День Учителя – самый серьёзный повод поговорить о профессии, престиж которой в нашей стране практически не подвержен инфляции.
Собеседник редактора портала «Правчтение» Сергея Ломова – Сергей Арутюнов, главный редактор информационного ресурса, преподаватель Литературного института и московской школы №548 «Царицыно»
- Сергей, День Учителя – поистине ваш день! Вы на протяжении долгого времени преподаёте в вузе, а с нынешнего сентября – ещё и школьный педагог. В чём ключевое отличие, и есть ли оно, если разница между старшеклассниками и студентами младших курсов, в общем-то, минимальна?
- Благодарю за признание моей чрезвычайно скромной роли в деле народного просвещения, Сергей. Она, смею заверить, минимальна. День Учителя в моём представлении всецело принадлежит героям, которые по шесть-восемь уроков в день и на протяжении десятков лет, с юности до глубокой старости, исполняют свой профессиональный долг перед детьми именно школьного возраста.
Если бы не различные профили обучения, вводимые сейчас в школах как элемент ранней профессиональной ориентации, не бывать бы мне в школе нипочём. Педагогическое образование я получить забыл, и к цеху героев не отношусь. Учителя же, настоящие учителя, есть сплочённая корпорация людей, окончивших профильные вузы. Дня Преподавателя у нас, по-моему, не заведено, как и Дня Воспитателя (детского сада и яслей), но эти профессии разнятся самым существенным образом. А точнее, пропорциями развлечения и передачи конкретных навыков.
Школу дети не выбирают, и мера их ответственности определяется неким обязательным «всеобучем». Но чуть речь заходит о сознательном выборе профессии и прочих социализирующих человека вещах, ответственность человека за получаемые знания и навыки сразу возрастает на порядок, а то и два.
Вот почему одни и те же, казалось бы, «горящие глаза», как принято выражаться в дешёвой прессе (какая жуть, если честно) с разницей в год или два воспринимаются совершенно по-разному.
- Как происходит процесс построения системы преподавания в столь творческом предмете, как литературное мастерство? Создаёте ли вы симбиоз из классических форм учительского ремесла и определённого новаторства, связанного с подачей не совсем школьного, а скорее, вузовского предмета? Возможно ли здесь определённое «смешение жанров», и как оно может помочь подростку в дальнейшем?
- Приходится создавать всё с нуля.
Классический образец «литературной студии в школе» сегодня, как мне кажется, не совсем употребим в чисто практическом смысле: я понимаю свою миссию как чрезвычайно интенсивный курс расширения кругозора учащихся в области гуманитарного знания. То есть, рассказываю и о том, что такое современная словесность, и о том, что такое система подготовки кадров для неё, и как эти кадры употребляются сегодняшней экономикой. И о течениях и направлениях древних и современных тоже рассказываю, потому что без них не совсем понятно, куда движутся все эти процессы, и, главное, зачем.
Если бы ленился, то сел бы на стул и сказал бы – а подайте-ка мне, господа, свои работы, стихи и рассказы, а я буду их оценщиком. Собственно, мотивированные на создание диплома студенты Литинститута находятся в положении постоянно оцениваемых мною претендентов на отличную оценку. Но в школе так делать нельзя. На робких ещё пока опытах обучения не построишь. Так что я в своём лице представляю весь Литинститут разом, и творческую мастерскую, и абсолютно все предметы филологического цикла в самых значимых фрагментах. И смешение жанров здесь неизбежно, и мне остаётся надеяться, что курс будет хотя бы минимально удачным, несмотря на вынужденную его мозаичность. Кто-то заинтересуется современностью, кто-то древностью, но в целом знание будет почти всеобъемлющим. Как обучающий диафильм.
Собственно, вот и ответ на вопрос, как такое представление может пригодиться: школьник старших классов часто ищет подступы к собственному стилю наощупь и почти вслепую, не зная, что здесь уже искали и кое-что нашли лет, например, с полтораста назад. Поэтому задача любого образования в моём представлении – спрямление путей. Чтобы человек не плутал, а сразу вышел к искомой точке, располагая подробной картой литературной местности.
Вот откуда, скажите на милость, шестнадцатилетнему человеку знать, где теперь находится современная русская словесность? Пожалуйста: три крупнейших интернет-портала «толстых литературных журналов» представляют её круглосуточно. Но надо понимать и разницу между ними, и внутреннюю идеологию, образовавшую их именно так, а не иначе, и линии разделения между ними, в том числе эстетические. Только так и происходит «намагничивание стрелки внутреннего компаса», находится ответ на вопрос, что я такое и куда следую.
- Правда ли, что вы сами закончили школу «Царицыно», в которой начали преподавать?
- Да, тридцать два года назад я закончил «любимую родную пятьсот сорок восьмую», и сегодня отчаянно рад возвращению в неё, под сень директора и духа её – Ефима Лазаревича Рачевского, грозного и прозорливого.
Преподаватель английского языка, Инна Геннадьевна Незнакомова, решилась пригласить меня, следуя перспективному курсу на сотрудничество с творческими вузами.
- Вы были членом жюри многих и многих литературных конкурсов, в том числе для школьников. Как вы используете этот опыт в педагогическом процессе?
- Достоверно знаю из того опыта одно: кому-то «дано», а кому-то пока не дано, и с этим печальным обстоятельством мириться не собираюсь. Речь в словесности идёт о раскрепощении словесного дара, о наращивании лексических и ассоциативных рядов, и технология создания любопытного текста была бы совершенной, если бы к ней не требовалось бы самого существенного дополнения в виде самого человека.
У Пастернака в «Докторе Живаго» звучит замечательно: факт не является фактом, если к нему не добавлено человеческого отношения. И вправду, так. Поэтому конкурсная ротация, срабатывающая на малейший сигнал о личном начале, механизм пусть и несовершенный, но при тонкой настройке довольно чуткий и правдивый. Уж если личное в тексте неведомо как присутствует, и объективно ощутимо, и сказывается в особенном эпитете, инверсии, ходе мысли, автору суждена если не мировая слава, то множественная огласка, пусть поначалу и в домашней и дружеской среде.
Путь словесника не может быть линейным, случаются и внезапные, не мотивированные внешним фоном событий прорывы к смыслам, и горестные откаты от них к субъективному восприятию всего и вся. Что точно могу сделать я, так это видеть главное, интегральное, самое существенное, и быть в достаточной мере тактичным, чтобы не затаптывать ростки, но ходить с огромной садовой лейкой и поливать их, и подвязывать к колышкам, и укрывать от морозов.
- В чём выражается ваша поддержка молодых литераторов?
- Вспомним – никогда и не забывали! – конкурс «Лето Господне» имени Ивана Сергеевича Шмелёва, на который мы с вами пришли работать одновременно. Заочный и очный этапы, споры о текстологии, баллах… в них ли дело? Исключительно в оценке. Каждый текст, пусть и самый сокровенный, неясный для себя самого, но всё-таки родившийся, отпечатанный или рукописный, пишется в расчёте на отзыв; он – письмо в бутылке, посланное по волнам времени. Ради отзыва, а не ради наград люди и идут в словесность.
Отзываться на текст сейчас можно по всем доступным каналам, по почте, на мобильных платформах видео-конференций, и очно. Что есть консультация? Оценка текста, выделение в нём и замечательных мест, этаких смысловых зёрен, которым при сравнительно небольших усилиях суждено прорваться и дать гибкие ростки, а то и основать собственную эстетику прозрений, а также стилистически слабые места, ошибки, которым лучше быть устранёнными, нежели оставленными из пристрастия к ним.
Разумеется, субъективное начало моё как оценщика никуда не денешь: что-то кажется мне повтором, заимствованием (влияет корпус начитанных текстов), что-то откровенным проявлением дурного вкуса. Непрописанные фразы, выражения, нарушения формальных принципов того же стихосложения – по умолчанию сфера оценки.
Каждому молодому литератору требуется именно оценка. Ему не нужно, чтобы его захваливали, и так же не стоит ждать, что он будет в восторге от показательной порки, утончённого или грубого издевательства над своими усилиями. Поддержка и есть оценка, строгая, объективная, и вместе со всем прочим – терминологией, объяснением неловкостей – увлекающая всё дальше и дальше.
К детям нельзя, по-моему, подходить с какой-то специфически «детской» меркой. Взрослой мерки они смущаются, конечно, но понимают, что к ним относятся самым серьёзным образом, и обязаны расцвести под настоящей, профессиональной приборной оптикой, а не в оранжерее, выход из которой автоматически означает гибель от жары или стужи.
- Вы создали программу на год. Как формировалась её база, от чего вы отталкивались?
- Во-первых, филология, которую многие и наукой-то никакой не считают, есть обзор словесных достижений прежних веков. Я не собирался давать тщательное и взвешенное представление, например, о словесности шумеров или аккадцев, или, например, о современной литературе народов Юго-Восточной Азии: специфика. Но ребёнок, я полагаю, должен понимать, что авантюрный роман третьего тысячелетия как-то связан с «Песней о Гильгамеше» или «Илиадой».
Во-вторых, филология есть набор вполне определённых и имеющих под собой более чем конкретные основания терминов. «В каком размере вы пишете?» - вопрос, на который себе ответит, верьте слову, далеко не каждый. В каком размере, со сколькими стопами, на какую клаузулу, мужскую или женскую, верлибром или регулярным стихом, с какими подводными заимствованиями, если они могут быть в принципе замечены, - вот и основа разбора любого стихотворного опыта.
Вчера на одном радио меня спросили, а не от Бога ли поэзия, и я сказал, что, конечно же, от Него, но и от человека же тоже кое-что зависит, не так ли. И зависимость тут весьма простая – полагать, что только боговдохновенным положено писать, как курица лапой, есть снобизм. А вот безвременно павший Николай Степанович Гумилев действительно считал, что обучить поэзии можно. И в истории человечества были целые периоды, полнившиеся поэзией, как живительными соками совокупной души человеческой, и, несмотря на зафиксированные хронистами зверства тех периодов, они породили ещё и сознание обучаемости поэзии как ремеслу.
Вот и моя экспериментальная программа рассчитана на то, что школьник, как царско-сельский лицеист, овладеет инструментарием и поэзии, и прозы, и драмы, и перевода, и детской литературы хотя бы в основных терминах.
- С какими бы словами вы могли обратиться к коллегам по педагогическому мастерству в этот день?
- Иной бы на моём месте уронил бы голову на руки и зарыдал – о, тщета! Я не из этого разряда. Происходя из семьи преподавателей, то есть, генетически, готов отвечать за каждое слово: смысл цивилизации или в Просвещении, или ни в чём. Таково христианство: отдание Света. Какие бы сложности или опасности ни подстерегали просветителя, он обязан следовать участи до конца.
Поэтому коллегам своим я желаю в первую голову бодрости душевной и неукротимого стремления к благу учащихся. Нужно верить в то, что любое движение нашего духа откликается в наших подопечных, и воспитывать его так, чтобы колебания его несли в себе именно свет, а не прямую свою противоположность. Не спорю: сложно. Много тягостей, бытовых неурядиц, мировых нестроений. Но миссию не отменить. Она вообще не от человека, не от его воззрений, опасений или желаний, а просто есть, как вода, земля, небо, огонь, деревья, трава и ветер.
