Сегодня 9 дней по кончине Сергея Сергеевича Хоружего – религиозного мыслителя, вписавшего аскетическое учение Православной Церкви в контекст философской мысли XX столетия, создателя «синергийной антропологии», философа и историка философии, переводчика, математика.
О Сергее Сергеевиче вспоминают и рассказывают те, кто близко знал его не только как человека, но и как оригинального мыслителя
Елена Аркадьевна Тахо-Годи, председатель Лосевской комиссии Научного совета «История мировой культуры» РАН, доктор филологических наук, профессор:
– 22 сентября 2020 года, когда в библиотеке-музее «Дом Лосева» проходила международная научная конференция «XVII Лосевские чтения. Абсолютная мифология в эпоху великого перелома. К 90-летию “Тайны диалектики мифа” А.Ф. Лосева», стало известно о внезапной кончине Сергея Сергеевича Хоружего. И участникам конференции выпала невеселая честь первыми почтить его память.
Смерть С.С. Хоружего – большая потеря для отечественной культуры в целом и для нашего «Дома Лосева» в частности.
Сергей Сергеевич пришел в этот Дом значительно позже своего друга Владимира Вениаминовича Бибихина, но был причастен к этому Дому до последних дней своей жизни. Здесь, в библиотеке-музее «Дом Лосева», он выступал на научных семинарах, устраивал презентации своих книг и творческие встречи, отмечал свои юбилеи, читал авторские лекционные курсы. Намеревался продолжить чтение авторского лекционного курса и осенью 2020 года.
Однако порог арбатского дома он впервые переступил, когда о библиотеке-музее никто еще не мог и мечтать. Сергей Сергеевич был среди тех, кто содействовал созиданию этого дома-музея. Содействовал по-разному: и своим участием в Лосевских чтениях (одним из первых, в конце 1980-х годов), и своими публикациями об А.Ф. Лосеве (начиная с 1990-х годов), и своим участием в документальном фильме Ольги Козновой «Лосевские беседы», и как член культурно-просветительского общества «Лосевские беседы», боровшегося в 90-е годы прошлого века за сохранение дома на Арбате и учреждение в нем культурного центра памяти Алексея Федоровича Лосева.
При всем том теоретические представления самого Сергея Сергеевича часто расходились с лосевскими воззрениями, причем по принципиальным вопросам. Но это не мешало Сергею Сергеевичу относиться к памяти Алексея Федоровича – и как человека, и как философа – с глубоким почтением.
Елена Аркадьевна Тахо-Годи
Такая широта была присуща Сергею Сергеевичу вообще, в том числе и в личном общении с людьми. Мы ощущали ее и по отношению к себе, когда встречались в стенах Дома Лосева и когда имели честь с ним пообщаться.
Смерть Сергея Сергеевича Хоружего – печальное ознаменование ухода целого поколения, вложившего немало сил в поддержание традиций русской философской религиозной и филологической мысли в 1970-е и 1980-е годы. Поколения, без которого немыслимо было возрождение этих традиций в 90-е годы минувшего XX века.
К этому поколению принадлежали и Сергей Сергеевич Аверинцев, и Владимир Вениаминович Бибихин, и Сергей Георгиевич Бочаров, и Сергей Михайлович Половинкин, и Михаил Леонович Гаспаров, и недавно скончавшийся Валентин Семенович Непомнящий.
Для меня, видевшей и слышавшей их всех, смерть Сергея Сергеевича Хоружего свидетельствует о том, что XX век не только хронологически, но и культурно уже окончательно позади, что новая эпоха уже полностью вступает в свои права.
Какой она будет, эта новая культурная эпоха, будет ли она хранить и развивать заветы и традиции русской философской и религиозной мысли XX века, как хранило и развивало их поколение Сергея Сергеевича, или трансформирует их до полной неузнаваемости и противоположности – станет очевидно лишь ретроспективно, из конца XXI столетия.
А пока мы можем только поклониться Сергею Сергеевичу Хоружему и почтить его память!
Аза Алибековна Тахо-Годи, председатель культурно-просветительского общества «Лосевские беседы», доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ:
– Мне сообщили печальное известие: скончался Сергей Сергеевич Хоружий. Замечательнейшая личность, интереснейший человек, с которым и я, и Алексей Федорович Лосев сначала познакомились заочно, когда стала выходить «Философская энциклопедия». А она начала выходить в самый разгар советской власти, в 1960 году. Обычно печатались в этой энциклопедии, так сказать, «почтенные авторы». В том числе и А.Ф. Лосев. Ему там чуть ли не сто статей принадлежит.
И вот совершенно неожиданно увидели мы с Алексеем Федоровичем подпись под одной статьей (а там, знаете ли, все статьи были всегда подписаны авторами, и это было очень важно): «С.С. Хоружий». А кто же это такой?..
И спросили мы у Захара Абрамовича Каменского, который заведовал редакцией. «А мы, – сказал он, – теперь решили приглашать молодых авторов. Это очень важное дело. Пусть молодежь печатается, развивается сама, дает возможность другим людям почитать их статьи».
Аза Алибековна Тахо-Годи
Но познакомились с Сергеем Сергеевичем Хоружим мы уже гораздо позже и очень, надо сказать, подружились.
Он великолепно разбирался во всех книгах Лосева, всё великолепно понимал. А ведь, знаете, это не всем было доступно! Для этого надо было иметь светлый ум.
Помню, как нас очень даже удивило, что Сергей Сергеевич назвал восемь книг Лосева первым «восьмикнижием», как «Пятикнижие» Моисея.
Помню, как особенно занят был Сергей Сергеевич знаменитой, но печальной для судьбы Лосева книгой «Диалектика мифа». Он ее очень хорошо понял. Понял, и какую роль она сыграла в судьбе Алексея Федоровича, и поэтому дал ей даже определенное наименование. Он назвал ее «арьергардной», то есть «замыкающей». Не «авангардной», которая вперед как будто бы идет, а именно «арьергардной». Она «замыкала» свободные труды лосевские, которые были написаны раньше, когда еще можно было как-то – более или менее – свободно выражать свою мысль.
Причем он не просто назвал эту знаменитую книгу «арьергардной». Он сказал, что эта книга – «арьергардный бой». Вот это самое важное!
Лосев выступает здесь как боец настоящий. Кто мог так еще сказать? Ведь сам Сергей Сергеевич был исключительно интересным человеком! Удивительным человеком! И душа у него была добрая.
Василий Георгиевич Моров, кандидат физико-математических наук, историк культуры, богослов:
– С Сергеем Сергеевичем я познакомился где-то в 1984-м. Мы часто и встречались, и перезванивались тогда.
Всякий человек так или иначе мотивирован тем кругом людей (или, как теперь принято выражаться, «своим окружением»), которые воспитывали его или же от рождения ему сопутствовали. Сергей Сергеевич был человеком, со старой Россией никак не связанным. Более того, в каком-то отношении его родственный круг можно определить как «околономенклатурный». Отец Сергея Сергеевича был довольно известный полярный военный летчик, разумеется, с неплохой партийной карьерой. Фамилия его была Корнилов. Этот Сергей Корнилов погиб во время Второй мировой войны.
Василий Георгиевич Моров. Фото: телеканал "Спас"
Матушка Сергея Сергеевича была довольно заметным деятелем Белорусской коммунистической партии: небезызвестная Вера Хоружая. Собственно, Сергей Сергеевич всю жизнь носил фамилию не своего отца, Корнилова, а своей матери, Хоружей.
Сергей Сергеевич родился в 1941 году, в городе Скопине Рязанской области.
Судьба матушки Сергея Сергеевича сложилась очень печально, ибо она была заброшена на территорию, оккупированную нацистами (вероятно, для организации партизанского подполья), но была выслежена немцами, арестована и в 1942 году казнена. Сергей Сергеевич остался круглым сиротой. Посмертно его матушка была удостоена звания Героя Советского Союза. Поэтому естественно, когда Сергей Сергеевич в анкете указывал, что его мать Вера Хоружая, что она была Героем Советского Союза, то это обращало на себя внимание соответствующих инстанций.
Воспитывался Сергей Сергеевич, насколько я помню, в семье своего дядюшки, Хоружего. Те из читателей, кто в 1960–1970-е годы имел обыкновение прислушиваться к тому, что говорит первая программа советского радио, вероятно, помнят такую передачу, как «Советы огородникам и садоводам». Эту передачу вел агроном Хоружий, это и был дядюшка Сергея Сергеевича.
Сергей Сергеевич окончил среднюю школу, после чего поступил на физический факультет Московского государственного университета. И на последних курсах специализировался на кафедре, которую возглавлял академик Николай Николаевич Боголюбов. Напомню, что Н.Н. Боголюбов – это выдающаяся величина не только в отечественной, но и в мировой физике.
Интересы Сергея Сергеевича были связаны не столько с физикой экспериментальной, сколько с физикой теоретической. Даже правильнее сказать – с математической физикой. И по окончании физического факультета (а на дворе были 1960-е годы) Сергей Сергеевич поступил в аспирантуру Математического института Академии наук СССР (знаменитая «Стекловка»). Его научным руководителем был профессор Поливанов. Поливанов – человек из семьи с хорошими культурными традициями, из того дворянского рода Поливановых, который дал России очень многих деятелей не только культуры, но и просвещения, военачальников, крупных инженеров. В частности, знаменитая московская Поливановская гимназия хорошо известна всем, кто так или иначе занимался историей русской культуры конца XIX – начала XX столетия. И возглавлялась она одним из членов этого разветвленного и чрезвычайно одаренного и талантливого рода.
Сергей Сергеевич в своих беседах неоднократно говорил мне, что профессор Поливанов оказал немалое влияние на его становление не только как ученого, но и как человека с широкими культурными интересами.
Хотя интерес к русской философии и интерес к старой русской культуре (не советской, но дореволюционной) у Хоружего появился еще в студенческие годы, когда он учился на физическом факультете Московского университета. Именно тогда он впервые знакомится с произведениями русских философов (естественно, речь идет о религиозных философах). И именно тогда он приобщается к этой замечательной русской культурной и духовной традиции, которую сейчас принято называть «культурой Серебряного века».
Окончив аспирантуру, Хоружий защищает кандидатскую диссертацию. Диссертация была очень достойной, и Сергея Сергеевича оставляют работать в Математическом институте им. Стеклова. И там же впоследствии, на исходе 1980-х годов, он защищает докторскую диссертацию по физико-математическим наукам.
Сергей Сергеевич принадлежал к кругу очень серьезных ученых – мирового достоинства и мирового значения. Он хотя и не был членом-корреспондентом или академиком Академии наук СССР (собственно говоря, в этих «академических играх» он никогда участия не принимал, да, думаю, у него и мысли этой не было), но у него были очень сильные работы, и к нему относились с надлежащим респектом и уважением.
Что характерно, уже тогда, в 1970-е годы, его интересы начинают раздваиваться (и в каком-то смысле «растраиваться»). Он по-прежнему продолжает заниматься математической физикой, но его все больше увлекает история отечественной философии, история русского Серебряного века, культуры Серебряного века. И, кроме этого, тогда же, в 1970-е годы, он все серьезнее увлекается английской словесностью. И предметом его интереса со временем становится Джеймс Джойс, знаменитый писатель, сочинитель «Улисса» (конечно, не только «Улисса», но это наиболее яркое и наиболее значительное его произведение).
С Британией Хоружий был связан весьма своеобразно. Дело в том, что, кажется, второй женой Сергея Сергеевича была подданная Великобритании. И в этом браке у него родилась дочь Софья. Так что практику в английском языке Хоружий мог получить в своей собственной семье. И этот интерес к Джойсу, интерес к англо-ирландской традиции, такой специфической и модернистской, увенчался тем, что Сергей Сергеевич перевел на русский язык opus magnum Джеймса Джойса – роман «Улисс».
Это, действительно, был своего рода переводческий подвиг, причем удивительно, что этот переводческий подвиг совершил человек, который не был профессиональным филологом, который в каком-то смысле свой досуг посвящал деятельности по переводу труда великого писателя.
На титульном листе «Улисса» указаны два переводчика: Хинкис и Хоружий. Но Виктор Хинкис, увы, очень рано ушел из жизни, причем ушел трагически, и та часть работы, которую он успел сделать, по отношению к общему объему этого романа была очень и очень незначительной. Так что если судить по «гамбургскому счету», то практически весь перевод был осуществлен Сергеем Сергеевичем.
Впрочем, к великому сожалению, уже в 1990-е годы в Москве определенный круг переводчиков себя чрезвычайно некорректно и недостойно вел по отношению к Сергею Сергеевичу и распространял разного рода вздорные и подлые слухи о том, что Хоружий чуть ли не присвоил себе перевод или какие-то фрагменты перевода Хинкиса. Это категорически, никоим образом не соответствует действительности.
Сергей Сергеевич не только опубликовал перевод Джойса, но до некоторой степени приложил руку к тому, чтобы для русскоговорящего читателя хотя бы отчасти этот роман откомментировать. Потому что «Улисс» – одно из сложнейших произведений мировой литературы, и без надлежащего комментария разуметь и понимать это произведение очень и очень непросто. Это та литература, которая будет очень медленно и постепенно собирать своих читателей. И как некогда «Улисс» «утрясался» в англоязычной среде, так – очень, может быть, медленно, с откатами – он будет занимать надлежащее место уже в русскоязычной стихии, в стихии русской словесности.
Что же касается интересов философских… В конце 1960-х и особенно в 1970-е годы Хоружий занимается историей русской философии. Причем занимается вполне профессионально. Надо отдать Сергею Сергеевичу должное: не имея профессионального философского образования, он был настоящим философом. Впрочем, когда мы говорим «не имея профессионального философского образования», возникает серьезный вопрос: а где при Советах это профессиональное философское образование было возможно получить? Потому что нужно быть чрезвычайно наивным человеком, чтобы утверждать, что на идеологическом советском факультете, именуемом «философским», можно было в 1960–1970-е годы чему-то научиться. А если чему-то и научиться, то скорее не благодаря учебной программе этого факультета, а вопреки.
Но Хоружий, вне всякого сомнения, обладал даром не только талантливого математика, но и даром философа. И поразительным образом ему – самоучке – удалось достичь в философии известных вершин! Причем не только в философии, но и в истории философии, что, вообще говоря, очень непросто, потому что история философии требует культурного горизонта, а этот культурный горизонт, как правило, формируется в семье и в кругу людей, которые способны эту традицию тебе передать.
А в окружении Сергея Сергеевича, насколько я понимаю, в его молодые годы не было таких людей, которые были бы органично связаны с культурной традицией дореволюционной России. И тем значительнее жизненный подвиг Сергея Сергеевича, что ему удалось этой традиции приобщиться. В 1970-е годы он пишет целый ряд историко-философских работ, очень квалифицированных, очень качественных, очень достойных, которые были посвящены выдающимся русским мыслителям конца XIX – первой трети XX столетия. Прежде всего надо, конечно, назвать двух авторов, коими всего более Сергей Сергеевич занимался и интересовался. Это отец Павел Флоренский, философский и богословский взлет которого датируется первым десятилетием XX века (как о философе он заявляет о себе в первое десятилетие века, мы помним, что его диссертация «Столп и утверждение Истины» вышла уже во втором десятилетии XX столетия). И вторым автором, который привлекает внимание Сергея Сергеевича, был Лев Платонович Карсавин. Лев Платонович – не только блистательный русский философ (причем философ уже пореволюционный, потому что как о философе Карсавин о себе заявляет фактически уже после той катастрофы, которая случилась с нашим Отечеством в 1917 году), но уже до того Лев Платонович был хорошо известен в России как первоклассный историк-медиевист, великолепный специалист по истории и духовной жизни Италии позднего Средневековья. И работы Хоружего об этих философах и до сей поры сохраняют, вне всякого сомнения, свое научное и культурное значение.
И тогда же Хоружий знакомится с текстами, которые были опубликованы в «Богословских трудах», этом непериодичном издании Московской Патриархии, где были напечатаны переводы работ Владимира Николаевича Лосского, выдающегося русского богослова и, дерзну сказать, отчасти и философа, вне всякого сомнения.
К тому же времени, то есть в 1970-е годы, Сергей Сергеевич знакомится с Владимиром Вениаминовичем Бибихиным – человеком очень ярким, талантливым. Собственно, Бибихин – это тоже своего рода глава в истории русской мысли последней трети ушедшего века. Бибихин был, несомненно, не только значительным мыслителем, но и первоклассным переводчиком. И вначале, конечно, он заявил о себе как о переводчике. Перу Владимира Вениаминовича принадлежат переводы, например, Мартина Хайдеггера. Собственно, русский читатель знает Хайдеггера по переводам двух лиц: Владимира Вениаминовича Бибихина и Александра Викторовича Михайлова.
Бибихин был и переводчиком святителя Григория Паламы, его «Триады в защиту священнобезмолвствующих». С этим переводом была связана печальная история, потому что первоначально предполагалось, что он будет помещен на страницах «Богословских трудов». Но потом, в силу каких-то, неведомых мне, причин, «Богословские труды» от публикации «Триад» отказались. Они были впоследствии напечатаны в нашей стране только лишь в 1990-е годы. Но, конечно, Хоружему, который хорошо знал Бибихина, эти переводы стали известны раньше.
И вот тогда, в 1970-е годы, у Сергея Сергеевича начинают складываться контуры его собственной религиозно-философской концепции. И где-то в году 1978-м он пишет небольшое сочинение «Диптих безмолвия». Это первый набросок, первый подступ к тому, что впоследствии он будет называть «синергийной антропологией». То есть это некоторая попытка философской и антропологической интерпретации наследия святителя Григория Паламы, но с учетом, разумеется, достижений философской мысли XX столетия.
Сейчас говорить о тонкостях богословских построений Хоружего, безусловно, неуместно: в этом очерке сколько-нибудь подробно и определенно об этом не скажешь, но вот что необходимо отметить. Хоружий весьма радикален по отношению к русской философской и богословской традиции XIX и первой трети XX столетия, потому что, так или иначе, основной круг русских мыслителей этой эпохи тяготел к тому, что принято называть «христианским платонизмом». Под эту характеристику, так или иначе, подпадает и наследие Владимира Сергеевича Соловьева, и труды отца Павла Флоренского, и, разумеется, людей, которые оказались под сильным влиянием Флоренского. Это, прежде всего, философско-богословское наследие Сергея Николаевича Булгакова, в будущем, уже в зрелые годы, отца Сергия Булгакова. И тот же Карсавин, предмет занятий Хоружего, в общем тоже был «христианским платоником».
Так вот, к этой позиции Хоружий в итоге оказался бескомпромиссно критичен. Он был убежден в том, что будущее русской философии заключается и состоит в преодолении этой традиции «христианского платонизма».
Когда мы говорим «христианский платонизм», мы должны помнить, что эта встреча – христианства и платонизма – должна характеризоваться как встреча христианства и неоплатонизма. Поскольку на становление христианского богословия и развитие христианской мысли не то чтобы повлиял платонизм, но, во всяком случае, неоплатонизм был той средой актуальной, той философской средой, с которой так или иначе христианское богомыслие вступало в достаточно глубокий и зачастую очень плодотворный контакт.
Хоружий, тем не менее, считал, что эта встреча – неоплатонизма и христианства – весьма и весьма двусмысленна. И может быть, сыграла с христианским наследием даже злую шутку.
Важно отметить: неоплатонизм в своем контексте интегрировал не только наследие (в узком смысле этого слова) Платона и платоников, но и наследие Аристотеля. Когда мы рассуждаем о средневековом европейском аристотелизме, то нужно понимать, что это Аристотель, который так или иначе воспринимается и трактуется сквозь призму неоплатонической традиции. И враждебное отношение Хоружего к христианскому платонизму ставит его вне этой богословской традиции, которая, с одной стороны, связана с христианским платонизмом, а с другой – с христианизированным Аристотелем. А где Сергей Сергеевич черпает свое вдохновение? В произведениях святителя Григория Паламы, которые при этом интерпретированы не в свете Аристотеля или Платона, а скорее в свете философских исканий XX столетия – прежде всего в свете философских исканий европейского экзистенциализма.
И характерно, что мы нередко у Хоружего находим просто прямые следы достаточно серьезного диалога с наследием Мартина Хайдеггера. Хотя здесь не без вопросов ситуация, потому что, во-первых, Хоружий определял свою концепцию как «синергийную антропологию». Уже это обстоятельство вызывает вопросы, потому что Мартин Хайдеггер категорически возражал против какой бы то ни было антропологической трактовки своей философии и своего философского творчества. Он был в этом смысле категорическим противником антропологии как философской и околофилософской дисциплины. Поэтому речь может идти не столько об интерпретации Хайдеггера Хоружим, сколько о своего рода узурпации Хоружим определенных сторон наследия немецкого философа.
Второй вопрос, весьма и весьма серьезный: естественно, что Сергей Сергеевич, полемизируя с этой неоплатонической традицией, острие своих критических возражений направлял против того, что он называл «эссенциализмом платоников» и «эссенциализмом Аристотеля». То есть, если говорить примитивнее, он был врагом той категории, которую называют традиционно «сущностью». Во всяком случае, он «сущности» никогда не отводил того места и того значения, какое она имела в традиции неоплатонической, традиции аристотелианской и у того же высоко ценимого Хоружим Хайдеггера.
Давайте вспомним о том, что фундаментальная онтология Хайдеггера исторически рождается из опыта интерпретации Аристотеля. Собственно говоря, работа над знаменитым трактатом Хайдеггера «Бытие и время» осуществляется в 1920-е годы – ровно в ту пору, когда Хайдеггер читает лекции в Марбурге, посвященные интерпретации Аристотеля. И именно Хайдеггер привлекает внимание философствующей публики в Европе к наследию Стагирита. Вспомним очень любопытные замечания одного из учеников Хайдеггера, Ганса Гадамера, который говорил, что в среде неокантианцев (а именно они определяли философский тонус в Средней Европе в начале XX столетия) отношение к Аристотелю было снисходительно-скептическим. Аристотеля могли даже назвать «аптекарем» из-за его излишнего усердия в классификации философских реалий. Хайдеггер заставил к Аристотелю относиться как к живому глубокому и значимому для современной мысли философу. Но естественно, что категория «сущности» для Аристотеля и для Хайдеггера сохраняет свое значение: она и для того, и для другого принципиальна.
Сергей Сергеевич с категорией «сущности» (особенно когда говорится о сущности человека) расправлялся совершенно беспощадно. Он полагал, что в XX столетии стало совершенно очевидным: говорить о «сущности» человека не приходится, человек изначально «сущностью» не обладает.
Тут Хоружий обнаруживает какие-то связи не столько с высоко ценимым им Хайдеггером, сколько, дерзну сказать, с французским экзистенциализмом.
Сергей Сергеевич был очень непростым человеком. Если бы я сравнивал Хоружего с Сартром и сказал бы, что для Сергея Сергеевича имела некоторое значение сартровская формула, что «существование предшествует сущности», то мне бы не поздоровилось! Конечно, это сближение Сергею Сергеевичу едва ли было бы приятным. Тем не менее эта связь «синергийной антропологии» Хоружего не только с наследием Григория Паламы, но и с наследием европейского экзистенциализма (не только Хайдеггера) мне представляется самоочевидной.
Нужно отметить, что Хоружий был не первым человеком, который обратил внимание на возможность сопряжения богословия, с одной стороны, и экзистенциальной мысли XX столетия – с другой. Ибо это была идея, которую можно почерпнуть в диссертации отца Иоанна Мейендорфа, который издал «Триады» и который, собственно говоря, ввел их в круг интересов европейской богословской и религиозно-философской мысли XX столетия.
Поразительным образом, когда думаешь, в связи с чем или с кем расположить философский опыт Хоружего в контексте русской мысли XX столетия, то ясно, что по отношению к христианскому платонизму (то есть по отношению и к Соловьеву, и к Флоренскому, и к Булгакову, и к Карсавину) он был несомненно критичен. К этому перечню можно отнести и А.Ф. Лосева, о котором тоже писал Сергей Сергеевич. Увы, неожиданно оказывается фигурой, наиболее близкой Хоружему (хотя, вне всякого сомнения, тут нельзя говорить о зависимости и связи), Николай Александрович Бердяев. Увы, мне иногда грешным делом приходила в голову мысль, что если бердяевский опыт философствования можно окрестить или определить как попытку этакой «христианизации нигилизма», то «синергийная антропология» Сергея Сергеевича Хоружего – это тоже такая специфическая вещь, это опыт, если угодно, «паламизации» все того же нигилизма.
Но еще раз повторяю, что мои размышления, мои замечания не претендуют на какую бы то ни было полноту; вне всякого сомнения, в кратком очерке сколько-нибудь предметно и полноценно изложить суть философского и частью богословского наследия Сергея Сергеевича не представляется возможным.
Позволю себе вернуться к частным воспоминаниям, ибо, как я уже упоминал, 1980-е – начало 1990-х годов были ознаменованы нашими с Сергеем Сергеевичем достаточно частыми встречами, а также мы нередко вели длительные телефонные беседы.
Хоружий был убежденной «совой»: он ложился спать не раньше двух часов (а обычно – в третьем, четвертом часу), а по телефону предпочитал беседовать этак после часу ночи. Нередко мы с ним так вот – с часу до половины третьего – могли провисеть на телефоне, обсуждая какие-то историко-философские (и не только историко-философские) сюжеты.
Он неоднократно бывал у меня в гостях. Конечно, в конце 1980-х – начале 1990-х годов были большие надежды: мы все очень надеялись на то, что с падением коммунистического режима (во всяком случае, его публичного слома) действительно начнется какая-то новая эпоха в истории нашего Отечества. Во многом эти наши ожидания и эти наши надежды оказались, как мы понимаем, обманутыми.
И я нередко бывал у Сергея Сергеевича на «Речном вокзале»: у него была небольшая двухкомнатная квартира на первом этаже. Причем она очень характерна была для той эпохи. Скажем, если человек имел хоть какие-то выходы «туда», «за бугор» или встречался с какими-то людьми «забугорными», то обычно на кухне, где-нибудь на шкафах, у него стояли пустые банки из-под английского чая. Конечно, у Хоружего эти банки тоже стояли, стояли пустые бутылки из-под виски – тоже такой характерный атрибут московских кухонь у людей определенного круга той поры. Хотя сейчас не берусь с достоверностью утверждать: может быть, их и не было…
Но я Сергею Сергеевичу благодарен за то, что он, когда-то в 1980-е годы, открыл для меня прелесть чая лапсанг сушонг. Ибо эта «лыжная замазка», растворяемая в качестве чая, на меня и тогда произвела сильное впечатление, и до сей поры я этот сорт чая ценю. Это был чай преимущественно «хоружевский». Как правило, люди, которые его пробуют, либо «анафематствуют» его раз и навсегда и не желают никогда о нем вспоминать, либо становятся его поклонниками.
В 1990-е годы у Сергея Сергеевича в жизни происходят некие перемены, потому что он в эти годы заканчивает серьезные занятия математикой[1]. Сергей Сергеевич центр своих интересов перенес из математической физики в философию. И в середине 1990-х годов сложилось то объединение, которое стали называть «Центром (или Институтом) синергийной антропологии». На протяжении последних 20–25 лет Хоружий, по сути дела, утверждал в своем Отечестве «синергийную антропологию».
Здесь, конечно, не обходилось без проблем. Нам всем хорошо известна знаменитая формула: «нет пророка в своем Отечестве». Когда я дерзнул произнести ее в разговоре с Сергеем Сергеевичем, он на меня посмотрел с некоторым недоумением и некоторой обидой. Причем на лице у него явно читалось: «А как же я?» Вне всякого сомнения, он знал себе цену, и, конечно же, не без оснований, потому что Хоружий – это было действительно очень яркое явление в нашей культурной жизни. И, как всегда это бывает, при жизни такой человек остается в каком-то смысле недооцененным. Но думаю, что значение Хоружего и ценность его трудов будут должным образом осмыслены и определены – не сегодня и не завтра, а, может быть, в какие-то ближайшие годы или ближайшие десятилетия.
И, конечно же, не удастся Сергея Сергеевича как-то маргинализировать или сделать вид, что его в русской культуре и в русской философии начала XXI века не существовало.
Что касается квалификации Сергея Сергеевича в качестве богослова и что касается его богословского наследия… Это вопрос очень непростой, и, опять же, в двух словах его не решить. Я бы поостерегся называть Сергея Сергеевича богословом. Правильнее, наверное, все-таки называть его религиозным мыслителем или религиозным философом.
Естественно, для людей церковных те проблемы и вопросы, которые ставил перед собой и которые пытался решить Сергей Сергеевич, не являются вопросами и проблемами насущными. Скорее это круг сюжетов, представляющих интерес для людей, которые либо профессионально занимаются, либо интересуются, прежде всего, религиозной мыслью или религиозной философией. Кроме всего прочего, конечно, понимание трудов Хоружего требует известного культурного ценза и профессионального ценза. И человек, который просто возьмет его книжку, рискует, увы, не многое понять, а если и понять, то превратно (если не сказать: навыворот).
Вообще, когда говорят о популярности философа, это всегда явление очень двусмысленное, потому что популярность философа, как правило, связана с жесточайшими искажениями его мысли. Или (в тех случаях, когда речь идет об умершем авторе) его наследия.
Думаю, что Хоружий в широкой известности (как всякий сколько-нибудь ответственный философ) не нуждается. Философия вообще та дисциплина, которая избегает публичности (в хорошем смысле этого слова). Но, конечно, было бы интересно и в высшей степени желательно, чтобы наследие Сергея Сергеевича у людей, которые принадлежат этому кругу – у публики философствующей и проявляющей к философии интерес – сохранилось. Чтобы оно привлекало к себе внимание. Я очень надеюсь, что на быстрое забвение труды Хоружего не обречены.
Очень надеюсь также, что сейчас займутся наследием Сергея Сергеевича, в частности его архивом, его ученики. И та достаточно широкая деятельность (к счастью, ее можно назвать плодотворной) по утверждению «синергийной антропологии» Хоружего так или иначе продолжится.
Потому что, действительно, в «синергийной антропологии» Хоружего (при всем том, что можно сделать массу оговорок) содержится некий здоровый потенциал, который может подвигнуть к достаточно серьезным и плодотворным размышлениям не только философов и богословов, но также и людей, которые занимаются гуманитаристикой в широком смысле этого слова. То есть можно говорить и об историках, и о юристах, и о культурологах, и о еще достаточно широкой прослойке людей. Так что, Бог даст, это все не заглохнет!
