21 марта праздновался Всемирный день поэзии, положение которой в современном российском обществе, как минимум, не однозначно. То есть, непонятно, есть ли оно вообще.
Наши вопросы – поэту, заместителю главного редактора журнала «Отечественные записки» Алексею Шорохову
- Алексей, как ты оцениваешь сегодняшнее положение поэзии в России? Есть ли, действительно, оно, или поэзия уже давно – удел надменных профессионалов, понимающих, что она такое? Не превратилась ли она в описанную Гессе игру в бисер?
- Сергей, можно начать с конца? До Гессе «играть в бисер» уже вовсю принялись в декадентских салонах России и Европы начала ХХ века. У нас это были «Башня Вячеслава Иванова» в Санкт-Петербурге и прочие «уединения» и «превознесения» над пошлостью жизни и её подробностями. С кокаином и без. Закончилось это известным образом: дверь в эстетствующие уединения выломали пьяные матросы, а самих обитателей этих превознесений под белы ручки препроводили из страны. Некоторых препроводили даже дальше – из жизни…
Не столь брутально, но похоже произошло и в Европе: бывшие декаденты и эстетствующие оторванцы (от жизни) вернулись в Лондоны, Парижи и Берлины перемолотым в окопах Первой мировой «потерянным поколением». То есть к ним жизнь тоже постучалась и тоже довольно бесцеремонно…
Блок, хотя и посещавший «Башню», но при этом неотступно из своего Петербургского безвоздушья искавший связи с правдой, с землёй, с воздухом жизни презирал «надменных профессионалов» скопом и поодиночке. «Ваш муж – презрительный эстет». Творчество этих уединенцев и оторванцев он называл «завитушками вокруг пустоты». Его тянуло к Клюеву и Есенину, к народу, к русскому народу, разумеется.
Собственно, народу, языку и посылается поэт – он его голос. А народ и язык – по-русски одно и то же. Неслучайно и Пастернак пронзительно хотел «родным в родную речь войти». И даже Бродский воспринимал себя как «часть речи». Русской речи.
Те, кто пытаются увести поэзию (и искусство вообще) от народа и его понимания в чёрные квадраты собственной недоизбранности, всего лишь повторяют путь столетней давности. И жизнь к ним непременно постучится – не танковыми залпами, как в Октябре
1993-го, так Норд-Остом и взрывами на Донбассе, этого не услышат – чем-то ещё… Но постучится обязательно.
Без поэта – народ безъязык, потому что никакие СМИ, никакие аналитики и эксперты не передадут его, народа, сокровенное. Не почувствуют даже.
Поэтому место поэта и поэзии вообще (в основах бытия) твёрдо и неоспоримо. Поэт – это дар Божий своему народу. А дар не должен забывать рук Дарующего, от Него зависеть, Им направляться.
- Имеет ли смысл поэзия в современном мире? Что-то случилось, и ты не можешь не чувствовать, что прежнего положения поэзия в умах и душах уже не займёт. Или всё-таки займёт, но что тогда должно измениться?
- Случился обратный ход маятника. Несправедливо, неоправданно, в противовес священнику воздвигнутые в СССР «инженеры душ человеческих» полетели с незаслуженной высоты в тартарары. Котурны, но которые подняла писателя (и поэта) Советская власть, рыночные закройщики отрубили вместе с пятками – поэтому писатели не просто спустились на пару ступеней ниже, а рухнули, как подкошенные. Многие больше уже не поднялись. Другие (из бывшей комсомольской обслуги) научились танцевать на полусогнутых и ловить брошенные хозяйской рукой куски.
Тем не менее, именно таким некрасивым образом бывшие советские писатели оказались не в привилегированном буфете ЦДЛ, а «со своим народом», там, где наш «народ, к несчастью, был». И есть.
Что касается поэзии как одного из видов искусства и «вершины развития языка», то в обществах с положительной программой развития (Китай, Индия, Иран) она получает твёрдую и внятную господдержку. Даже в пост-колониальных центрах (США, Англия, Франция) – поэты и поэзия становятся частью многообразных программ поддержки и продвижения (университетских и т.д.). Потому что язык – это средство доминирования в XXI веке.
У нынешней РФ нет положительной программы развития, нет понимания – где, как и зачем Россия может (должна) доминировать посредством русского языка. Следовательно, положение поэзии и поэтов на всешутейшей вселенской распродаже девяностых-двухтысячных, прямо скажем, весьма неказистое…
- Когда-то мы пошли в Литературный институт, в одни годы учились, стояли в нашем незабываемом, дорогом сердцу каждого литовца дворе. Прошли годы – нет ощущения, что судьба взяла, да и обманула? Или ощущение другое? Мы же не рассчитывали в пятьдесят лет ездить на служебных машинах, верно? Да и зачем они нам…
- Конечно, мы поступали на волне огромного интереса позднесоветского общества к русской литературе, в первую очередь «запрещённой»: Набоков, Иванов, Шмелёв, Ходасевич, Шаламов, Цветаева… Тиражи «толстых журналов» переваливали за миллион… «Старики» рассказывали про кремлёвские буфеты и Дворец Съездов, квадратные метры в Безбожном переулке и переделкинские сосны… Профессия не предполагала нищету. Но над страной нищета уже нависла, она уже погружала в себя родину. Я считаю, что нам очень повезло, наше созревание пришлось на момент острого выбора в 1993 году: ты или с теми, кто расстреливает, или с теми, кого расстреливают. Топчут, спаивают, душат нищетой.
Чего душой кривить – те, кто подписал (на бумаге или в собственной совести) «расстрельные письма» в 1993 году, получили много. Обслуга (в том числе культурная), конечно, никогда не сравнится с господами, но не бедствует. Мы с тобой выбрали другое: «быть со своим народом…»
- Каждый поэт проходит своим путём. Кому-то он кажется абсурдным, кому-то сумрачным, но каждая кочка на этом пути не случайна. Каким ты ощущаешь свой путь, что он для тебя, и есть у него наименование? От чего к чему ты движешься?
- Есть у меня такие строки:
Таким безрадостным путём
К своей судьбе восходишь ты…
Они, конечно, передают определённое настроение; потому что Господь посылает нам незаслуженно много радости, и только тварь неблагодарная умудряется этого не замечать. Но и скорби тоже попускаются, наверное, для того, что бы это было не «возлежание», а именно восхождение. Я считаю, что философия экзистенциализма наиболее близка православным нашего времени, после неё в интеллектуальной сфере всё, крах, постмодерн, конец истории и «возлежание» во грехе и смерти.
Так вот, экзистенциалисты считали, что пока человек не умер, не свершил свой путь – его ещё нет, он только движется, чтобы стать. Так я и воспринимаю свой путь.
- Ты не просто поэт, а поэт верующий. Кстати, неверующие полагают, что верой душа только сковывается, это я тебе из личного прежнего неверия говорю. А на самом деле – освобождается же, верно? Распрямляется. Не объяснишь ли, как это происходит?
- Ты нашёл верное слово – «распрямляется». Можно ещё сказать структурируется, собирается. Или, как говорил князь Горчаков, «сосредотачивается» (очень русское слово!). Ведь в большинстве случаев сегодня душа размазана по мiру, по множеству вещей, дел, гаджетов. Прилипла к ним, и, подняв очи, видит только чьи-то грязные ботинки на уровне себя, безценной. А воцерковлённость, молитва, Богообщение в Таинствах Церкви дают душе прямохождение, вертикаль – и она уже как бы стоит над мiром, и себя, и мiр озирает с нормальной, заданной человеку от сотворения высоты. А это уже другая точка зрения на всё. Не факт, что через полчаса она опять не упадёт (скорее всего, упадёт!), но Церковь Христова ей терпеливо уже две тысячи лет говорит: «Хватит лежать, безценная! Вставай! За тебя уже заплатили неизмеримую цену!»
- Недавно ты издал небольшую книгу стихов, назвал которую, не мудрствуя, «Война», потому что она о войне. Во мне постоянно бродят, еще не отошли, и войны, которые уничижительно называют «локальными конфликтами», развал страны, смута тех лет, обманы и самообманы. Есть ли у тебя внутренние темы, которые ты никак не можешь обойти, и чувствуешь, что без них, может быть, и тебя самого бы не было?
- Я думаю, что одна из самых важных для меня, одна из самых неотпускающих тем – это тема отцовства и сыновства. Наши с тобой отцы, спасшие страну и мир от фашизма, с годами, удаляясь от нас, становятся всё более непререкаемым моральным авторитетом. Как мы выглядим в их глазах? Кто мы – перед их судом? А ведь у нас с тобою уже растут и сыновья. Кто мы для них?
С этим же неразрывно связана тема Отечества. А оно, со времени смерти отцов, сочится кровью по всем свои окраинам. И нашим сыновьям с этим жить. Поэтому и книга – «Война».
- Как, по твоим наблюдениям, человека «заносит в традицию», «почву»? В какой момент свершается его примыкание к силам, противостоящим хаосу? Может быть, этот процесс – вовсе не от возмужания, а, как предполагают либеральные юнцы, от внутренней косности? Как разоблачить эту ложь, и надо ли вообще разоблачать?
- Ты прав, если раньше достаточно было родиться в «традиции», всосать её с молоком матери, рассказами отца и деда, то современному молодому человеку надо «выковыряться» из гаджета, из липкой паутины горизонтальной вавилонской башни (сиречь интернета) – и войти в традицию. И, что важнее, стоять и выстоять в ней!
Это как с русскостью. Быть русским – это выбор. Почему Пастернак – русский поэт, а Бродский – русскоязычный? Кто для себя правильно ответит на этот вопрос – уже на пути к традиции.
А насчёт «разоблачать»… Сама наша жизнь должна быть обличением мiра и дел его, так говорил и жил Господь, и мiр Его ненавидел. Мы же почти ежесекундно идём на компромиссы…
- То, что пытаются делать с русской поэзией сегодня на стезях различных «модернистских» премий, вызывает во мне настоящую оторопь: идёт не перезагрузка, а полное перепрограммирование национального поэтического мышления. Поощряются какие-то жуткие обрывки поэтической мысли, нафаршированные желчью, неумелым помышлением, будто бы кальки с современных европейских поделок. Долго ли продлится это обучение молодёжи этому словесному пороку, и что для тебя силлабо-тоника, регулярный стиль, заложенный Ломоносовым и не претерпевший особенных революций вот уже в течение трехсот с лишним лет?
- Переформатированием человечества занимаются давно и целенаправленно. Здесь у «рукопожатных православных» принято говорить: я, конечно, не сторонник конспирологии, но…
Что тут скажешь? В таком случае «Откровение Иоанна Богослова» (более известное как Апокалипсис) – самая махровая конспирология. И самая неприятная правда. Неприятная для сторонников позиции «само рассосётся» и «всё как-нибудь наладится».
Не рассосётся и не наладится. Человечеству как феномену объявлена война. Кто объявил, понятно. Тот, кого называют человекоубийцей от века.
Сегодня эта тайная война объявлена официально. Повестки – через интернет – вручили всем. Создана и доминирует на Западе философия трансгуманизма, в ней человек рассматривается как промежуточное звено эволюции, флэшка с информацией, за ним должно последовать общее планетарное сознание, в которое с человека-флэшки скачивают информацию, и она будет храниться вечно, пока корпус флэшки будут грызть черви. А потом эту информацию, к примеру, можно будет закачать в новую флэшку, с новым, сверхпрочным корпусом…
Чем не вожделенное от века всеми человеками бессмертие?
…Тем не менее, есть множество упёртых людей и целых народов, которых такое безличное бессмертие пугает, которые верят в своего личного Бога. А русские – слава Богу, один из самых упёртых народов в истории. Поэтому нас стремятся срочно, жёстко переформатировать.
Все эксперименты с «новой формой», с «новым искусством», с «новой эстетикой» находятся в этом русле, даже если их недалёкие адепты этого и не осознают. Те, кто выписывает чеки на премии – осознают.
Главное в этой новой эстетике – это надругательство над человеком, над его телом, над его мышлением, над его речью. Уже Модильяни сознательно уродовал женщин, которых изображал, за ним пошли и вовсе треугольнички и квадратики. Ортега-и-Гассет назвал это дегуманизацией искусства. Следом шла дегуманизация жизни: окопы и отравляющие газы Первой мировой, «красный» и «белый» террор Гражданской войны в России, Гулаг, Освенцим, Хиросима…
Но дорожку-то проложили «новые эстетики»! Потому что миллионы треугольничков убивать легче, чем подобия Христа и Богоматери.
Поэтому классика, в том числе и русская силлабо-тоника, с их уважением к человеку как образу и подобию Божию, с их доверием к размеренной русской речи и внятному человеческому смыслу – не форматируются, топорщатся, стоят поперёк на пути всеобщей дегуманизации. Просто по факту. И опять-таки вне зависимости от того – осознают это адепты классики или нет. Довольно и того, что чувствуют.
- Журнал «Отечественные записки» - почвенное, традиционное издание. Кого из современных стихотворцев ты ценишь и отбираешь для журнала, и почему? В чём видишь ты свою роль, когда составляешь галерею избранных для читателя журнала?
- Здесь всё довольно просто. У журнала с двухсотлетней историей, по-моему, главный принцип – соответствовать. Как и у цивилизации с тысячелетней историей. Вот ты говоришь, с понятной обидой – нам достались «локальные конфликты», а нашим отцам – войны. Но ведь Крымская война тоже была «локальным конфликтом», да ещё и полу-проигранным. Однако она навсегда отбила у англосаксов желание воевать с русскими, а атака лёгкой кавалерии под Балаклавой, когда русские артиллеристы картечью выкосили цвет британской аристократии – также врезалась в их национальную память, как Березина у французов и Сталинград у германцев.
Соответствовать. Я думаю так.
И в «Отечественных записках» тоже. Соответствовать первому рассказу Тургенева, опубликованному там, «Герою нашего времени» Лермонтова, Достоевскому, Некрасову, Салтыкову-Щедрину.
В современной отечественной словесности, слава Богу, есть поэты и прозаики, соответствующие своим великим литературным предкам. И они обязательно попадут в «Отечественные записки»!
Беседовал Сергей Арутюнов
