В 30 лет он уехал в Оптину пустынь, продал БМВ и поступил в Литературный институт. О том, существует ли в России достойная поэзия и как преподавать литературу современным детям, мы беседуем с поэтом, учителем литературы в школе №1861 "Загорье" и экспертом Международного детско-юношеского литературного конкурса имени И.С.Шмелева «Лето Господне» Александром Орловым.
– Ваши родители читали Вам в детстве?
– Я помню, как мама читала вслух Есенина, а папа – Хармса, бабушка по материнской линии Тамара Фёдоровна – Пушкина, дедушка по отцовской линии – Твардовского, Симонова… а еще папа читал Бернса, который мне близок. Но больше всего мне нравилось то, что были такие книги, которые перешли мне по наследству от папы, пятый том семитомника «Отечественная война и русское общество. 1812-1912» издателя Сытина.
Папа занимался изучением истории военного мундира русской армии, он прекрасно рисовал, а я отменно лепил, и мы в детстве с ним постоянно лепили и рисовали солдатиков. У нас в доме были каталоги военного мундира 18, 19 века, начала 20-го. Его сестра, моя тётя Ирина дарила папе книги. Некоторые из них и сейчас у меня, недавно приносил ребятам в школу книгу "Отечественная война 1812 года в картинах Петера Хесса".
Так случилось, что я вырос на картинах Рубо, Доу, Верещагина, гравюрах Адама, Дю Фора, Мартине… Традицию дарить редкие книги по этой тематике сейчас продолжает моя сестра Ксения Орлова-Велиховская, в этом году на мой день рождения она подарила мне книгу «Герои великой войны 1914-1918», а до этого дарила потрясающие издания: «Российская императорская гвардия», «От солдатика до генерала», поэтому сказки меня никогда особо не привлекали, а читать я не любил, но прочесть всего Аркадия Гайдара меня обязывали и много чего ещё…
Но как-то летом мы с папой поехали в Коктебель, и он навязал мне Джека Лондона, мне понравилось и потом я перекинулся на фантастов: Роберта Шекли, Айзека Азимова… Позже со мной случился переворот: папа и дедушка заинтересовали меня Владимиром Богомоловым, и я до сих пор люблю его "Ивана" и "Первую любовь", "В августе 44-го", советую читать их ученикам. Мне было 10 лет, когда я прочитал всего Богомолова, который был доступен. Потом был фильм гениального Андрея Тарковского «Иваново детство», и через него я пришел к Арсению Тарковскому — прекраснейшему поэту.
В 16 лет я услышал романс Александра Малинина на стихотворение Николая Гумилева «Крест». Это стихотворение мне запомнилось на всю жизнь…
Как-то вечером накануне моего двадцатидевятилетия бабушка мне протянула две книги, одна из них оказалась родовым Евангелием середины 19 века, а вторая — мои первые стихи, которые я писал в детстве и юности… Это было тоже событием в моей жизни, связанным с книгами.
Вообще человека воспитывает искусство, оно раскрывает его природные данные и обогащает их, и книги могут быть разными. Вы знаете мама в детстве мне купила 12-й том «Детской Энциклопедии», он назывался «Искусство» и вот я, ещё не умевший читать, его листал, потом эта книга стала моим помощником в школьных докладах, мне не надо было ничего искать, я просто раскрывал её и находил нужные материалы, так я готовил школьные доклады о Леонардо да Винчи, Рафаэлю Санти, Микеланджело Буонаротти, Тициану Вечеллио, если сейчас припомнить, то мне казался Питер Брейгель старший понятным из-за его картины «Охотники на снегу» именно из-за снега, пугала картина Рубенса «Охота на львов». А когда я года три назад приехал в Амстердам, то «Ночной дозор» Рембрандта казался мне родным, побывав в Испании я вспоминал как устрашали меня картины Эль Греко и Веласкеса, и всегда притягивал Гойя, или безумно нравилась военная тематика, скажем, у Жерико «Офицер конных егерей императорской гвардии» или портрет героя Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова работы Кипренского.
Вспоминаю, как непонятна и притягательна была для меня картина Репина «Крестный ход в Курской губернии». Постепенно у меня выработалось собственное представление об уродстве, оно словно перенеслось из живописи в литературу. Для меня вершиной эстетического безобразия стали Малевич, Кандинский, Дайнека, из литераторов Маяковский, и его прихвостни.
Вы знаете, а жили мы в коммунальной квартире, я, к слову, и сейчас в ней живу, и схожее воспитание проходило не только в моей семье, а мама моя не имеет высшего образования, она закончила техникум, а её мама моя бабушка безумно любила и любит театр, а родилась она на берегах Волги, всю жизнь проработала вначале на Кимрской обувной фабрике, а потом на столичном Преображенском рынке, но читали и скупали книги все в той стране, которую не вернуть.
– Как Вы стали преподавателем?
– Когда я заканчивал школу, то обстоятельства сложились так, что с мечтой о поступлении на исторический факультет МГУ и преподавании в будущем пришлось расстаться, я закончил Павловское медицинское училище по специальности техник-ортопед и работал по специальности, начинал в Челюстно-лицевом госпитале для ветеранов Великой Отечественной войны. Потом были поиски себя и смена работы, так к 30 годам у меня произошла переоценка ценностей. К тому времени я достиг определенного материального, внешнего благополучия, и, казалось бы, что еще надо?!
Но я оказался на распутье… Всё происходившее в моей жизни не вызывало у меня ощущения внутренней гармонии и на своё тридцатилетие я поехал в Оптину пустынь, где ненадолго задержался. Просто гулял, окунался в святой источник, выкопанный святым преподобным Пафнутием Боровским, думал, вспоминал, что я хотел в детстве и юности. Там я понял, что хочу поменять свою жизнь, я продал БМВ и накупил книг, и стал готовиться к поступлению в Литературный институт, вспомнил как на конкурсе «Московского комсомольца», выслушав мои стихи, мне порекомендовали поступать в этот вуз, я тогда даже не подозревал, что в нём уже десятилетия преподаёт мой дядя – профессор Александр Сергеевич Орлов.
Заканчивая Литературный институт, я зашёл в ближайшую школу в Нескучном саду, поговорил с директором, она пригласила меня на работу, я стал её заместителем и преподавал историю и литературу. Всё просто! Мечты сбываются!
– Вы вот так резко пришли к вере?
– Я воспитан в православной семье, но у меня с верой были отношения достаточно сложные. Крестили меня поздно, в шесть лет, тайно, потому что мой дед Александр Павлович Орлов был категорически против, а крестили меня в августе 1982 года, в ноябре меня принимали в 1 классе в октябрята, и я одновременно снял крест и октябрятскую звездочку.
Знаете, у нас в доме всегда были иконы наших предков, привезённые из Рыбинска и Кимр, где они проживали и как раз мой первый крест нашли в полуторовековой иконе Владимирской Божией Матери, которая у меня до сих пор висит над кроватью.
Намного позже я узнал, почему меня не давал крестить мой дед, в честь которого меня назвали. Перед смертью дед начал со мной разговаривать о вере. А потом я уже узнал, что мой прадед был расстрелян по 58-ой статье, часть 8, 10, 11, особым указом «тройки». В этом году как раз будет 80 лет со дня его расстрела. А в нашем родовом имении Дуброво, что на Смоленщине, которое мы унаследовали в 19 веке от графини Орёл, моего деда в 10-летнем возрасте с моей прабабушкой Анной Ивановной пьяные НКВД-шники жгли заживо в амбаре. Они выжили тогда, потому что молились. Но мой дед с 10-ти лет был седой! Так что нас не развоцеркавляли, из нас выжигали веру, православие пытались вырезать как вырезают сердце из живого человека, да делали это с такой циничной и показной жестокостью, чтобы чувство неуходящего страха жило годами, веками, чтобы страх не покидал поколения, но не вышло!
Знаете, в детстве я часто гулял возле Новодевичьего монастыря, тогда там не было монахинь, но можно было купить красивые исторические книги или буклеты для иностранцев, например «Кутузов», здесь я впервые самостоятельно и осознанно в зрелом возрасте принял Святое Причастие, начал стараться следовать советам отца Дмитрия. Так что книги вели меня, были моим ориентиром.
Сейчас, беседуя с вами, я вспоминаю, как перед экзаменом в Литературный институт у меня произошла случайная встреча со старцем Илием (Ноздриным) схиархимандритом Введенского Оптинского монастыря, он благословил меня на поступление, а потом как раз перед первым экзаменом в Литинститут, — в Смоленском соборе было празднование Смоленской иконы Богородицы Одигитрия. А я по мужским корням — смолянин, и я стоял на службе вблизи Патриарха Алексия, и всю ночь мне снился Гумилев и кадры из великой картины Фёдора Бондарчука «Война и мир»… А на следующий день у меня был экзамен, лучше всего я ориентировался в Гумилеве и в Отечественной войне 1812 года, и, представляете, я разворачиваю билет — у меня первый вопрос "Отечественная война 1812 года в творчестве Толстого, в романе "Война и мир", а второй — "Творчество Гумилева»!! Знаете, у меня в голове всю ночь — Гумилев, Гумилев…, как будто мне кто-то шептал. Я сам себе говорю: ну ладно, отстань, я Гумилева знаю, я вот не дочитал всего Заболоцкого и плохо помню Салтыкова-Щедрина, а внутри были опять гумилёвские строки….
Помню, как спустя годы на защите диплома мой оппонент Олеся Александровна Николаева сказала: «С вами Александр всё понятно, вы последний гумилёвец России…» Она заулыбалась, а я смотрел на неё и думал, откуда она всё это знает? Кто разносит помышления наших сердец? Делает их доступными без слов? Обустраивает общение между нами на высшем уровне сознания? И ответ конечно был один и вспоминался Гумилев, его стихотворение «Слово», и апостол Иоанн Богослов, и Сам Создатель.
Когда я поступил в Литинститут, моим первым мастером был Сергей Арутюнов. На его семинаре я проучился два года, это было прекрасное время мы все были пропитаны стихами, дружили, я, Олег Будин, Амирам Григоров, Дима Артис (Краснов), Дима Иващенко, Марина Вахто, Тамара Сафарова, Наташа Мамлина, потом я ушёл от мастера. Как раз наши разногласия по поводу вероисповедания, неопытность мастера, спесь ученика дали о себе знать, но через два года мы помирились, видимо, нам не хватало друг друга. Потом я стал крёстным отцом Сергея, а Наташа Мамлина крёстной матерью, и теперь мы помимо ежедневных разговоров о стихах, рассуждаем о книжных новинках, которые приходят на конкурсы в Издательский Совет РПЦ. Сергей с блеском и самозабвением рецензирует большинство книг, его рецензия на книгу митрополита Волоколамского Илариона (Алфеева) просто потрясающая. Мой сродник во кресте плакал, когда читал её мне по телефону! Мне это вдвойне близко, так как примерно 12 лет назад я зачитывался катехизисом Владыки Илариона, который тогда был ещё епископом Венским и Австрийским.
– Разве есть достойная современная поэзия, чтобы о ней говорить?
– Начнём с того, что лауреатами премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия стали три значимых поэта 20-21 веков, как понимаете я говорю о Олесе Александровне Николаевой, Юрии Михайловиче Кублановском, и Станиславе Юрьевиче Куняеве. В жюри Международного детско-юношеского конкурса входят прекрасные поэты Сергей Арутюнов, Галина Климова, Екатерина Ратникова.
С интересом читаю стихи Марины Кудимовой, Светланы Кековой, Марины Саввиных, Александра Хабарова, Дмитрия Мельникова, Максима Замшева, Станислава Ливинского, Сергея Бреля, Любови Колесник, Сергея Геворкяна, по прежнему у Сергея Арутюнова появляются талантливые ученики, я бы выделил: Елену Блынскую, Марину Марьяшину, Екатерину Монастырскую…
Особенным для меня является творчество моего друга Владимира Андреевича Кострова. Я бываю часто у своего наставника, люблю наши разговоры о литературе, особенно рассказы о Смелякове, Старшинове, Межирове, Тарковском, Соколове, Рубцове… воспоминания его супруги Галины Степановны о Тендрякове, Распутине, Богомолове, Вампилове, Белове….
Вы знаете, есть, и авторов достаточно много. Другое дело, что, литература чрезвычайно политизирована, в ней преобладают фобии, национальные и религиозные. Понимаете, есть люди, которые считают, что Россия — это не Москва, что настоящие поэты могут рождаться только в провинции, это такой мелкий национальный сепаратизм, который горделиво выставляется на показ, он демонстративен и обличает сам себя, словно свидетельствует в соответствии с евангельскими изречениями. Это не глупость, это слепота, оккультное видение вокруг, оно сопоставимо с язычеством, является отголоском быта разрозненных восточнославянских племенных союзов, это опасное мнение, с моей точки зрения, антигосударственное и антихристианское.
Поэты, принимающие участие в работе конкурсов ИС РПЦ и в частности – Международного детско-юношеского конкурса «Лето Господне» видят мир иначе, у нас участвуют и побеждают ребята вне в зависимости от национальности, вероисповедания, места жительства, мы единый мир, данный нам свыше, но никто не забывает и не превозносит своё генетическое начало.
Сегодня фактически каждый, создавший примитивное произведение и умеющий заводить нужные знакомство, называет себя поэтом или прозаиком, вступает во всевозможные профессиональные союзы, смотреть на такие процессы неинтересно, это действия не во спасения слова, литературы, истории, а в угоду чиновникам, обогатившимся ещё при коммунистической власти, которые и сейчас изыскивают способы для получения финансовой поддержки на государственном уровне.
Для меня существует один союз и одна партия – Русская Православная Церковь.
– Какую литературу Вы читаете?
– Недавно я прочитал книгу митрополита Калужского и Боровского Климента (Капалина), которую мне подарил сам Владыка «Воскресные беседы о Евангелие», теперь на очереди ещё один подарок того же автора «Вечные вопросы». Такое чтение не терпит суеты, оно сакрально и такие книги читаются долго, они дают духовную крепость, а параллельно читал и писал о святом преподобном Германе Аляскинском, безумно интересно. Кстати, труды Владыки Климента на эту тему «Русская Православная Церковь на Аляске до 1917 года» и «Православие на Аляске: ретроспектива развития в 1741-1917 годах» замечательнейшие, с точки зрения науки, они статные, выстроенные, четко написанные. Он для меня открылся с новой точки видения. Я вижу в нем не только архипастыря, а учёного, историка, то есть коллегу одновременно и это не может не очаровывать. Коллегу именно на историческом поприще, у которого есть, что перенимать. Это видение сердцевины бытия ощущается у Владыки Климента во время работы жюри Международного детско-юношеского литературного конкурса "Лето Господне». Владыка с лёгкостью и строгостью умеет, в профессиональном смысле этого слова, наводить порядок, то есть выстраивать рабочую последовательность. Это непросто, мы литераторы должны признать, что в большинстве своём мы люди, страдающие особой гордыней, повышенным самомнением, случайным самолюбованием, привычным самовниманием. Когда мы работаем вместе, большим коллективом, на греховной почве у нас могут разрастаться спорные ситуации и даже конфликты. Но Владыка, если замечает надвигающееся противостояние, всегда вовремя предотвращает, ощущается сильная воля этого человека.
Еще я всегда читаю стихи какие-нибудь. Всегда хочется читать что-то новое. Но есть вещи, которые я перечитываю. У меня свой пантеон, это Твардовский, Симонов, Тарковский, Кедрин… Мне нравится их читать, потому что для меня это люди особой метафизики. Если, например, взять Татьяну Бек, мне интересно, потому что когда-то Сергей Арутюнов, когда мы пришли к нему на семинар, говорил, что она — наша литературная прабабка. Я не особо люблю женское творчество, не люблю ни Ахматову, ни Цветаеву, да простят они меня, со всех их величием. Мне по душе Юлия Друнина, потому что это правда жизни, потому что это война, а не какие-то там рифмованные страдания. А Татьяна Бек — человек глубокого несчастья такого женского. Она некрасивая женщина от природы, обойденная мужским вниманием, но у нее такая прекрасная текстура текста, фактура сама… Она словно чудная швея, и этому можно у нее поучиться, и причём многим.
Но я хотел бы оговориться, когда я откровенно говорю о своих пристрастиях, это не значит, что я не прочёл, напротив, к примеру во времена повального увлечения Серебреным веком я перечитал всего Георгия Иванова, а уже после него Адамовича, Поплавского, Ставрова, Чирвинскую, Терапиано, Штейгера, дошёл до Чиннова и сделал вывод на исходе увлечённости эмигрантской поэзией, что в сравнении с авторами, пишущими стихи в этот временной период в СССР, она малопривлекательна. В это неполный ряд поэтов не вписываются только Арсений Несмелов и Николай Туроверов. Эмиграция находилась словно на периферии развития русской литературы.
Творчество поэтов-эмигрантов имеет свои вершины, и они хороши, но оторванность от своего народа, страны сделали своё дело, литература зарубежья того времени ностальгировала и чахла и, в моём понимании, исчезла без поминок. Во времена правления ленинских дьяволят, во время красного террора, военного коммунизма, Гражданской войны, НЭПа, массовых репрессий, гонений и фактического уничтожения духовенства, индустриализации, и коллективизации, и, наконец, Великой Отечественной войны великая русская литература получила Алексея Ганина, Бориса Корнилова, Павла Васильева с его гениальным и пророческим стихотворением «Мясники», Ярослава Смелякова, Николая Заболоцкого, Варлама Шаламова с моим любимым «Стлаником», блистательного раннего Николая Тихонова, и конечно несравненных поэтов фронтового братства, которых я сегодня уже называл.
Люблю прозу Василия Килякова - лучшего ученика критика-фронтовика Лобанова, выделил бы Александра Евсюкова, Андрея Тимофеева, Анастасию Чернову…
С интересом прочёл лауреата премии Патриарха 2017 года протоиерея Ярослава Шипова, ранее из лауреатов Патриаршей премии с удовольствием читал епископа Егорьевского Тихона (Шевкунова), Александра Сегеня, Виктора Николаева…
Конечно, ещё мне приходится читать много исторической литературы всегда. Я люблю Ивана Ильина, его читаю. Наверно, надо читать все то, что развивает в тебе истинную свободу духа. Свобода духа — это такое состояние, когда вам хорошо жить, когда вы хотите все больше и больше творить, больше чего-то делать, больше созидать. Ведь у нас же три ипостаси: дух, душа, тело, все это нераздельно. Разумеется, не забывая о себе. Понимаете, когда ты приносишь пользу, даже в процессе обучения с детьми, в образовательном процессе, ты же тоже обогащаешься. Потому что каждый ребенок способен обогатить тебя своей историей, историей своей жизни, произошедшей с ним или с его семьей. Всё это безумно интересно. Но чтобы он тебе это рассказал, ты должен быть интересен сам. И это истинная свобода. Эта свобода рождается в заинтересованности жизненным процессом. Как у Ивана Шмелева, помните: «Жизнь творится легендами, творит легенды». Дети — это символ чистоты, независимо от их поступков и проступков, которые бывают разные. Но мы же в состоянии влиять на них, чтобы завещать им ценности предков. Просто проблема в том, мы должны это понимать, что, прививая им эти ценности, которые мы называем незыблемыми и вечными, мы иногда растим жизненных страдальцев. Потому что им будет очень тяжело в жизни. Но мы же не можем учить их с детства интригам, подлостям и так далее?
– Безусловно, будет тяжело, но если ты обрел веру и жаждешь спасения…
– А если нет? А если ребенок еще не верящий? Хотя зерно-то веры есть в каждом, а в детях еще и больше, они чисты вне зависимости от крещения, они не испорчены жизненными ситуациями. Главное, мы должны постараться, чтобы их как-то подготовить. Я помню, как крестили моего крестного сына Трофима. И вот священник Новодевичьего монастыря, отец Дмитрий Кузнецов, к которому я уже лет десять хожу за духовными наставлениями, говорил родителям, в том числе и крестным, что дети даны нам на время. И главная наша задача — сохранить их дух, их душу и тело. Потому что как Иван Шмелев писал в "Солнце мертвых»: "Мертвой душе свобода не нужна". Если в человеке душа мертва, он становится рабом обстоятельств. Вот, может быть, по той причине, когда я почувствовал, что моя душа умирает, мне надо было изменить жизнь. Что мы без личностного опыта? Есть замечательная цитата, о которой я очень часто упоминаю. Оскар Уайльд говорил: «Опыт — это то название, которое каждый из нас дает своим ошибкам». И это действительно так. Чем больше ты опытен, тем больше, значит, ты ошибался. Но если после этих ошибок и этого опыта, который может быть горьким, Бог тебя оставил, и ты жив еще, и у тебя что-то даже в жизни получается, значит, ты обязан, вне зависимости от того, кем бы ты ни был, нести ту ответственность на себе, которая бы поясняла тем, которые смотрят на тебя, что этих ошибок не надо допускать.
– Что Вы обычно рекомендуете читать детям, которым преподаете?
– Дети должны быть в курсе происходящего. Я рассказываю им о разных авторах, могу советовать в зависимости от ситуации, но выбор должен оставаться за ними. Я не люблю Маяковского, я его не перевариваю автоматически, с детства. Но детям я все равно о нем рассказываю. Но другое дело, что мои эстетические пристрастия, из 30 человек будут влиять на 20, я это знаю. А я не могу бы не беспристрастным, хотя мне следует. Но у нас есть школьная программа и мы ей следуем, но можем и отступить, и устроить чтения авторов шестидесятых годов прошлого века, хотя они мне не близки, но так ученики узнают о Ахмадуллиной, Евтушенко, Рождественском, Вознесенском или Бродском, Рейне, Кушнере, Синельникове…
Мне думается, что мы должны как учителя запоминаться детям в их жизни. Я вот помню своего первого учителя словесности. Её элегантность напоминала мне эскизы костюмов горожанок к опере Шарля Гуно «Фауст», художника Вадима Рындина. Я совершенно не хотел заниматься литературой, но у меня была особенная учительница по русскому языку и литературе — Клавдия Михайловна Яковлева, которая уже умерла. Я никогда не думал, что я удостоюсь некой ее чести. Она была какой-то нереальный человек, она была всегда в юбке, всегда в этом жакете, она носила за рукавом кружевной платок, маленькие ручные часы на кожаном ремешке, у нее, аккуратные каштановые выкрашенные волосы, ей было уже за 70. Как-то она меня о чем-то спросила на уроке, и мы начали с ней общаться, она заставила меня ходить на дополнительные занятия, а я из-за литературы бросил вольную борьбу, потому что мне стало интереснее. Потом я узнал, что она воспитывалась в Смольном до революции.
Вообще я от природы безграмотен, пропускаю точки, запятые, могу неправильно писать слова, сколько угодно, но у неё я всегда писал грамотно, я это на всю жизнь запомнил. У меня было 5/5 за сочинения, за диктанты.
Как у нее это получалось? Какой магией слова она владела? Какой проникновенной педагогикой? Для меня непонятно, но это было потрясающе. И однажды она меня как-то подозвала, принесла мне фотографию и подписала: «Любимому ученику от учителя». И потом она умерла. Но вот эту магию слова я помню от нее. Она была профессионалом своего дела, она настолько была прилична, она настолько была эстетична, она умела реагировать на хамство, она всегда была выше всего. И я, проучившись у нее полтора года, на всю жизнь ее запомнил. Такими должны быть учителя, я считаю.
Беседовала Юлия Мялькина
Фото: Алиса Власова
При реализации проекта "Лето Господне" используются средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации от 05.04.2016 №68-рп и на основании конкурса, проведенного Общероссийской общественной организацией «Российский Союз Молодежи»
