Литературное образование сегодня, меры жанровой свободы в книгах-биографиях с вечной коллизией в них между документальным и художественным, почему фигура писателя и мыслителя актуализируется на аренах новых идеологических схваток — об этом и другом в интервью «Инвест-Форсайту» рассказал известный российский писатель и исследователь литературы, лауреат множества престижных премий, доктор филологических наук, ректор Литературного института им. М. Горького, член Совета при Президенте РФ по культуре и искусству Алексей Варламов
Реконструкция и здания, и практики переводов
— Какие новации в практике учебного заведения, которым вы руководите уже пятый год, вы бы отметили?
— Главная новация, с которой Литературный институт живёт последние 3–4 года, — затянувшаяся стройка. А именно: реставрация исторического здания на Тверском бульваре, известного как «Дом Герцена», приспособление его под современные стандарты и требования к учебному процессу. Работы должны были завершить ещё в прошлом году, но по разным объективным и субъективным причинам они сейчас находятся в самом разгаре, и не очень понятно, когда закончатся; но главное — после долгого простоя возобновились. Поэтому институт живёт не совсем, скажем так, нормальной жизнью, и наши студенты тоже находятся на «стройке»: они уже несколько лет не могут даже выйти в наш знаменитый институтский дворик.
В учебном процессе мы восстанавливаем то, что активно практиковалось в советское время и было утрачено в девяностые годы — художественный перевод с языков Российской Федерации, остающейся самой многонациональной, самой многолингвальной страной мира. Понятно, в прежнее время это была разветвлённая система — перевод с языков народов СССР. Пока восстановить в полном объёме культуру и языки народов Советского Союза нам не удалось; тем не менее на данный момент у нас уже работают татарская, башкирская, якутская, бурятская, удмуртская группы. И мы планируем расширять круг национальных направлений.
Кроме того, обновился кадровый состав вуза. В наибольшей степени это затронуло кафедру литературного мастерства: в неё недавно пришли такие современные писатели, как Евгений Попов, Андрей Геласимов, Андрей Волос. Мне жалко, что от нас ушёл Алексей Слаповский — его успели полюбить и студенты, и коллеги-преподаватели. И сам он очень вписался в жизнь института, поскольку как писатель и человек он замечательный. В прошлом году мы, к сожалению, расстались, но в очень хороших отношениях, и были бы только рады, если б такие люди, как Слаповский, возвращались в Литературный институт.
У писателей нет своей «Седьмой студии»
— Господдержка литературы — в чём вы видите плюсы и минусы явления? Не распространилось ли и на писателей с издателями после резонансного «театрального дела» предубеждение, что брать деньги от государства «чревато» неприятностями для художника? Дескать, рано или поздно они его настигнут…
— Начнём с того, что Литературный институт — бюджетное образовательное учебное заведение; совершенно закономерно, что он существует на государственные деньги. Мы получаем субсидии на ведение образовательной деятельности, а также государственное задание. И в зависимости от качества его выполнения оценивается эффективность вуза. Поэтому такой институт, как наш, вне государства не мог бы существовать. Одна проводимая ныне реставрация здания постройки ещё ХVIII века говорит сама за себя.
Что же касается поддержки самой литературы, если выйти за рамки Литинститута, картина предстанет достаточно пёстрой. Давайте вспомним, к примеру, царские, дореволюционные времена. Была ли тогда какая-то целенаправленная помощь литературе? Не уверен. Во всяком случае, вряд ли писатели получали её в тех объёмах, которая позволяла бы лицам не из высших сословий заниматься только художественной словесностью и жить на это. Это всё-таки скорее советская история. Но литература в СССР была достаточно прибыльным делом. В том числе за счёт огромных тиражей, поэтому трудно сделать однозначный вывод относительно того, кто кому поддержку оказывал: государство писателям, или они — ему. Это если рассматривать чисто экономический аспект взаимоотношений. Цензура, вмешательство разного рода чиновников в творчество, а то и в жизнь писателя — другая сторона медали. Но и в материальном плане утверждать, что тогда государство едва ли не заваливало литераторов деньгами, было бы неверно. В сущности, они зарабатывали их сами.
Постановка вопроса о деньгах от государства, конечно, актуальна для нашего времени — в связи с нашумевшим делом «Седьмой студии». Но литература и сейчас из всех видов искусств в наименьшей степени зависит от власти. В этом свой позитив для писателя. Вы не снимете кино и не поставите пьесу, если у вас не будет денег. А написать роман или стихотворение можно и без «вложения соответствующих финансовых ресурсов». Даже издать книгу можно, не прибегая к каким-то серьёзным деньгам. Поэтому всевозможные конфликты, которые возникали в последнее время в связи с использованием государственных средств, к литературе относятся меньше всего. И слава Богу, что все так. Это предоставляет художникам слова возможность оставаться пусть беднее, чем представителям других творческих профессий, зато более независимыми. Среди сегодняшних писателей немало людей с оппозиционными взглядами; но мы не видим, чтобы кого-то из них преследовали, выдворяли из страны, что-то запрещали из написанного ими.
Вымысел на службе у фактологии, а не наоборот
— На книжном рынке, даже в сегодняшнее непростое для него время, устойчивые показатели — за мемуаристикой и биографической литературой. В этой связи вопрос вам как автору популярной серии «ЖЗЛ»: книг об Алексее Толстом, Булгакове, Платонове, Грине, Пришвине, Шукшине — о качестве и профессионализме литераторов, работающих в этом жанре. Насколько противопоставлены в нём правда документа и вымысел?
— Естественно, о ком-то одном имеешь больше фактологии, о ком-то другом — меньше. Если говорить о сборе материалов из жизни наших классиков, живших в ХХ веке, тут ощутима проблема доступа к архивам. Часть из них — до сих пор под грифом «секретно» (кстати, архивы ФСБ в 90-е годы были гораздо более открыты, чем сейчас), в каких-то моментах родственники или наследники писателей могут препятствовать получению информации.
Что касается соотношения между вымыслом и реальностью в процессе работы, то если имеется в виду документальная литература, никакого вымысла в ней быть не должно. Если у тебя как у писателя сильно искушение дать себе свободу, пиши книгу художественную, а не документальную. Хотя лично я не стал бы абсолютизировать этот подход. Если вы возьмёте биографию Мольера, которую написал Михаил Булгаков, то вымысла в ней обнаружите очень много: достаточно фактов, которые либо сомнительны с точки зрения достоверности, либо просто не выдерживают проверки временем в его исторической верификации. Но это не отменяет общепризнанного факта: Булгаков написал гениальную книгу. Какого-то единого правила, как и «единых запретов», здесь быть не может. Разумеется, каждый выбирает для себя и в плане изложения, и своего стиля, но для меня как автора в биографической книге важны прежде всего факты, факты и ещё раз факты. Когда же мне всерьёз понадобился вымысел, я написал роман «Мысленный волк», в котором участвовали герои как вымышленные, так и невымышленные, пусть со своими псевдонимами, под которыми легко угадывались прототипы. Но это — роман, в котором по жанровым границам допускаются определённого рода вольности.
Реалист во всём
— Вы некоторое время назад возглавили «Литературную учёбу», журнал со своей историей, основанный, как известно, ещё Максимом Горьким…
— Да, но я перестал быть главным редактором издания в начале 2016 года, так как совмещать работу ректора и главного редактора журнала оказалось для меня слишком сложно; я сделал выбор в пользу ректорства в Литинституте. Сейчас выпуск издания, к сожалению, временно приостановлен. Вообще, это грустная история, касающаяся ныне не только журнала «Литературная учёба». Скажем, такое популярное некогда литературное издание, как журнал «Октябрь», тоже столкнулось со схожими проблемами: его выпуск был прекращён. Это больная, сложная тема толстых литературных журналов.
— Спасает ли тотальный переход на «цифру» ситуацию с потерей интереса к чтению? Вопрос, что называется, с пристрастием: не раз наблюдал за вами на ответственных официальных мероприятиях, когда даже там на фоне большинства играющих со смартфонами вы не расставались с внушительным фолиантом.
— На мой взгляд, эта проблема несколько искусственная: кому как угодно и удобно, тот пусть так и читает, для меня это вещь не столь принципиальная. Лично я предпочту бумажную книгу. Как члену жюри литературной премии «Ясная поляна» мне каждый год приходят большие коробки с книгами; хотя, конечно, можно получать лишь ссылки и читать произведения на электронном носителе.
— Алексей Николаевич, не могу не спросить вас как лауреата Премии им. Солженицына. Последнее время его имя становится знаковым раздражителем в современной общественной жизни, по уровню всё чаще скатывающейся до лексики подворотни. С чем вы связываете, в частности, различного рода флешмобы у музея истории ГУЛАГа или памятника писателю в Москве?
— Прежде всего уточню: речь идёт не о премии имени Солженицына, а о Премии Александра Солженицына. Это достаточно авторитетная награда, которую он придумал, которую сам учредил и которой награждал лично. Напомню, финансовое обеспечение премии реализуется Русским Общественным Фондом Александра Солженицына. Писатель основал этот Фонд в 1974 году, сразу вслед за своей вынужденной эмиграцией из страны, и начал направлять в него все гонорары за публикации в самых разных странах «Архипелага ГУЛАГ». Причина того, что имя Солженицына вызывает в последнее время, мягко говоря, негативные эмоции части наших соотечественников, объяснима, пожалуй, тем, что Солженицын — действительно очень крупный, сильный и честный русский писатель, несгибаемый человек. Немудрено, что эта данность многих раздражает. Люди с упрощённым сознанием начинают автоматически ставить знак равенства между политическими потрясениями конца 80-х — начала 90-х годов и личностью Александра Исаевича. Хотя не будем забывать: многое из происходившего в 90-е ему самому не нравилось — он об этом открыто говорил. Но обвинять его в том, что он развалил Советский Союз, — глупо, невежественно и абсолютно неисторично. Нападки проистекают из элементарного незнания и нежелания думать. Лично мне от этого досадно, но ничто не может поколебать моё сложившееся отношение к нему.
— Вы начинали в 90-е, сразу объявив себя приверженцем реалистичной школы, — и это в период, когда в литературе почти безраздельно господствовали постмодернисты. Неслучайно уже позднее Захар Прилепин в интервью с вами назвал вас «молодой, но правильный». Если не секрет: каков сегодняшний день Варламова-прозаика?
— Последний мой роман «Душа моя Павел» посвящён советскому времени: его действие происходит в 1980 году, в студенческой среде. Здесь я предпринял попытку разобраться в нашем недавнем прошлом, найти своего рода «золотую середину» на фоне метаний из одной стороны в другую — кто-то склонен идеализировать советское время, не замечая его очевидных перекосов и даже уродств, другие склонны всё отрицать и очернять. На мой взгляд, одна крайность стоит другой. Подойти к тому времени вдумчиво и с благодарностью, несмотря на всё, что в нём происходило (или, может быть, благодаря этому), и было моей творческой установкой. Вот как у Виктора Астафьева есть «Последний поклон» русской бабушке, так и у меня, если угодно, — поклон Московскому университету, в котором я учился и которому многим в жизни обязан.
А сейчас я работаю над новым романом; но поскольку он ещё не закончен, в подробностях о нём говорить рано. Скажу только, что текст — на темы нашей современности: действие в нём происходит в 2018 году. Так что начиная с «Мысленного волка», где персонажи «живут» сто лет назад, я перешёл к 1980 году; а уже в следующем произведении приближаюсь вплотную к нашим дням.
Беседовал Алексей Голяков
Источник
