Что предшествовало возникновению такого государство, как Русь? Что было в этом регионе до того, как здесь возникло древнерусское государство? И какова все-таки роль варягов в этом процессе? Об этом мы беседуем с доктором исторических наук, профессором кафедры истории НИЯУ МИФИ Сергеем Викторовичем Алексеевым, недавно завершившим собственное исследование этих проблем. Книга Сергея Алексеева «Русь и восточные славяне в IX веке. Источники и история» скоро должна выйти в издательстве Историко-просветительского общество «Радетель»
– Сергей Викторович, когда мы читаем школьные учебники истории, то может создаться впечатление, что Киевская Русь возникает как бы из ниоткуда. Что на самом деле предшествовало ее появлению?
– Естественно, предыстория была. Другое дело, что для нас этот регион с точки зрения письменных источников является белым пятном на карте Древнего мира. Мы знаем историю Скифии, созданные Геродотом еще до нашей эры и изобилующие фантастическими подробностями описания народов лесной полосы Восточной Европы. Но после этого вплоть до рубежа древности и Средневековья у нас крайне мало сведений об этом регионе.
Все, что мы знаем, это то, что перед возникновением Руси в IV–VI веках на северо-восточных границах распадающейся Римской империи, можно сказать, из ниоткуда появляются многочисленные славянские племена. Ключевая проблема заключается в том, что данные письменных источников об этом регионе крайне фрагментарны. То, что мы имеем, – это в основном археология. Но археология безгласна. Мы имеем элементы материальной культуры, которые перешли позднее к славянам, но мы не имеем твердых доказательств того, какие именно археологические культуры со славянами связаны.
Если говорить непосредственно о предыстории Руси, то есть о Восточно-Европейской равнине в VII–IX веках, то мы имеем несколько археологических культур, которые с большей или меньшей степенью условности соотносятся с теми племенами, которые упоминает летописец применительно к X–XII векам. И мы не знаем практически ничего, кроме фрагментарных преданий, доносимых той же летописью. Мы не знаем о политическом развитии этих племен. Мы можем лишь реконструировать это развитие на основе археологических данных и тех же летописных преданий, делая скидку на то, что это именно предания. У нас крайне мало информации обо всем, что предшествовало IX веку, да и картина того, что происходило в IX веке, по-прежнему фрагментарна.
– Но, по крайней мере, может ли сказать археология, откуда и куда пришли, в каком направлении двигались славянские племена? Кто уже был на этом месте до них?
– В ряде случаев может, но весьма приблизительно. Понятно, что земли на юге Восточно-Европейской равнины были заселены славянскими или родственными им племенами несколько раньше, чем земли на самом севере. Понятно, что происходило взаимодействие на всем этом пространстве славянских, финских и балтских племен, причем начиная с очень раннего времени. Если в 1970-е годы считалось, что будущая новгородская земля была заселена славянами не ранее VII века, то сейчас этот рубеж опять отодвигается к IV–V столетиям. Это возвращение на новом уровне знаний к гипотезам, выдвигавшимся раньше. Но проблема в том, что мы не можем назвать национальность того или иного археологического артефакта и даже того или иного погребального ритуала, потому что они тоже заимствуются. Мы видим взаимодействие этносов. Мы понимаем, что в итоге в этом взаимодействии стали превалировать славяне. Мы имеем примерную хронологию этого взаимодействия. Но все это – тема дальнейших исследований, может быть, с привлечением каких-то новых методов. Например, палеогенетики.
–Что мы можем сказать о политогенезе этого региона?
– Мы имеем достаточно внятные данные о том, как протекал политогенез у южных и западных славян VI–VIII веков, и нет оснований считать, что у славян в других, более отдаленных от западных или южных границ славянского мира регионах он протекал принципиально иначе. В принципе, к IX веку у восточных славян уже были определенные политические структуры. Сами термины «князь», «владыка» (т.е. правитель, вождь) весьма старые и имеют довольно широкий спектр значений, указывающий на то, что главная функция этого самого князя или владыки – религиозная. Это была роль именно сакрального вождя, религиозного главы племени, возможно, также облеченного судебной властью. Наряду с этим существовали военные вожди, титул которых отражается, опять же, в общеславянском слове «воевода».
Что надо здесь учитывать? Мы иногда склонны модернизировать картину первобытного славянского общества, перенося те образы и темы, которые возникали у летописцев раннего Средневековья, на догосударственный период. Князья нам видятся как правители, как лидеры раннегосударственных образований. И когда мы говорим о каких-то очень крупных союзах племен, которые охватывали огромную территорию, то часто при этом не задумываемся о том, какие властные институты могли обеспечить контроль над такой огромной территорией оседлого народа, живущего отдельными общинами.
– Что же из себя представлял славянский мир до возникновения государств?
– Если сопоставлять с тем, что нам известно о других индоевропейских народах, в том числе и о тех, которые и в Новое время находились на предгосударственной или догосударственной стадии развития, если приложить этот сопоставительный материал к имеющимся у нас данным языка, археологии и фрагментарным данным письменных источников, то, скорее всего, мы придем к заключению (и оно, кстати, касается не только славян, но и других народов варварской Европы), что весь славянский мир, еще не затронутый государствообразованием, вплоть до IX века представлял собой пеструю мозаику из сотен, а может быть и тысяч единиц – «княжений», если использовать летописный термин. Иногда племенных, иногда общинных. Видящиеся нам союзы племен, скорее, предстают культовыми объединениями людей, которые признавали общее происхождение, разделяли какие-то общие обычаи – это мы видим по археологическому материалу, прежде всего – по погребальным ритуалам.
Но, конечно, это довольно далеко и от той картины протокняжеств, которую рисует летопись, и от того образа уже почти сложившегося государства, которое иногда можно представить себе по нашим учебникам и научным монографиям. Все-таки это было еще догосударственное общество. Крупные политические объединения возникали редко и были эфемерны, если вообще возникали. Мы практически не имеем конкретной информации по этому поводу. И здесь, конечно, нужен был какой-то привходящий элемент. Для политического объединения всей этой огромной территории, которое произошло в итоге, должен был быть какой-то элемент, который стоял бы выше племенных границ и был бы высокомобилен – чтобы действительно создать то, что мы сейчас знаем как Русь.
– И этот элемент…
– И этот элемент – русь. Русь как этносоциальная группа, о происхождении которой в науке сломано немало копий. Сейчас, наверное, мы можем быть уверены в северном локусе происхождения названия «русь». Хотя есть и другие версии. Есть какие-то экзотические версии, выводящие русь, допустим, из кельтского мира, но это именно экзотика. Наиболее распространенная теория происхождения названия – финно-скандинавская. Есть теория, которую можно условно обозначить как балто-славянскую, связанную с географическими названиями к югу от озера Ильмень балтского или балто-славянского происхождения. На самом деле, вопрос этот, видимо, полностью неразрешим, опять же, ввиду недостаточности информации.
Но мы действительно знаем, что русь изначально – это воины и купцы, отдельными отрядами передвигавшиеся по рекам Восточной Европы. В составе их со 100% уверенностью можно выделить славянские и скандинавские элементы, находившиеся в тесном взаимодействии, считавшие себя отдельным родом русским, отличным от племенного окружения. Видимо, был, особенно на северо-востоке, финский элемент, по достижении юга определенно появился даже и кочевнический. Среди первых имен руси в первой половине X века по договорам с Византией видны не только скандинавские или славянские, но и тюркские имена. Встречаются и финские, и балтские. То есть это была пестрая по своему первоначальному этническому составу социальная группа, постоянно пополнявшаяся за счет различных этносов Восточной Европы, хорошо организованная, по меркам региона высоко мобильная, которая от первоначальных своих военных и торговых интересов как раз на протяжении IX века переходит к тому, чтобы подчинять и консолидировать под своим контролем обширные пространства Восточной Европы. Но, конечно, это еще не собственно государство.
– Таким образом, вы разделяете тот взгляд, что важнейшим источником государствообразования в этом регионе был торговый путь из варяг в греки?
– Не один путь. Были разные торговые пути – целая сеть. И в их прокладывании русь сыграла существенную роль еще в VIII веке. У нас есть основания полагать, что в конце VIII века русь достигла с одной стороны низовий Волги, а с другой стороны – Черноморского побережья Крыма. В IX веке и торговые связи по этим путям, и передвижения военных отрядов становятся более интенсивными. На протяжении IX века, особенно к его концу, в период некоторого серебряного голода, когда поступление восточной монеты в Восточную Европу оказалось ограничено, возникает острое соперничество между вождями Руси за контроль над ключевыми торговыми пунктами.
Собственно, это отражается и в летописных преданиях. Мы знаем, что к началу X века победу в этом противостоянии одержал человек по имени Олег, который, судя по перечню городов, находившихся под его контролем, действительно уже контролировал значительную часть Восточно-Европейской равнины.
Можно сказать, что это начало складывания государства. Хотя, конечно, в собственном смысле слова государственная власть – это уже дело X века, и ключевую роль здесь сыграла христианизация Руси в конце X столетия. Но о раннем государстве в X веке мы уже можем говорить.
– А как вы относитесь к норманнской теории, в соответствии с которой истоком русской государственности было призвание варягов во главе с Рюриком?
– Роль норманизма и антинорманизма состоит, скорее, в том, что именно благодаря этой дискуссии было введено в научный оборот огромное количество источников. С другой стороны, конечно, роль этой дискуссии заключается еще и в том, что о легендарной фигуре Рюрика у нас спорят не меньше, чем о перипетиях отечественной истории XX века, причем люди, мало имеющие отношение к науке.
И следует признать, что с обеих сторон участники дискуссии очень часто ведут себя, скорее, как публицисты, чем как ученые. Достаточно отметить, что у нас нередко отождествляется основание государства с основанием династии или с происхождением названия «русь». И вот эти вопросы оказываются ключевыми, а не те вопросы политогенеза, государствообразования, которые мы с вами сейчас и обсуждаем.
Что можно сказать про варяжскую легенду, давшую старт всем этим спорам? Это именно легенда. Мы не знаем о Рюрике ничего, кроме того, что это очень редкое имя скандинавского происхождения, которое еще дважды встречается в роду Рюриковичей и больше не звучит в славянском ономастиконе. При этом вопрос о том, был ли Рюрик действительно отцом князя Игоря, даже не остается открытым. При здравом подходе он, скорее, закрыт. Поскольку если брать Скандинавию, то это имена, совершенно не встречающиеся в рамках одной и той же династии. И, скорее всего, если бы они оба были скандинавами, то принадлежали бы к разным родам.
Имя Игорь, с другой стороны, имеет долгую историю в Восточной Европе. И уже в начале IX века человек по имени Ингер достиг Византии, где сделал довольно значительную церковную карьеру. Так что носители этого родового имени, как минимум, присутствовали в Восточной Европе раньше, чем гипотетическое призвание Рюрика. Поэтому вести дискуссию об анкетных данных персонажа новгородских преданий, на мой взгляд, не очень серьезно.
Если же говорить о роли скандинавов как таковой в образовании Русского государства, то они, очевидно, сообщили руси довольно важный надплеменной элемент. Своим присутствием позволили ей оторваться от племенных корней. С другой стороны, их опыт в военном деле, особенно в мореплавании, способствовал военно-политической активности руси в самых разных регионах, придавал мобильность – но не более.
При этом Древнерусское государство сложилось раньше, чем государства на Скандинавском полуострове, а если говорить о Дании, то, может быть, в одно время со скандинавскими государствами. Это был достаточно общий процесс политогенеза, охвативший и Восточную, и Северную Европу. Я не думаю, что здесь есть место для каких-нибудь этно-ориентированных теорий в реальности.
– То есть возникновение государства восточных славян вписывается в развитие цивилизации, культуры в этом макрорегионе? Можно ли это связать с теми процессами развития общественных отношений или технологий, которые идут в это время в Европе, на Ближнем Востоке и вообще в географически смежных регионах?
– Безусловно, мы видим практически одновременный процесс становления государственности на обширных пространствах не только Северной и оседлой Восточной Европы, но и кочевой Восточной Европы, и некоторых областей Центральной Европы, а также южнославянских регионов, где как раз в IX веке Болгария становится полноценно славянским государством и формируются государства славян Адриатического региона.
Где-то этот процесс шел с опережением. Допустим, в Болгарии действительно уже к концу IX века мы можем говорить о вполне закончившемся процессе государствообразования. Где-то этот процесс шел с замедлением, но известно, допустим, что у славян Южной Прибалтики процесс государствообразования затянулся далеко в Средневековье и в итоге был прерван немецким завоеванием. Ну а, допустим, у их ближайших сородичей, поляков, первое общегосударственное законодательство появилось только в XIV веке.
То есть не надо полагать, что у всех всё появлялось одновременно. Но для основной массы народов на этом пространстве, для Руси, для значительной части южных и западных славян, для скандинавов, для некоторых кочевых народов VIII–X веков плюс-минус 100 лет стали действительно переломной эпохой. И, собственно, уже в XI веке на карте Европы мы видим множество государств там, где еще в VIII веке их не было.
Православие.ru
