется скорее публицистика, очерк, но проза крупной формы – практически нет. Думаю, отчасти причина в том, что сегодняшний писатель не может конкурировать с теми каналами информации, которые освещают актуальную повестку, и потому себя чувствует более защищенным, когда есть временная дистанция. Даже если это актуальный роман, все равно у него будет заход в прошлое. «Одсун» я считаю актуальным, но все же более половины его содержания – воспоминания главного героя о том, что было когда-то.
– Все же какие из сравнительно недавних романов можно считать актуальными?
– Их немного. Например, «Елтышевы» Романа Сенчина можно назвать актуальным чтением для того времени, когда эта книга была написана. И его же «Зона затопления». Сенчин вообще один из авторов, пытающихся работать с современностью, но для нынешней литературы это скорее исключение.
– Как вы оцениваете общественную и культурную значимость современной российской литературы? Нынешние писатели по-прежнему «властители дум»?
– Не думаю, что они властители дум именно как писатели. Если у литератора, помимо собственно его таланта и призвания, есть еще желание заниматься общественной, политической деятельностью, то тогда приставка «писатель» хорошо работает. Это придает вес его позиции, которая выражается именно в телеграм-каналах, в СМИ, но не на страницах художественных книг. А вот несколько десятилетий назад все было иначе. Повесть «Прощание с Матерой» Валентина Распутина имела не только читательский успех, но и реальное воздействие на действительность того времени, ведь можно с уверенностью говорить о том, что именно писатели в 70-х годах остановили проект по повороту сибирских рек в Среднюю Азию. Если посмотреть еще дальше в прошлое, то тургеневские «Записки охотника» сыграли огромную роль в отмене крепостного права… Не думаю, что сегодня художественный текст, именно как текст, обладает такой же степенью воздействия. Литература заняла другую нишу, и ее основная функция – эстетическая.
– Следовательно, само чтение превращается в занятие элитарное?
– Когда речь идет о серьезной художественной литературе – да. Если раньше популярность чтения была сравнима с популярностью эстрады, то сегодня это «консерватория», которую посещают истинные любители и ценители классической музыки. Такое превращение – данность, но ничего трагического я в том не вижу. Мне кажется, сегодня писателю нужно искать своего читателя или круг читателей. И, как правило, хорошие книги читателей находят. Не очень верю в то, что можно вернуть ту ситуацию, когда мы были самой читающей страной, однако если лет пятнадцать-двадцать назад, когда очень резко начали сокращаться тиражи книг и литературных журналов, у меня были опасения, что так все дойдет до нуля и писатели станут никому не интересны, кроме самих себя, то сегодня мы видим: все-таки до нуля дело не дошло. Обычная нынешняя практика – сначала тираж две-три тысячи, потом, если автор становится более известным, пять-десять тысяч и больше. Кроме того, сейчас очень популярны аудиокниги, электронные версии. То есть какое-то количество читателей набирается, пусть это и не шестизначные цифры, как раньше, но тем не менее… Большую роль стали играть книжные ярмарки. Люди туда приходят, потому что им интересно посмотреть на писателей и на то, что вообще сейчас издают.
– Вопрос к вам как ректору литинститута. Этот уникальный вуз создан в ту эпоху, когда профессия литератора была в буквальном смысле профессией, потому что, попросту говоря, было куда положить трудовую книжку. Сегодня литературовед или критик могут устроиться в какую-нибудь редакцию или преподавать, а прозаик или поэт с дипломом литинститута куда пойдут? Понимаю, что вопрос наивный…
– Совершенно нормальный. Что касается поэзии, то она вообще более всех пострадала в результате перехода литературы к рынку. Не уверен, что за стихи вообще платят хоть сколько-то серьезные деньги – если, конечно, ты не поэт-песенник или поэт, выступающий на концертах с большим количеством публики. Вряд ли стихотворчество сейчас можно считать профессией – большинство людей пишет стихи из любви к самой поэзии. Но выпускники литинститута находят себе место, прежде всего потому, что это люди, способные создавать самые разные тексты. Не обязательно художественные. Текст может быть публицистическим, аналитическим, социальным… Потребность в написании грамотного, яркого текста существует во многих сферах общественной и экономической жизни. Спичрайтеры, райтеры, редакторы, журналисты, пресс-атташе, литературные агенты, завлиты театров – это далеко не полный список тех сфер, где работают наши выпускники. Поэтому диплом литинститута по-прежнему ценится. А жить только литературой могут позволить себе лишь немногие писатели. Дело тут в самой специфике нынешнего положения литературы в обществе. В советское время писательство могло быть очень прибыльным занятием, сегодня это не так.
– В нынешнем году отмечаются столетние юбилеи целой плеяды виднейших литераторов-фронтовиков – Виктора Астафьева, Юлии Друниной, Булата Окуджавы, Юрия Бондарева, Василя Быкова, Владимира Богомолова. Эта классика военной прозы и поэзии насколько важна для переживаемого нами момента?
– На мой взгляд – может быть, излишне пессимистичный, – художественное произведение, даже очень сильное, вряд ли способно изменить природу человека. Хотя высшая задача литературы именно в этом и заключается. Люди в книгах ищут чего-то другого – утешения, развлечения, возможно, поучения… Но главным образом человек сегодня хочет услышать историю, в которую он поверит, которая вызовет его сочувствие, интерес или просто эмоциональную реакцию. Литература сегодня больше стремится к музыке…
– То есть?
– Для русской литературы всегда были первичны смыслы, идеи, и читатель прежде всего их и искал. Сегодня идеями так активно начали заниматься журналисты, публицисты, ведущие телеграм-каналов, что пафосную роль литературы они взяли на себя. Литературе остается, как музыке, создание определенного эмоционального состояния. Мне кажется, сегодня задача писателя – попасть в унисон с определенным количеством читателей – через интонацию, образы, мотивы. Такие книги, как «Что делать?», после которой молодежь пошла в революцию, или «Архипелаг ГУЛАГ», делавший людей противниками советского режима, сегодня вряд ли появятся. А если и появятся, то будут прочитаны совсем иначе и совсем другой по числу аудиторией.
– Видимо, поэтому нет и широкой литературной реакции на спецоперацию. Говорят, что она породила свою поэзию, но один небольшой сборник – слишком мало. Стоит чего-то ждать в этом направлении?
– Конечно стоит. И очень многого – хотя бы потому, что среди тех, кто сейчас находится на передовой, несомненно, есть люди литературно одаренные, а для них сам факт пребывания в экстремальной жизненной ситуации неизбежно провоцирует огромные переживания и желание об этом написать. Думаю, когда эти люди вернутся, мы получим мощную прозу, которая станет более сильной, чем проза «афганская» или «чеченская». Не знаю, будет ли она сопоставима с «лейтенантской» литературой о Великой Отечественной войне – на ней все-таки побывали миллионы, и длилась она четыре года. Но происходящее сейчас – дай бог, чтобы оно поскорее закончилось – сильнейшая встряска для большого числа людей. Литература мимо таких вещей не проходит. Другое дело, какой она будет. Дискурсом, присутствующим в государственной пропаганде, в прессе, можно управлять, но я не очень верю в то, что можно направлять художественную литературу. И то, какие книги мы будем читать про СВО, – важный показатель, что значат для России эти события. Именно литература дает самый глубокий, верный и честный ответ. И еще один важный момент. Я много работаю с молодыми людьми. Принято ругать времена после развала СССР за бездуховность, безнравственность и еще много за что. Но у меня такого ощущения нет. Нынешняя молодежь выросла в условиях свободы, и я связываю с этим поколением надежду. У них все получится.
