В самом конце 2017 года Сергей Шаргунов, журналист, писатель, депутат Государственной Думы, стал лауреатом премии «Большая книга» (II место). Работа, за которую он получил приз, посвящена жизни и творчеству Валентина Катаева, человека неоднозначного, вызывающего противоречивые оценки, но писателя яркого и оригинального
– В этом году церемония присуждения премии «Большая книга» стала какой-то «краснознаменной». И стиль мероприятия, и выбор жюри – все было связано с Октябрьской революцией. И даже герой Вашей книги «Катаев. Погоня за вечной весной», Валентин Петрович Катаев, – фигура далеко не последняя в революционной истории. Случайно или специально это получилось? Может быть, таким образом организаторы конкурса захотели отметить столетие известных событий?
– «Революционный» стиль мероприятия точно не нарочно выбран. Я, например, как раз к двадцатилетию московских событий 1993 года написал роман «1993». И это было сделано не специально. Так «написалось». Я точно знаю, что книга Льва Данилкина «Ленин. Пантократор солнечных пылинок», завоевавшая первую премию, могла выйти еще в 2013-м году. Он просто долго ее дописывал. И у меня так получилось: работа над книгой «В погоне за вечной весной» закончилась как раз в 2017 году. Но я думаю, что любые совпадения – не случайны. И эта годовщина – повод еще раз посмотреть на огромное пространство прошлого. «СССР – наш Древний Рим» так называется один из сборников стихов Эдуарда Лимонова. В этом названии проглядывает сочетание трагического и великолепного. Это и есть XX век. И это XX век Катаева, писателя, с которым где-то рядом находились и Николай II, и Деникин, и Троцкий, и Сталин, и Хрущев, и Горбачев.
– Кроме того, Катаев, насколько я понимаю, был известным литературным покровителем и организатором.
– Совершенно верно. Он сам сконструировал в значительной степени отечественную литературу, перетянув очень многих периферийных, в первую очередь одесских, авторов в Москву. Катаев – это человек, который через свой журнал «Юность» вывел в жизнь «шестидесятников». И при этом его нельзя назвать принадлежащим к какому-то политическому лагерю. Он – героический русский офицер, который всегда и полностью отдавал себя литературе, ценитель прекрасного и человек, имевший силу оставаться одиноким. Ему доставалось и слева, и справа, буквально с самых юных лет и до конца жизни. Об этом я пишу много и подробно.
– А за какие грехи и кто его «гнобил»?
– В нашем интервью я говорю о Катаеве в более превосходных тонах, но в книге я не умалчиваю ни о чем, показываю живого человека, в том числе подробно пишу и о его неблаговидных поступках. Жанр интервью предполагает все-таки определенный пиетет по отношению к обсуждаемому в нем герою. Однако хочется сказать об очень важном: все-таки Катаев – либо замалчиваемая, либо оболганная фигура. Он не был грешнее, чем остальные. Этот образ циника и конформиста во многом ложный. Есть ведь «другой» Катаев: Катаев – помощник людей, благотворитель, Катаев – смельчак, Катаев, спорящий со Сталиным, Катаев, помогающий опальным, Катаев, спасающий Осипа Мандельштама. Катаева подвергали постоянной травле. Ну, скажем, прогрессистская редакция «Нового мира» отказывалась его печатать. Они не могли ему простить независимости дара. Ему также не могли и не могут простить то, что он был, как говорится, «не в тусовочке»; не могут простить его смелости, а также то, что он знал цену своему дару и был уверен, что художественная свобода превыше всего.
– Но при этом Валентину Катаеву вполне можно «пришить» беспринципность: то он – белогвардейский офицер, то – советский публицист, то он – радетель «шестидестяников», то – участник травли Александра Солженицына…
– Катаев не боялся разных парадоксов: истории, русской жизни. Он не стремился быть «узкопартийным». Валентин Петрович мог спокойно отдать свою «Траву забвения» частично в «Огонек», так называемому «сталинисту» Анатолию Софронову, и частично в «оттепельный» «Новый мир» Александру Твардовскому. Понимаете, Валентин Катаев – это такая своеобразная «нить». И я иду, придерживаясь за нее, через весь двадцатый век. Эта нить светится и освещает все вокруг. Поэтому я показываю весь контекст эпохи – и литературный, и исторический. Мой герой помогает увидеть все, что происходило из года в год, как менялась ситуация, показать разных людей и отношения, складывающиеся между этими людьми.
– Сергей, Вы довольны выбором жюри «Большой книги – 2017»? Что скажете про занявших первое и третье места?
– Конечно! Книги Льва Данилкина и Шамиля Идиатуллина – очень хороший выбор. Но и многие другие работы достойны быть в тройке. Все талантливое должно отмечаться. Но на самом деле премия – это не причина праздновать победу, а стимул для дальнейшего движения и повод надеяться на то, что больше людей прочитают не только мою книгу, но и книги прекрасного русского писателя Валентина Петровича Катаева. Либо заново, либо впервые.
– В Вашей книге описывается, как юный Валя Катаев горько переживал смерть Льва Толстого. В других биографиях тоже упоминаются сильные впечатления людей прошлого, вызванные уходом Чехова, Толстого… Сейчас подобное сложно представить. Почему человек больше не боготворит деятелей искусств?
– Лев Толстой воспринимался как пророк, как фигура вровень с главными государственными институтами. Он действительно во многом был «Зеркалом русской революции». И копившаяся веками народная энергия обновления преобразовалась в эти поминки, которые прокатились по всей России. Потому что, кроме того, что Толстой – гений, классик прозы мирового уровня, он еще и человек, во многом выражавший настроение общества и ощущения многих образованных людей. Толстой как бы постоянно напоминал о том, что в мире что-то идет не так. Это был действительно настоящий титан. Разумеется, уход такой личности не мог не произвести впечатления на интеллигенцию.
– Но если сегодня нет писателей, равных Толстому, то, может быть, есть писатели, равные Катаеву?
– Мне кажется, такое сопоставление всегда достаточно приблизительное. Говорить, что этот – гений, этот – талантлив, этот – подает надежды, как-то не очень правильно. Потому что каждый писатель определяется своим «калибром» и «контекстом». Но Валентин Петрович Катаев во многом незаслуженно задвинут куда-то едва ли не в третий ряд. При этом, на мой взгляд, его проза была едва ли не лучшей в советской литературе. И не только поздняя, но и ранняя. Я думаю, что сегодня в России ежегодно издается штук пять отличных книг. У нас – замечательная яркая проза. Кстати, Катаев давал один из рецептов хорошей литературы: умелое сочетание повествовательного и изобразительного. В моем поколении немало авторов, владеющих этим приемом. Я считаю, то, что пишут Захар Прилепин и Михаил Елизаров – это очень круто и ярко. Но мне нравятся писатели разного возраста, разных убеждений. Среди моих предпочтений и Эдуард Лимонов, и Дмитрий Быков, и Ольга Славникова. Очень интересно то, что делают на стыке документалистики или даже, переходя полностью в документалистику, Леонид Юзефович, Алексей Варламов (прим. лауреат Патриаршей литературной премии), Павел Басинский. Есть авторы, книги которых ждешь с нетерпением. Среди них, например, Алексей Иванов и Роман Сенчин. Я думаю, что в целом можно прямо говорить: кроме нефти и газа у нас есть замечательна русская литература.
– Насчет замечательной русской литературы. Насколько я понимаю, Вы высоко цените творчество писателя-метафизика Юрия Мамлеева, с которым дружили. Значит, в Вашем критическим, исследовательском, читательском внимании, с одной стороны, присутствует Катаев – такой энергичный, светлый, жизненный автор, а с другой – метафизик Мамлеев, писатель гротескный, иногда пугающий, для кого-то даже кощунствующий. Как они уживаются в Вас?
– Вы знаете, Катаев был совсем не чужд метафизике. Он очень любил все странное. Хорошая литература, она всегда немного странная. И лучше всего Катаеву удавалось передавать пограничное, галлюцинозное состояние человека. Когда его герой бредит, находясь в тифозной горячке, или когда герой оказывается на пороге гибели, – это лучшие страницы катаевских книг. Лучше всего он показывал человека в пограничной ситуации. Катаев, будучи безусловным эстетом, в такой эстетике находил особые духовные ноты – сочетание сладостного, райского с отвратительным. Он умел показать бездны человека. Безусловно, Катаев – глубоко метафизичный писатель, обладавший даром ясновидения, переживший очень много мистических опытов, о чем он неоднократно рассказывал.
– В сборнике «Литературная матрица. Советская Атлантида» размещено Ваше эссе, посвященное жизни и творчеству Александра Серафимовича. В этой же книге немало и других замечательных размышлений современных авторов о своих коллегах, живших одно, два или три поколения тому назад. Много ли в истории литературы XX века забытых, полузабытых и забываемых писателей масштаба Валентина Катаева?
– Я надеюсь, что про Валентина Катаева, кроме моей, выйдут еще книги. Много книг издали про Михаила Шолохова, но их явно не хватает. Напрашивается серьезная книга про Сергея Михалкова. Он прожил огромную жизнь и является фигурой, вызывающей в обществе мгновенный резонанс. Эту тему необходимо исследовать, рассказать все, что было. Честно, не уклоняясь, показать человека. В целом интерес к советской литературе велик. В рамках проекта «Литературная матрица. Советская Атлантида» уже вышло много хороших текстов. Они – своего рода «зародыши», из которых могут вырасти большие книги. Конечно, советский период требует большого осмысления. Это – неисчерпаемая тема. Вот Дмитрий Быков попробовал изобразить короткий кусок времени – последний месяц перед войной – и написал роман «Июнь». Этот предвоенный период меня тоже очень давно заботит и волнует. И я для самого себя собираю интересные вырезки из журналов, воспоминания, записки из советских и зарубежных архивов о том времени. Но это – мой личный интерес. Неизвестно, во что он перерастет – в документальную книгу, в художественную, или просто останется у меня как личная ценность.
– Слушая Вас, невольно вспоминаешь книги последних лет, касающиеся советской культуры и истории, написанные относительно молодыми авторами. Это и большой труд Захара Прилепина «Леонид Леонов. Игра его была огромна», и роман «Библиотекарь» Михаила Елизарова, и биографическое исследование «Был ли Горький» того же Дмитрия Быкова. Неужели сегодня тема советской литературы до такой степени актуальна?
– Мне кажется, затонувшая Советская Атлантида должна вызывать большой интерес у всех думающих людей. И хорошо, что в целом начинает возникать понимание сложности этого периода. Наверно, «сменовеховцы», которых перемололо в репрессивных жерновах, все-таки оказались где-то глубинно правыми. Действительно, тысячелетняя Россия продолжила свое существование в виде Советской Атлантиды. И в этом смысле возвращение Алексея Николаевича Толстого домой, как это убедительно продемонстрировал его биограф Алексей Варламов, не было конъюнктурным: он, как выражался эмигрантский автор Роман Гуль, «словно медведь бежал в свою берлогу». Характерно также возвращение Александра Куприна в Советскую Россию аж в 1937 году. Примечательно и общение одним общим кругом авторов вернувшихся и авторов не уезжавших. И Куприн, возвратившись на Родину, сразу встретился не с кем-нибудь, а именно с Катаевым. Все эти нюансы можно долго «разжевывать», расшифровать, проговаривать, но я их обозначил в своей книге пунктирно – понимающему человеку этого достаточно.
– Хотя многие с такой точкой зрения не согласятся…
– Факты и свидетельства говорят сами за себя и подтверждают, что СССР являлся линией продолжения существования исторической России. И люди совершенно определенно и ясно это понимали и жили в соответствии с таким пониманием. Оно отражалось в советско-берлинской газете «Накануне». Его почувствовали и отразили в слове Андрей Белый и Александр Блок, авторы знаменитого сборника «Скифы». Этим пониманием необходимо обладать, пытаясь рассуждать о революции и советской истории. При всем трагизме происшедшего, Октябрь стал одновременно продолжением истории России и началом ее обновления. То же самое можно сказать и о литературе. Русская литература после Октября продолжила свою жизнь и заметно обновилась.
– Говорят, что деньги, врученные Вам жюри конкурса «Большая книги», Вы опять собираетесь потратить на благотворительные цели?
– Да, в 2001 году я потратил деньги, полученные мной как лауреатом премии «Дебют», на оплату работы адвокатов Эдуарда Лимонова, сидящего в то время в тюрьме. Но если тогда я пытался этим шагом не только помочь крупному русскому писателю, но и привлечь к его судьбе внимание общественности, то сейчас у меня нет желания делать из благотворительной акции какое-то медийное событие. Но тем, кто интересуется этой темой, могу сообщить, что часть средств из премии пойдет на строительство детской площадки в шукшинских Сростках на Алтае.
Читаем вместе
