В серии «Русские воители за веру и Отечество» издательства «Символик» вышла очередная книга — повесть «Невский. Главная битва» Валентины Сергеевой, посвященная личности и подвигам святого князя Александра Ярославича Невского. В преддверии выхода этого издания мы поговорили с автором повести Валентиной Сергеевой о литературе, русской и европейской истории Средних веков и об опыте общения на эти темы с детьми
– Ваше первое образование – педагогическое. Почему вы пошли в этом направлении? Хотелось работать с детьми?
– Мне действительно всегда это было интересно. Как-то так получалось всегда, что я много общалась с ребятами на несколько лет младше – и во дворе, и на даче, и в деревне. Мне было интересно что-то для них придумывать. Например, я что-то прочитала или посмотрела какой-то фильм – мы идем во двор и по этой книжке или фильму играем. И стала появляться мысль: если у меня есть что-то интересное, чем поделиться с детьми, то, может быть, это можно делать более профессионально. Если я люблю литературу, то почему бы мне не пойти с этим к детям, не рассказать им о ней – как-то так, наверное, рассуждала. И в конце концов поступила на филологический факультет.
Может быть, еще дело в том, что в школе мне с учителями литературы не всегда везло, и возникала мысль: а, может, я смогу рассказать лучше, так, чтобы всем было интересно.
– В итоге вы поработали учителем литературы?
– Поработала, правда, недолго: считая практику – наверное, всего около двух лет. У меня были классы от шестого до десятого. Потом был перерыв, когда я писала диссертацию. А потом ушла работать в Институт мировой литературы (ИМЛИ). Кроме того, вот уже несколько лет мы с Анной Гумеровой, моей коллегой по отделу теории литературы ИМЛИ и очень близким другом, проводим историко-литературный кружок в московской библиотеке № 180.
О литературе в истории и об истории в литературе
– Расскажите об этом кружке: как всё началось, как проходят занятия?
– Всё начиналось с «семейного» кружка. Мы собрали детей наших знакомых (тогда они учились еще в основном в начальной школе) и решили сделать такой кружок, где будем рассказывать про историю – и Древней Руси (с нее мы начали), и западноевропейскую.
– То есть изначально речь шла даже не о литературе?
– Мы сочетали одно с другим, историю рассказывали как бы через литературу. Говорили о каких-то исторических событиях – и тут же читали отрывки из произведений, летописей, хроник. Играли в это.
Потом дети подросли, мы перестали помещаться в квартире и решили, что надо пойти с этим «в люди». Пристанище нашли в библиотеке № 180, где находится музей Николая Федорова. И вот уже третий год проводим там наш кружок. Два года у нас шел курс, посвященный русской школьной классике, а в этом году приступили к западной литературе. Начали мы со Средневековья. Поговорили о «Беовульфе», а сейчас изучаем рыцарский роман: что это такое, как потом переросло в литературу романтизма… Словом, мы говорим о литературе в истории и об истории в литературе.
Детям это нравится, потому что мы не только читаем, но и играем. Наш кружок можно назвать кружком ролевых игр. Мы не ставим себе задачей дать знания: знания сейчас можно взять очень много откуда – из книг, из интернета. Такая проблема, что какой-то информации нигде нет и надо бежать в единственную библиотеку в Москве – сейчас не стоит; информации столько, что захлебнуться можно. Поэтому интересно не столько дать знания, сколько – поработать с ними. И мы работаем с помощью ролевых игр. Берем какую-то ситуацию, знакомимся с ней, разбираемся: что такое рыцари, как устроен рыцарский замок, – а потом распределяем роли и эту ситуацию реконструируем.
Так же точно мы обращались и с русской классикой. Например, во время чтения «Войны и мира» у нас была совершенно замечательная игра по фронтовой Москве 1812 года.
Это интересно не только детям. Кружок у нас открытый, и к нам приходят даже взрослые – кто с детьми, а кто сам по себе. Обычно у нас на занятии до 12 человек – считая и детей, и взрослых.
– А дети какого возраста?
– Мы указываем «12+», но если ребенку помладше интересно, если он готов, может, хочет участвовать – мы рады видеть и его. У нас есть ребята, например, десяти лет.
– Европейскую средневековую литературу в школе, кажется, вообще не проходят…
– Да, зарубежная литература в школе обычно либо на периферии, либо ее нет вообще. Но здесь есть и плюс: у ребят не «замыливается» восприятие. Говорить про классику им, с одной стороны, интересно, а, с другой, – тяжело: в школе ее столько «насовали», что больше уже не хочется. А средневековая литература – это то, что еще не успело надоесть в школе, плюс игровые сюжеты: рыцари, викинги, приключения. Причем это такие сюжеты и образы, которые потом войдут в фонд мировой культуры. Сильные связи у них появятся и с русской литературой.
Наша задача – дать все эти сюжеты и образы в контексте. Например, когда мы начали говорить о рыцарях, то взяли кусочек из рыцарского романа XIII века, кусочек – из повести Януша Корчака «Слава», где дети играют в рыцарей, и кусочек – из пьесы Евгения Шварца «Дон Кихот». Казалось бы, один сюжет – а воплощен совершенно по-разному!
Мы пытаемся создать для читающих ребят комфортную среду, где они могут побыть с теми, кто читает то же самое, кому это тоже интересно и с кем можно про это поговорить. Это очень здорово, когда ты видишь, как это начинает работать, и сам понимаешь что-то и про текст, и про людей, и про себя.
Начиналось со стихов
– Как выстраивался ваш собственный путь в литературу?
– Про «путь в литературу» говорить трудно, учитывая, что я долго нигде не печаталась (смеется). Как это часто бывает – что-то писалось в подростковом возрасте и шло в стол, а частично и выбрасывалось… А начиналось со стихов. Я и в литературный институт поступала на отделение поэзии (училась я там заочно, параллельно с педагогическим институтом). Потом перешла на отделение прозы и заканчивала уже его. Мне всегда были интересны исторические повести, рассказы…
– Что для вас образец исторической прозы? Кто из писателей – может быть, советской эпохи – вдохновил вас писать?
– Советская историческая проза – это, конечно, очень хорошая вещь. Но так сложилось, что сама я очень многие из этих советских исторических повестей прочла уже во взрослом возрасте. «Крепостные королевны» Софьи Могилевской, «Джек-Соломинка» Зинаиды Шишовой, «Робин Гуд» Михаила Гершензона – почему-то все они попались мне довольно поздно…
Забавно, но образцом для меня послужила, наверное, даже не проза, а стихи. Булат Окуджава, Александр Городницкий с их циклами стихов (или, скорее, песен) на исторические сюжеты, очень многие – из XIX века. Это образец не в плане того, как писать, а в плане – как видеть. Автор создает картинку, а ты входишь внутрь и чувствуешь себя ее участником. Взять хотя бы песни Городницкого, связанные с декабристами или с народовольцами: ты себе представляешь и самого персонажа, и его чувства, и то, что его окружает.
– Какая мотивация вами двигала, когда вы поступали в литературный институт?
– (Смеется) Вы знаете, поскольку мне тогда было семнадцать лет, мотивация была – стать писателем и прославиться. Вполне по возрасту. Умение внимательно читать, думать о том, чтó ты читаешь и пишешь – это, конечно, пришло сильно позднее.
– И вот наконец вы выучились – на писателя или поэта?
– «Литературный работник» – так написано в дипломе (смеется).
– Два года вы поработали в школе, а потом пошли в ИМЛИ?
– Не сразу. В ИМЛИ я с 2011 года.
– Как у специалиста по теории литературы у вас очень широкая специализация: европейская средневековая литература, вся русская классика, теория комментария, проблемы исторической памяти…
– Отдел теории литературы позволяет заниматься всем, что тебе интересно. А, поскольку я одновременно еще и переводчик, то к этому надо добавить еще и теорию перевода, и зарубежную литературу в целом. Я в свое время диссертацию писала по английской средневековой литературе.
– С каких языков вы переводите?
– Основной «рабочий» язык – английский, а так еще французский и польский.
– Как вам кажется, насколько востребованы все эти темы – невероятно интересные и глубокие, но уж очень «специальные» — за пределами отдела теории литературы ИМЛИ?
– Знаете, ведь вопрос, насколько всё это было востребовано массовой культурой вообще когда-либо. А те, кому интересно и кто оценит, есть всегда. Они и сейчас есть. Другой вопрос, насколько это замкнутая группировка. Можно обсуждать какие-то проблемы в своем маленьком уютном мирке, а можно выходить со своими темами наружу, рассказывать, писать книги. Вопрос и в формах – как это доносить до аудитории, и в самом желании это делать. Мне кажется, если человеку есть что сказать, есть чем поделиться, то всегда найдутся те, кому тоже это интересно.
– Просто ряды читателей книг – даже обычных, художественных – на глазах редеют…
– Я уже не первый год весной езжу в Старую Руссу на международную юношескую конференцию «Старорусские чтения» по Ф. М. Достоевскому. В ней участвуют школьники начиная с семиклассников, студенты. И там потрясающие дети! Они делают научные доклады, проводят научно-исследовательскую работу на очень достойном уровне. Это ни разу не формат «скачал статью из Википедии». Я вижу этих детей уже не первый год, и это действительно что-то потрясающее. Мы часто говорим: дети не читают, детям ничего не интересно, – но вот же: приезжают школьники из 9-х, 10-х, 11-х классов и делают какие-то вещи на уровне открытий! Они внимательно читают тексты, и видно, что это их труд, их самостоятельная работа. Несамостоятельная работа отслеживается очень быстро. Полезно поехать на эти чтения, чтобы просто посмотреть, разобраться, всё ли так плохо (смеется).
Не суд, а воскрешение
– Наше с вами знакомство – знакомство издательства и автора – началось с вашей повести «Дорога домой» о временах татаро-монгольского нашествия на Русь, которая заняла 2-ое место на конкурсе «Необычайные приключения-2016» (под названием «Мы идем домой». – Прим. ред.). Это первое ваше большое произведение?
– Первое, которое будет напечатано. Вообще это не дебют, написано кое-что еще, и даже довольно много – небольшие рассказы и т.д. Но всё это пока вылеживается.
Сама идея родилась еще за несколько лет до того, как я села и написала эту повесть. Я записала идею вкратце. Думала: пусть пока полежит – когда-нибудь пригодится…
– Вас заинтересовала эпоха?
– Мне, действительно, очень интересен этот период – во-первых, незадолго до завоевания Руси Батыем и первое время после завоевания, а, во-вторых, времена Дмитрия Донского. Это те две точки, которые меня сильно интересуют.
Первые десятилетия после Батыя были ужасным временем: не проходило пяти-десяти лет, как случался очередной набег, русские земли снова выжигали, а людей убивали и грабили. Всё время было ощущение, что в любой момент может случиться буквально что угодно, причем не знаешь, от кого ждать удара – то ли от Орды, то ли от литовцев, то ли вообще от своих. Князья что-то не поделили – а выяснять отношения пришли к тебе. И меня очень интересовало: как из этой раздробленности, из этого постоянного страха вырастает какое-то единство, что-то такое, что можно назвать национальной самоидентификацией? Не вот эти разрозненные княжества, а – государство?
– Вы уже нашли ответ на этот вопрос?
– Здесь, конечно, сыграл роль не один фактор. Это и ситуация в Орде, где произошла утрата сильного лидера и начались междоусобицы. Это и ситуация на Руси, которую академик Дмитрий Лихачев описал так: выросло поколение, которому был неведом страх перед ордынцами. Набеги время от времени продолжались, но это было уже не то разорение, которому Русь подверглась в 30-е и 40-е годы XIII века. После Ивана Калиты ситуация стала более спокойной, и выросло поколение, которое уже не испытывало хтонический ужас перед этой неведомой степной силой. Ну и, конечно, появились сильные личности, которые смогли объединить русскую землю. В том числе Дмитрий Донской.
– Как вы готовились к работе над повестью? Изучали какой-то исторический материал, источники? И какие? Ведь во время нашествия огромное количество источников было утрачено.
– Какие-то летописные сведения, «Повесть о разорении Рязани Батыем» – вот, в общем, и всё, что касается источников. Потому, собственно говоря, моя повесть и называется «повесть-сказка».
Пришлось посмотреть и некоторые научные работы, особенно для той части книги, где речь идет про Италию, прибалтийские страны. Кое-что приходилось проверять, смотреть: на что похож тот или иной язык, какие имена приняты в той или иной стране, какие были отношения у людей между собой. Разумеется, нужен исторический материал – даже если ты сказку пишешь (улыбается).
Повестью «Дорога домой» заинтересовалось издательство «Сибирская благозвонница», предисловие для нее написал отец Александр Гумеров. И в ближайшее время эта книжка уже увидит свет.
– А как появилась книга «Невский. Главная битва», только что вышедшая в серии «Русские воители за веру и Отечество» издательства «Символик»?
– Мы разговаривали с главным редактором «Символик» Еленой Кочергиной, и она спросила меня, какие темы мне интересны. Я ответила: древняя Русь, период начала монгольского нашествия. И предложила на выбор три фигуры – Александра Невского, Дмитрия Донского и Михаила Черниговского. Это те персонажи, которые мне очень интересны.
– Михаил Черниговский – непростая личность … Его отъезд из Киева в Венгрию накануне прихода Батыя иногда считают бегством…
– А среди этих людей вообще нет однозначных фигур. Много связано с ними дел, событий, поступков, про которые можно сказать: не очень благовидно получилось. Тот же Александр, например, давил восстание в Новгороде.
Философ Николай Федоров написал как-то, что история – это не суд, а воскрешение. Когда мы говорим про те или иные исторические события, очень много чего нужно держать в голове. И помнить, что всё, что происходило, всегда чем-то объясняется: тогдашними обстоятельствами, мировоззрением, условиями жизни, воспитанием… Сейчас нам что-то представляется немыслимым и негуманным, но тогда люди жили по-другому.
– Авторы книжек «по мотивам» житийной литературы часто используют возвышенно-умилительный тон, а все спорные моменты биографии того или иного человека старательно затушевывают. Вы сознательно пошли другим путем?
– Я стараюсь держать в голове, что есть две довольно опасных тенденции: либо всё приукрашивать, либо, наоборот, вываливать на читателя «всю правду» о том, каким грубым, брутальным человеком был тот или иной исторический персонаж «на самом деле». Ни в том, ни в другом случае не видно живого человека. Получается нечто, по духу напоминающее советские предисловия к классике: мы-то умные, всё знаем, а вот они – не учли, не поняли…
– Почему вам было так важно нарисовать Александра Невского как живого человека?
– А иначе неинтересно. Тем более – если пишешь для детей. Для детей иначе нельзя. Очень важно показать им, что нельзя мыслить одномерно, готовыми шаблонами.
– Следующий на очереди – Дмитрий Донской?
– Да. Текст повести уже готов, я передала его в издательство. В этой истории всё тоже безумно интересно. Вот, например: накануне Куликовской битвы, когда Дмитрий собирает войска, готовится к сражению, другой русский князь – Олег Рязанский сговаривается с Мамаем. Потому, что прекрасно понимает: кто выиграет, еще неизвестно, а набег, если что, пойдет прямо через его землю. Как к этому относиться? Опять же, неоднозначно. В истории всё очень сложно, картина никогда не черно-белая.
– Вы изучали материалы об Александре Невском, о Дмитрии Донском. Какое у вас сложилось мнение – за что их прославила Церковь? Конечно, оба много сделали для защиты Руси от внешних врагов, но в лике святых прославляют всё же обычно не за это…
– Когда я читала про них, то мне было понятно, по крайней мере, что это люди очень незаурядные. Конечно, когда изучаешь житие, то перед тобой биография уже отредактированная, выстроенная по определенным канонам; это сложившийся образ человека, созданный с учетом последствий его действий. Найти свидетельства чисто документальные невозможно. И, конечно, в этом есть проблема.
А святость проявилась, может быть, в том, что человек выстроил для себя цепочку действий и их следствий, понимая меру своей ответственности за всё, что он делает. Полностью осознавал ответственность и за себя, и за всех людей, которые находятся вокруг него и от него зависят.
Такую ответственность осознают не все, особенно если человек по положению выше остальных. А вот в Александре Невском и в Дмитрии Донском была способность понять свое предназначение, осознать свою ответственность. Понять, чтó ты делаешь и зачем. Соизмерить себя с волей Божией. А слово «смирение» происходит как раз от слова «мера».
В случае с Дмитрием Донским мне кажется важной еще и история любви между ним и его супругой Евдокией. Очень сильной, очень чистой и очень ответственной любви. Оба вступают в брак очень рано: Дмитрий – в пятнадцать лет, Евдокия – в тринадцать. И, тем не менее, это брак счастливый, он длится больше двадцати лет, и оба очень много делают для окружающих. Евдокия активно благотворит, помогает погорельцам, другим страдальцам. Семейная жизнь начинается для нее с того, что ее привозят в Москву, где – чума и пепелище. И эта девочка, которой предстоит здесь «править», начинает с того, что ездит по городу, раздает милостыню, жертвует деньги на погребение умерших. А что происходит в конце их совместного пути? Дмитрий, умирая, оставляет Евдокию опекуншей своих детей, завещает детям слушаться матери, фактически оставляет ее правительницей после себя. А Евдокия составляет плач по умершему мужу. Потрясающе красивая история, история любви длиною в жизнь! И история восхождения к святости.
– Вы и литературовед, и писатель. Привычка анализировать тексты не конфликтует со свойственным большинству писателей интуитивным постижением реальности? Не мешает одно другому?
– Нет, привычка анализировать текст мне совершенно не мешает. Это не тот анализ, который мешает эмоциональному восприятию. Наоборот, я много раз видела, как благодаря внимательному вдумчивому чтению текст начинает играть новыми красками. Ты внимательно прочитал его – и увидел что-то, чего не видел до сих пор: вот цель анализа. Найти ту точку, которая не дает тебе покоя, где ты чего-то не понял. И посмотреть туда повнимательнее.
Символик
