Автор «Хроник Нарнии», писатель-фантаст, сказочник; один из самых читаемых христианских авторов в мире; ученый, профессор филологии, публицист; англиканин, друг и оппонент католика Дж. Р. Р. Толкина. Все это Клайв Стейплз Льюис. Однако мало кто знает, какая непростая судьба была у «апологета радости». О том, каким он был Льюис, как писатель и как человек, мы говорили с филологом, переводчиком и специалистом по Льюису Николаем Эппле
— Не секрет, что Льюис «хорошо известен в узких кругах» верующей интеллигенции. Шире о нем стали узнавать, когда несколько лет назад на экраны вышла экранизация «Хроник Нарнии». Каково Ваше мнение об этих фильмах?
— Видите ли, у Льюиса аллегорический план гораздо сильнее, чем, скажем, у Толкина, которого тоже взялись экранизировать. Поэтому, если снимать «Хроники Нарнии» «в лоб», как это делают в Голливуде, получается такая войнушка, за которой плохо видно что-то более интересное. Двоящаяся, аллегорическая реальность «Нарний» теряется. Сериал 1980-х годов производства Би-би-си сделан куда проще, он более сказочный и больше любим поклонниками Льюиса.
Существует такая стратегия экранизации: на основе художественного литературного произведения делать подобие компьютерной игры. И такую модель применили к Льюису. Например, «Плаванье на край света» кинематографисты превратили в детскую «стрелялку», убрали всю льюисовскую сложность. На самом деле в оригинальной истории откровенного противостояния хороших и плохих нет, это такой «квест», исследование вселенной, поход к ее краю — пожалуй, это самая таинственная из книг серии. А для такого плоского кино нужно, чтобы наличествовали хорошие и плохие, чтобы добру было кого побеждать…
— В чем причины популярности именно «Хроник Нарнии» и «Писем Баламута»?
— Оуэн Барфилд, один из ближайших друзей Льюиса (дочь Барфилда была крестницей Льюиса и стала прообразом Люси в «Нарниях»), когда-то сказал, что есть три Льюиса: ученый, апологет и сказочник. У каждого — свои почитатели, и часто аудитории этих троих не пересекаются.
Считается, что Льюис-апологет в ХХ веке по объему аудитории сопоставим с Николаем Бердяевым. Их называют самыми читаемыми в мире христианскими авторами.
— Секрет его популярности — в простоте, доступности изложения?
— Отчасти, да. Но вместе с тем его неслучайно называют Фомой Аквинским ХХ века. Потому что люди ХХ века привыкли, что им все объясняется простым языком, но при этом все-таки тоскуют по богословской системе. Льюис — человек с академически устроенным умом, с полноценной философской и богословской подготовкой. То, что он пишет, строго говоря, нельзя назвать богословием, но зато можно назвать популярным богословием — в лучшем смысле слова. Это понятное изложение, за которым есть система…
Иная популярность Льюиса — как автора художественных произведений, в частности, «Хроник Нарнии». Многих очень привлекает парадоксальность его построений — совсем не главное, что есть в его книгах. Так, чуть ли не популярнее «Нарний» на Западе его «Письма Баламута» — рассказ о христианстве с точки зрения беса-искусителя.
Году в 1960-м даже вышел американский журнал «Time» c Льюисом на обложке: в одном уголке ангел, на плече у него черт с вилами. Также очень часто Льюиса читают просто как хорошего фантаста или беллетриста и очень удивляются, что он, оказывается, с двойным дном. Даже Джоан Роулинг, автор знаменитых книг про Гарри Поттера, была неприятно поражена, узнав, что в книгах Клайва Льюиса, которые она любила с детства и которые на нее сильно повлияли, оказывается, был заложен какой-то христианский посыл — как же так, ее ведь никто об этом не предупредил!
Толкин как раз спорил с Льюисом на эту тему: для него было важно, чтобы художественное произведение было цельным, хорошо сделанным с литературной точки зрения, а Льюис именно в «Нарниях» позволял себе притчевость, и, по сути, проповедь. Вообще было странно для всего его окружения, и для Толкина тоже, когда вдруг они, почтенные профессора, начали выступать как детские писатели…
— Известно, что именно после одного из разговоров с Толкином Льюис осознал себя христианином. Какими были его взгляды до этого?
— Начнем с того, что есть вполне сложившейся «миф» о Льюисе, «канон» его жизни: поскольку он был страшно популярный персонаж в культурной истории, его жизнь пытались уложить в некую красивую канву. Этот миф о Льюисе включает и историю его отпадения от веры в детстве.
Он был верующим до смерти матери, которая скончалась, когда ему было 9 или 10 лет. Льюис, веря еще не вполне сознательно, молился, просил Бога об исцелении матери, а она умерла — и это было основанием потери веры. После чего последовал очень жесткий период его жизни. Это была семейная трагедия, потому что отец изменился и охладел к детям — для него мир рухнул после смерти жены, — и детей через месяц после этого отправили из Ирландии в Англию, учиться.
Одна из школ, в которую Льюис таким образом попал, оказалась для него самым ужасным воспоминанием в жизни — хуже, чем окопы Первой мировой, как он сам признавался. Там он веру потерял окончательно.
— Это была католическая школа?
— Вовсе нет. Английская аристократическая школа. Одну из этих школ он называл Бельзен, по имени немецкого концлагеря, в другой старшие всячески измывались над младшими. Льюис увидел, что тот уютный домашний мир, к которому он привык, разрушился, и на его месте зияла какая-то кошмарная дыра.
Правда, уже позже он признал, что в значительной степени это была его личная трагедия и он сгущал краски, потому что ему нужно было найти внешнее воплощение переживаемого внутренне зла: семейной трагедии, одиночества и встречи с жестоким миром. Все это Льюис списал на свои школы. Однако период после смерти матери и до окончания школы (до 14-15 лет) — действительно самый ужасный в его жизни: он убедился, что никакого Бога нет, все очень жестоко…
— Чем же он жил, на что опирался?
— Примерно тогда же, когда он потерял веру, Льюис открыл для себя литературу и мифологию. Ведь даже трудно себе представить, в какой степени это был одаренный человек! Нас отвлекает Льюис как апологет, как мыслитель, как сказочник, но это талантливейший поэт и писатель. В 13 лет он написал «Локи скованный», подражание греческой трагедии — и это очень неплохие стихи. Льюис очень много всего написал еще до университета. Он сам рассчитывал стать одним из первых поэтов Британии. И вот этот невероятно одаренный, религиозно одаренный молодой человек стал черпать некий духовный опыт в литературе и мифологии.
— Почему Вы говорите «религиозно одаренный»? Что это значит?
— Потому что неслучайно он обратился в тот период к Вагнеру, к мифологии, лежащей в основе европейской цивилизации: это не строго литературный пласт, а пласт смыслов — миф говорит нечто о добре и зле, о ценностях, о духе.
И в это же время Льюис открывает для себя Джорджа Макдональда, религиозного мыслителя, которого всю жизнь считал самым важным для себя автором. «Макдональд крестил мое воображение», — пишет Льюис, то есть он был одним из тех, кто открыл для него завесу над миром, показав, что там все гораздо интереснее, чем кажется.
— Как все-таки произошло обращение ко Христу?
— В воспоминаниях Льюис рассказывает, что оно растянулось на несколько лет. Это был долгий внутренний процесс, который Льюис помечает какими-то внешними маяками.
Сначала была подготовка ума. Учеба у частного репетитора по имени Уильям Керкпатрик — с него позже Льюис списал добродетельных рационалистов Дигори в «Нарниях» и Макфи в «Мерзейшей мощи» — стала для него школой мысли: юный Льюис еще до университета прочел в оригинале Гомера, Вергилия и Данте — важнейших для него авторов. А учась в Оксфорде, со временем он стал понимать, что самые интересные люди, его друзья, заключают в себе два самых неприятных качества, которые Льюис привык презирать: во-первых, они христиане, во-вторых, католики! Это касается, главным образом, Джона Толкина. Они сблизились, почувствовав себя родственными душами, по любви к северной мифологии — Льюис ходил на семинары Толкина по изучению древнеисландского языка.
Он проходил как бы религиозный путь человечества: сначала — принятие монотеизма, потом уже — христианства. Сначала Льюис понял, что Бог есть и Он един — то есть стал теистом. А последнее, что подтолкнуло его к принятию христианства, — разговор с Толкином о мифе. В автобиографии Льюис пишет, что на следующий день он ехал в автобусе и в какой-то момент вдруг отчетливо осознал, что Христос — Сын Божий…
— Он сразу сделался проповедником христианства?
— Как только он обращается, сразу же начинает об этом свидетельствовать! Если к своим юношеским литературным опытам, уже говорящим о масштабе дарования, Льюис все же не относился серьезно, стеснялся их, то, став христианином, он понял, что обрел голос, что может и хочет говорить и писать о вере. И понял, что его голос предназначен не только для академической среды, но для аудитории более широкой.
Тут интересная динамика. Видно, что это невероятно страстная натура: он называет себя самым «упирающимся» обращенным в Англии! Он сопротивлялся Богу, но понимал, что от Бога ему никуда не деться. «Эта борьба была проиграна, и я был на коленях, я молился». Какова была эта сила сопротивления! Он волей противостоял тому, к чему его все подвигало. Льюис не просто прочел Библию, он понял, что она правдива. Его страсть противостояния Богу переплавилась в страсть проповеди. Это очень красиво!
Но писать богословские сочинения Льюис, в общем, начал не по своей воле… К концу 30-х годов он стал известен в Оксфорде как христианский полемист и критик. И ему предложили написать книгу о проблеме страдания. Льюис долго сопротивлялся, возражая, что он не имеет права писать о страдании. Он говорил: живи я во время гонений, под пытками наверняка бы отрекся, поскольку никакой я не стоик! А теоретически рассуждать на такие темы — неправильно.
— Но ведь его детство было далеко не безоблачным…
— Ну, все-таки это не совсем то — детские переживания, детские травмы. В конце жизни он все-таки страдание на себе испытал всерьез, заново. Хотя было бы упрощением говорить, что только в конце жизни, потому что на самом деле вся жизнь Льюиса — очень и очень непростая.
Только поступив в Оксфорд, в 1917 году он бросает учебу и идет добровольцем на фронт. В окопах он подружился с одним молодым человеком, и они пообещали друг другу: тот из них, кто останется в живых, должен после войны позаботиться о родителях погибшего. В итоге погиб друг Льюиса, сам Льюис после ранения был демобилизован и, вернувшись в Оксфорд, поселился неподалеку от университета вместе с этой миссис Мур и ее дочерью. И так получилось, что они прожили вместе три десятка лет.
Один его биограф очень эффектно описывает, например, такой момент. Льюис пишет о радости своему корреспонденту (а это был напряженнейший период работы над «Хрониками Нарнии») и при этом в своем дневнике рассказывает: миссис Мур больна и сходит с ума, брат пьет, он вынужден ходить за ними, как нянька, да еще и убирать за умирающей собакой. То есть Льюис живет, в общем, в настоящем аду, а то, что выходит из-под его пера, дышит невероятной радостью! Как обычно, в жизни все гораздо сложней, чем в мифе о Льюисе. Его жизнь — вполне себе подвиг.
— Его автобиография — по сути, история обращения — называется «Настигнут радостью». И вообще, радость — очень важное для него слово. Почему?
— Да, слово «радость» сопровождает всю его духовную биографию. Этим словом он называл некий опыт, пожалуй, мистический, пережитый в детстве, свидетельствовавший о том, что, скажем так, этот мир — это далеко не всё. Он очень остро чувствовал радость как свидетельство этого сверхъестественного опыта, который пробуждает христианство.
Все, кто о нем пишут, говорят, что Льюис умудрился писать так, что эта радость оказывалась «вплавлена» в ткань его книг. Потому они так и действуют: это не только смыслы, это еще и огонь, вплавленный в эти смыслы, он чувствуется, он передается.
Это особенно впечатляет филологов — что Льюис сразу начинает «взрывать» изнутри те формы, с которыми работает как ученый. В тот момент, когда происходило обращение в христианство, он писал книгу об аллегорической традиции, и, пережив обращение, он сразу же описывает это в виде аллегории.
Это первое, что он пишет уже как христианин — «Блуждания паломника», современное переложение «Пути паломника» Джона Бэньяна, памятника английской религиозной литературы. То есть Льюис не в силах сохранять дистанцию, он сразу берет свое открытие как рабочий материал и делает из этого книжку. И это книжка — проповедь! Он все время работает с тем материалом, с которым связан профессионально. Это живое отношение к тому, чем он занят. К примеру, когда он пишет научную фантастику — она апологетична, и «Переландра» — это «переплавленный» Мильтон, которым он в этот момент занимается! Все «три Льюиса» связаны друг с другом удивительным образом и друг друга питают.
— А как же детский опыт, из-за которого он потерял веру? Как он его переосмысливает?
— Надо сказать, важнейшее для меня качество Льюиса — это цельность. Психологи говорят, что корень множества проблем человека в том, что он расколот: детский опыт куда-то вытесняется, не перерабатывается. У Льюиса же вся внутренняя работа видна в его книгах: все пережитое он таким образом перерабатывал. Нет тем, которые были бы скрыты, вытеснены, забыты. Поэтому он так и убедителен: трагедия потери веры, обида, с одной стороны, давала топливо для сопротивления Богу, а с другой стороны, потом эта же страсть превратилась в огонь принятия и радости.
— Став христианином, как именно он примирился со смертью матери?
— Во-первых, он очень серьезно и глубоко это прорабатывает в «Хрониках Нарнии». Там есть история про мальчика Дигори, которого Лев посылает принести яблоко жизни, а ведьма его убеждает это яблоко забрать себе и отдать умирающей матери. Льюис прорабатывает этот компромисс и приходит к тому, что невозможно взять это яблоко и использовать в своих интересах, то есть попытаться добиться от Бога определенного результата. Это было бы магическое отношение к Богу.
А во-вторых, его жизнь делает виток, и история с матерью фактически повторяется…
— С его женой?
— Да. Когда ему было уже за 50, он встречает женщину, которую удивительным образом зовут Джой — «радость». Вскоре после знакомства она заболевает раком. Чтобы дать ей возможность спокойно жить и лечиться в Англии, он в больнице на ней женится. Есть разные версии причин этого брака, но, скорее всего, он нужен был именно для получения британского подданства. Однако это была действительно любовь: просто, если бы она не болела, не нужно было бы форсировать события.
И вдруг у нее наступает ремиссия. Льюис — уже пожилой человек, он никогда не был женат. И к тому же оба они уже внутренне смирились с тем, что она умрет… и вдруг получают эти три года жизни! Льюис пишет книгу «Любовь», с удивительным описанием этого чувства.
Он пишет о четырех видах любви: любви родственной, дружбе, влюбленности и самом высоком виде — любви-даре.
Они с женой едут в Грецию — единственный случай, когда Льюис выезжает за границу, не считая окопов Франции, в свою любимую Грецию, тесно связанную для него с античностью! Все как в романе. Есть кино об этом, душещипательное, где эти отношения уплощены до мелодрамы…
Но болезнь возвращается, и вскоре после возвращения из Греции она мучительно умирает. В дни ее медленного ухода Льюис пишет «Пока мы лиц не обрели» — христианское переосмысление античного мифа об Эроте и Психее. Если понимать, что он пишет это умирающей жене, особенно пронзительно чувствуется, что это книга о смерти и воскресении…
Она умирает. Льюис пишет книжку «Исследуя скорбь». В свое время Наталья Леонидовна Трауберг перевела ее для самиздата и говорила, что это очень жесткое чтение — такой дневник, где человек анализирует свои ощущения, когда уходит из этой жизни самое близкое ему существо. Ведь для него снова повторилась эта совершенно невероятная трагедия детства!
Перевод Трауберг был утерян, но сейчас появился новый — он называется «Боль утраты». Это действительно очень жесткое чтиво: Льюис заново, только уже зрелым человеком, «прорабатывает» свою боль.
В мифе о Льюисе с этой книгой связывается история о том, что в конце жизни он теряет свою веру. Есть даже бродвейская постановка, основанная на его биографии, по которой сняли слезоточивую мелодраму: история пожилого человека, который встречает жену в конце жизни, а она умирает. И этот человек — учитель веры, всеми признанный апологет, знающий христианство и всех учащий ему, вдруг ссорится с Богом. Такая мелодраматическая трактовка все слишком упрощает: вот Льюис — верующий, вот он потерял веру, вот он ее со слезами на глазах снова обретает и уходит за горизонт, держа за руку мальчика, сына своей жены.
— А на самом деле?
— На самом деле Льюис очень честно — как он и делал всегда — прописывает то, что чувствует. Там есть очень важная для него — и для нас как христиан — мысль: он говорит, что Бог — это великий иконоборец…
Мы, люди, склонны наш опыт, нашу веру запечатлевать, строить какие-то образы, «иконы». А живое общение с Богом всегда труднее, чем общение с этим нашим сконструированным, упрощенным, удобным для нас образом. Общение с Богом — это всегда опыт Иова, это всегда соседство с крестом. В присутствии Бога живого находиться трудно, поэтому мы строим себе образы. А задача Господа — эти наши образы ломать, с нашими «иконами» бороться.
Отречения от Бога у Льюиса не было, простой динамики «поссорился-помирился» тоже не было. Эта книга — вполне последовательное продолжение его пути. Да, там он с Богом, можно сказать, ругается — в силу невероятно личных отношений с Ним — и примиряется.
Это удивительная такая книга, своего рода книга Иова. Если упрощать, рассматривать примитивно, то это выглядит так, что Льюис потерял веру. А на самом деле он просто очень честно для себя проговаривает все, что чувствует. Это совершенно потрясающая книга!
— А в ней есть место той самой Льюисовской радости?
— Книга довольно мрачная, в ней, скорее, видна характерная для Льюиса страсть. Все, что он делает, «горячее», и здесь тоже — очень напряженное выяснение отношений. Оно скорее страстное, чем радостное.
А кончается книга словами Джой: «Я в мире с Богом». Ее последние слова о том, что она в мире и покое — да, не в радости, но в мире и покое.
Книга идет волнами и заканчивается мягкой примиренной волной. Возвращаясь к тому, с чего мы начали, эта трагедия потери матери была пережита Льюисом заново, уже во всеоружии богословского знания и литературного таланта. Он заново для себя все это проговаривает, и заканчивается это примирением.
— Это последняя его книга?
— Последняя, вышедшая при его жизни. Он прожил еще два года после этого. Последняя, «Отброшенный образ», вышла после его смерти, это его завещание как ученого: обстоятельный труд о картине мира средневекового человека. Но после своей «книги Иова» он уже ничего не писал как апологет…
— Говорят, Льюис — скорее для людей, спорящих с Церковью, чем для тех, кто сознает себя частью Церкви. Это так?
— Да, считается, что Льюис писал для внешних по отношению к Церкви людей или для тех, кто постоянно находится в состоянии апологета, общается, спорит с внешними. Но, возможно, специфика нашей церковной ситуации такова, что у нас он продолжает быть актуальным и в Церкви тоже. Потому что в том числе он серьезно говорит об искушении фарисейства, о неумении отличить внешнее от внутреннего…
Наверное, секуляризация церковной реальности — процесс, характерный для всего мира. Только на Западе она со светско-либеральным оттенком, а у нас — с советско-инквизиторским. Оказывается, что там задача Церкви — сделать человека немножко консервативнее, а у нас зачастую, наоборот — показать, что христианство — это свобода, а не идеологизированность. И оказывается, что и в том и в другом случае Льюис продолжает быть актуальным.
— Вы давно занимаетесь изучением его творчества и жизни. Кто для Вас, в первую очередь, Льюис: христианин, ученый, человек?
— Для меня важно, что он невероятно, удивительно целен. Его книги, написанные в совершенно разных жанрах, говорят об одном! Может быть, это слишком смелое сравнение: у нас есть четыре Евангелия, и это тем больше показывает, что они говорят об одном, что есть нечто целое — просто мы получаем что-то вроде 4D-изображения!
Так же и тут. Разные аспекты только рельефнее выделяют то
основное, что характеризует Льюиса — единство христианства и культуры:
Читая «Хроники Нарнии», видишь, что все, что он знает как ученый, он «запихивает» туда. С каким восторгом он оживляет латынь, с каким восторгом в «Нарниях» оживляет античную мифологию, дионисийство и Деда Мороза или — в «Космической трилогии» — Данте и Мильтона. Читать книги Льюиса просто на уровне сказки и зная вот эти смыслы — это два совершенно разных прочтения.
И по-своему это ведь тот же механизм, что у Толкина. Мы все очень тоскуем по настоящему, а Льюис и Толкин дают нам, быть может, в детских формах, нечто невероятно подлинное. Как детский наряд, сшитый из бархата, в котором ходили короли. И прикасаясь к нему, мы прикасаемся к глубоко подлинному опыту…
Фома
