Интервью с поэтом, выпускником Литературного института им. Горького, преподавателем истории, обществознания, права, философии, и литературы московской школы №1861, лауреатом многих литературных премий, в том числе МСЛФ «Золотой Витязь» и «Просвещение через книгу», ведущим рубрики «Современная поэзия» Александром Владимировичем Орловым
- Александр Владимирович, ваша книга стихотворений «Епифань» (М.: Азбуковник, 2018) удостоена премии Открытого конкурса изданий «Просвещение через книгу», организуемого Издательским советом Русской Православной Церкви –следовательно, правомерен вопрос: в «Епифани» вы, прежде всего, собиратель родовой истории и рассказчик семейных преданий, или же лирик, бескорыстно влюблённый в родную речь, её божественное, без всяких преувеличений, звучание?
- Для меня всё перечисленное едино. Вспомните, что сказано в Евангелие от апостола Марка: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство…». Сказанное учеником Христа относится к человеку и всему связанному с ним.
Что же касается премии, то любая заметная победа является экзаменационной порой в отношениях с окружающими. В нашей стране победителей не прощают, об этом свидетельствует весь наш исторический уклад.
- Чем, каким этапом совершенствования личного письма для вас стала эта книга?
- Как и любая другая книга, сборник стихов своим существованием должен подтверждать существование Книги Жизни, которую пишет каждый из нас под высшим надзором, и понимать, что эта книга является учтённой в Небесной Библиотеке.
На любую книгу уходит время. На мою «Епифань» ушло двенадцать лет… Это были годы возвращения к поездке на Смоленщину, не покидающих воспоминаний о моих родственниках, о времени потрясений.
Я уверен, что земного творца делает трагедия, которая ниспослана ему свыше, и пережитое он выносит из глубин своего сердца, но его драма не может быть только личностной – она должна являться частью горестей его земли, его народа, только тогда она имеет право быть услышанным и принятым.
Мне кажется, в этом и состоит особенность моего последнего этапа, который созвучен словам Александра Твардовского: «Найти себя в себе самом. И не терять из виду…»
- Что для вас современная русская поэзия, какой она вам видится? Отчего вы вообще занялись ею? Какие линии её, намеченные ещё классиками, сегодня имеют свойство продолжаться, а какие, может быть, увяли и никогда больше не возродятся?
- В современной русской поэзии зеркально отображается духовное состояние нации. В связи с этим мне на память приходят два высказывания философа Константина Леонтьева об опасности демократизации порока и поэта и прозаика Варлама Шаламова о «блатарской инфекции». И если опасения Леонтьева подтверждаются стилистикой западноевропейских и североамериканских подражателей, то шаламовское предчувствие имеет национальные корни и является наследием коммунистического правления.
Однако заметно в общей тенденции литературного процесса не только его. Эти заболевания подлежат врачеванию, но имеют и рецидивы. Тогда можно воочию видеть омертвелые души.
Отчего люди пишут стихи? Для меня ответ кроется в Евангелии от апостола Матфея: «От избытка сердца глаголят уста…». И это, на мой взгляд, является первым посылом. Вторым можно именовать воспитательный порядок в семье, а третьим – заинтересованность в образовательных процессах.
О воспитании ребёнка прекрасно писал философ Иван Ильин: «И русский человек, с детства влюбившийся в русский стих, никогда не денационализируется». В детстве я слышал много стихов Пушкина, Лермонтова, Есенина, Твардовского, Симонова, Бёрнса, в школьном возрасте был пленён Гумилёвым, позже Георгием Ивановым, Пастернаком. Вообще, впервые я читал стихи по радио на весь Советский Союз в возрасте 5 лет на Международный женский день 8 марта. Это были строки: /Очень бабушку свою - маму мамину люблю!.. /У нее морщинок много и на лбу - седая прядь… /Так и хочется потрогать, а потом - поцеловать!../
Классика подобна мощам избранников Господа: её можно игнорировать, уничтожать, высмеивать, но она нетленна, и с этим ничего, никогда и никому не поделать. Чудо! Вспомните, например, покушение на всё великое классическое наследие, которое совершил утверждённый кровавым режимом на роль первого поэта, прихвостень чекистов и большевистский блюдолиз Владимир Маяковский с группой товарищей футуристов. Его высказывание из манифеста, названного «Пощёчина общественному вкусу»: «Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода современности». Хочется спросить: «Сбросили?»
В заявлении Маяковского неслучайно первым стоит Пушкин: он – первый национальный поэт, и был убит по заказу в результате заговора французским стрелком-гомосексуалистом. Пушкин был дворянин, он был влюблён в Господа и Россию.
- Что для вас – Традиция? В чём она состоит и как преломляется в поэтической современности? Кого из современных поэтов вы считаете «братьями по оружию», и кто их ушедших вам особенно близок?
- Традиция неустанно создаёт национальную поэзию, она прекрасна тем, что из-за своей ясности недоступна бездушным «версификаторам» – нужно сделаться именно её наследником. Отверженные традицией начинают устраивать бунты. У нас в России уж если бунт, то сразу против всех. Маскарад зла, повторяющийся каждый год, как Хэллоуин.
Моё поколение воспитывалось на классике фронтовиками и сидельцами – и на стихах поэтов-фронтовиков, и поэтов-сидельцев. Я говорю о Твардовском, Смелякове, Симонове, Друниной, Межирове, Кедрине, они и сейчас являются для меня высшим измерением поэзии, а после них следуют дети войны: Кузнецов, Горбовский, Прасолов, Рубцов, Костров. С удовольствием читаю и многих современных авторов, но выделять никого не хочу.
- Во все времена движение искусств и наук питалось взаимным отталкиванием позиций. Наблюдаете ли вы в современной поэзии приметы эстетического и этического противостояния? Между кем и кем? Что лично вам эстетически, да и этически невыносимо в ней? Почему?
- Разность позиций в моём понимании — это спор, не перерастающий в конфликт, ведущий к диалогу во благо самой поэзии. Самые чувствительные удары стихослагательной науке наносят радикалы, приспособленцы и серости. Возьмите, например, любимого русским народом Сергея Есенина. При жизни его окружали разные люди, но путались под ногами и проходимцы наподобие Мариенгофа, которого нельзя назвать ни поэтом, ни стихотворцем, ни литератором. Но временная близость с Есениным оставила его имя в истории русской литературы и продолжает выявлять подобных ему на биологическом и духовном уровнях. Но есть и другие даровитые нэпманы современности, сумевшие на имени Есенина сделать литературный и материальный доход. Говорить об эстетическом и этическом противостоянии с подобными индивидами нет смысла. Эти процессы и фигуранты являются порождением развала СССР, системы художественного отбора. Сегодня тот, кто хочет, возводит себя в поэты или прозаики.
Поэзия наших дней, к сожалению, элитарна, не народна, не массова. Существенной проблемой является и непонимание различия между национальной поэзией и народным творчеством в современной обработке. Стихи — не частушки, былички, привороты и причиталки, они есть рифмованное и ритмизированное ощущение познания мира.
Если затронуть надуманное противопоставление деревни и города, когда деревня автоматически приравнивается к России, а город к загранице, что, на мой взгляд, сущий фарс – становится очевидно, что это всего лишь борьба за право быть услышанным между приезжими и коренными жителями мегаполисов. Коренным горожанам делить нечего, а новоиспеченным надо отвоёвывать пространство. Может быть, я наивен, но мера поступках здесь одна — элементарная порядочность. Она зависит и от семейного воспитания, и от душевного устройства, духовного образования, творческого потенциала, и жизненного ресурса, а главное – от Бога.
- Как связаны для вас Вера и Поэзия? Можно ли сегодня прямо и безапелляционно называть себя «православным поэтом»? Как вы относитесь к феномену возрождения православной словесности в наши дни?
- Есть много общего между Верой и Поэзией, потому что для поэта именно поэзия и воплощает Веру в лучшее. Если человек не способен воспринимать духовное начало поэзии, то не надо ему его навязывать, он просто ещё не дорос, а, возможно, и не дорастёт никогда.
Я не понимаю, что такое «православный литератор». Нет литературы без Бога, а если она не от Создателя, то тогда понятно, от кого. Но православная словесность существовала всегда.
Поэзия в высшем её понимании – восприемница молитвенного обращения к Богу, она русская в особенности.
Себя я, прежде всего, ощущаю православным русским человеком, который живёт и работает в любимой стране. Мне всё ещё кажется, что я бегу с мячом по полю и вот-вот забью гол, потом ещё один, и ещё, а по дороге домой со стадиона буду читать стихи, а всё происходящее будто бы параллельно мне… вершится со знакомым мне человеком, но – другим, не мной.
- Вы преподаёте историю в течение многих лет, беззаветно любя свой предмет, видя в нём залог будущей гражданственности ваших учеников и выпускников. Что есть для вас гражданственность, и как вы поступаете в тех случаях, когда исторический предмет неочевиден, оценка события ещё не успела сложиться или не складывается не то что за десять лет, но за десять веков?
- В такие моменты я обращаюсь к религиозному, историческому, и литературному наследию моего государства, к его лучшим исследователям. Знание уроков истории приводит к осмысленному возвышению государственных интересов над личностными. Это и есть гражданственность и патриотизм.
В текущий момент, по моему мнению, когда нашей стране в очередной раз навязано противостояние на выживание, надо уметь работать во благо. Возьмём ситуацию с предоставлением Украинской Церкви мнимой автокефалии Константинопольским Патриархатом. На протяжении не одного десятка лет отношения РПЦ и Константинопольского Патриархата носили противоречивый характер, так было в начале XX века после Октябрьского переворота в России. Поддержка Константинополем «обновленческой церкви» в России способствовала укреплению власти атеистически настроенного Советского правительства, в это время проводившего политику «красного террора» в отношении всех граждан бывшей Российской империи. То есть, Константинополь уже тогда шёл в ногу с богоборцами-гонителями-революционерами. Уже в 1922 году на съезде обновленцев в президиуме появились посланники Константинопольского и Александрийского Патриархов. В то время Константинополь был политически ориентирован на Великобританию, главного врага Советской России. Сильнейшему давлению со стороны Константинополя подвергался и святитель Тихон Патриарх Московский и всея Руси. Такая поддержка большевистских выдвиженцев носила корыстолюбивый характер, она фактически делала представителей Константинопольского Патриархата константинопольскими революционерами.
Прошли годы, русская земля устала впитывать кровь своих детей, в разы сократилось мужское население, седые солдатки прятали горе за чёрными платками. Казалось, репрессии и война должны были уничтожить любую духовность в русском человеке, истребить веру в Господа нашего Иисуса Христа. Но свершилось великое чудо: вера таинственно крепла, церковь мученически выстояла, а в момент перелома в Великой Отечественной войне интерес Советского правительства к обновленцам исчез, открылась новая страница в истории РПЦ, на престол взошёл Патриарх Московский и всея Руси Сергий.
Сегодняшняя североамериканская преемственность, как видите, налицо. Без устроителей нынешнего мирового порядка Фанар недееспособен. Однако проникновение на каноническую территорию РПЦ является одним из этапов уничтожения России, как цивилизационного центра Православия, попытку её нейтрализации на политической арене, полнейшее подчинение. Цели всегда были одни – это природные, территориальные и человеческие ресурсы нашего государства. Поэтому выстраивание отношений с проамериканским марионеточным режимом в Киеве – естественный ход событий, ведь у Киева и Константинополя одно вашингтонское руководство, поэтому ни одного из фигурантов троичного сговора не смущают союзнические отношения с современными нацистами. Подводится к финалу окончательное расчленение трёх братских народов, белорусского, русского, и украинского, провозглашённый целью ещё перед началом Второй Мировой войны главой Третьего Рейха Адольфом Гитлером.
- Как должны, на ваш взгляд, переплетаться в словеснике история и поэзия? Обязательно ли, по завету русских интеллигентов, всечасно переживать Смуту и Революцию, до хрипоты спорить о тех, кто вершил нашу судьбу триста, четыреста, пятьсот, сто лет назад? Что станет с нами, если споры эти, в конце концов, прекратятся? Останется ли Русь Русью?
- Гармонично. Человеком правит стремление к гармонии и одно из проявлений гармонии – поэзия. Она способна обыгрывать историческое повествование, эмоционально дополняя его. История и поэзия являются отраслями духовного производства – правда, поэзия – территория личного, а история – общего, но эти науки родственны.
В России исторически сложилось так, что творческая интеллигенция, как правило, обслуживала правящие элиты, и умела извлекать из такого сотрудничества дивиденды. Если интеллигенция начинает спорить, значит, её перестали обогащать.
Конечно, конфликтогенная проблематика в обществе не так однозначна. Важно, какие цели преследуют вступающие в противостояние, порой конфликты необходимы, чтобы выявить в себе эмпирическое воззрение, сформировать индивидуальную систему ценностей, ретранслировать её вовне, отстаивать обдуманное во благо будущего. Но есть и рациональный подход, который сводится к материализации всего во имя удовлетворения собственных потребностей, и такое обращение с историей является расточительным и разорительным, и в первую очередь для того, кто избрал низменный путь.
Может быть, споры на острые темы следует воспринимать как рассуждения, аналитический труд во имя высших идеалов, ведущих к самосохранению и спасению. Самая большая наша проблема — путь к компромиссу. Согласие необходимо стране и народу, оно является основой нашей целостности и залогом будущего.
