Для человека читающего найти хорошую книгу, свою книгу, – это большая радость, как для искателя золота найти драгоценный слиток. При всем разнообразии литературы, издаваемой ныне сотнями издательств, сложно разглядеть то, что не просто будет прочитано глазами, но и оставит отпечаток в душе, принесет пользу. Иерей Давид Проскуряков, клирик Астраханской епархии, сначала стал известен в Интернет-пространстве благодаря своему Телеграм-каналу, а затем в Издательстве Сретенского монастыря вышла его книга «Чрезвычайно [НЕ]важно». Сегодня говорим с отцом Давидом о его литературном творчестве и литературных пристрастиях, о хейте, критиках и историях, которые вошли в его первую книгу
– Отец Давид, прежде всего хочу Вас поблагодарить за книгу, которую сама прочла с большим удовольствием. Что сподвигло Вас к ее написанию?
– У нас есть чат отцов, в котором как-то начали спорить по поводу крещенских купаний, и я решил рассказать, какой у меня был первый опыт. Это очень банальная история, но я ее записал, отправил, и отцы сказали, что такое надо публиковать. А потом я «удачно» заболел современными вирусными заболеваниями, и, как говорят, где тонко, там начинается обострение. У меня, видимо, графомания обострилась. Я решил завести Телеграм-канал. Отец Александр Авдюгин написал замечательную аннотацию к книге. Это вообще уникальнейший писатель, прекрасный человек, замечательный батюшка, мой друг, старший наставник. Он стал меня поддерживать, хотя я его не просил. Благодаря ему набралась первая аудитория канала, благодаря ему и получилась, по сути, книга. Он первый озвучил идею, что это надо публиковать, хотя я об этом и не думал. Меня вообще Господь как-то удивительным образом окружает хорошими людьми.
– Вы сначала какие-то истории публиковали в Телеграме, а потом они перешли в книгу, или сейчас рассказы из книги в Телеграм выкладываете?
– Нет, таких рассказов отдельных для книги еще не писал. И я всегда просил не называть меня блогером.
– Кстати, как относитесь к Интернет-миссионерству?
– Я совершенно не умею заниматься блогерством. Это не моя цель. Я пишу о том, что происходит. Неожиданно это стало кому-то интересным и нужным. Кто-то даже благодарил, кому-то это было очень полезно. Но Интернет-миссионерство – это же не только о том, чтобы распространять свои проповеди. Человек должен заниматься любым делом, если у него есть какие-то способности. У меня совершенно нет способности к блогерству.
– Когда вышла книжка, Вы почувствовали к себе больше внимания? Может быть, люди стали чаще приходить к Вам за советом? Может быть, какие-то свои истории стали рассказывать?
– У меня случай уникальный. Я из большого храма напросился на маленький приход – мы там недалеко живем. Но вообще так не бывает, священники обычно не напрашиваются на приходы. Мои бабушки Интернетом не пользуются. Но вообще я не люблю себя позиционировать как человека, который может дать какие-то уникальные советы. В Казанском храме наш настоятель – священник в возрасте, и со всеми сложными вопросами мы направляем к отцу Николаю. Он монах, а я белый священник. Иногда как многодетный отец я делюсь советами.
– Как Ваша семья отнеслась к тому, что Вы попросились в село, потому что город – это возможности, это друзья, это школа?
– Наше село очень близко к городу, поэтому школу мы не меняли, так и остались в своей. А моя матушка меня во всех вопросах поддерживает, любое мое сумасшествие.
– Где ищут таких матушек?
– Я не искал матушку, но вообще это – дар Божий. Муж для жены, жена для мужа – это дар Божий. Мы познакомились в храме. Я был пономарем, она приходила молиться. Три года мы дружили, встречались. Матушка у меня уникальная. Я не знаю, чем я заслужил, но Господь мне ее подарил.
– Кто были Ваши первые читатели?
– Матушка, конечно. Все записи она всегда читает. Она еще учительница по образованию и проверяет какие-нибудь неточности.
– Может покритиковать?
– Нет. Самое интересное, что она сам текст не критикует, может сказать, что плохо. И не скажет, где что плохо, как поменять. Может при этом поправить какие-нибудь ошибки.
– Вы болезненно относитесь к критике?
– Сложный вопрос. Бывают такие моменты, что и болезненно. Когда люди начинали критиковать в комментариях, было неприятно. Даже не знал, как реагировать. Интересный момент был от моих друзей, в том числе от отца Александра Авдюгина. Как-то я его спросил по поводу одного рассказика. И я чувствую, ему хочется покритиковать, но он как-то боится обидеть. Я попросил батюшку говорить, как есть. И он очень тактично сказал про какие-то моменты, которые его смущали. Или мой очень хороший друг – отец Савва (Мажуко). Он тоже откликнулся на мою просьбу прочитать рассказ, он всё мне подробно написал и просил не обижаться. От родных людей нет такой проблемы.
– А когда книга проходила редактуру, были такие моменты? Потому что каждый автор считает, что он написал хорошо. Если вдруг кто-то делает ему замечания, то внутри такая буря поднимается!
– Мне вообще никто не делал замечания. Мария Георгиевна Жукова, редактор, мне вообще сказала, что на книгу практически не пришло никаких замечаний. Я читал исправленный текст и не нашел, что исправили.
– Надо заметить, в Интернет-пространстве критики столько, что страшно. Даже если человек пишет что-то очень хорошее, очень позитивное, всегда найдутся те, кто его захейтит. Всегда найдут, к чему придраться.
– Бывает чистой воды хейт, когда ты понимаешь, что человек просто пришел на тебя желчь излить, и это не задевает. А когда тяжелая критика твоего текста с разбором, это другое. Ты понимаешь, что человек смотрел, читал, разобрал и такое написал. Близкие и родные люди, когда начинают критиковать, заранее боятся, что человек обидится. Но их разбор не задевает.
– Ваша книга вышла в «Зеленой серии», в которой авторы рассказывают о том, что с ними происходит без ярко выраженных нравоучений. Как правило, проповедь идет через обычную житейскую историю, которая может случиться и случается с каждым…
– Книга – это метод построения проповеди, когда ты рассказываешь историю, и человек сам делает выводы. Например, у меня есть история «Мерцающая старушка», где нет глубокого содержания, но почему-то она всем очень понравилась. Дело в том, что, если бы я просто рассказал ее вам, вас бы не зацепило. Но написан рассказ с долей недосказанности. Каждый представил собственный алтарь, свой храм, священника, который приходит и уходит, свою собственную мерцающую бабушку. И эти мельчайшие подробности сложились в какую-то потрясающую историю, хотя на самом деле истории нет. Проповедь в таком построении дает человеку своего рода канву, направление, а дальше он сам начинает достраивать и приходить к ответу внутри себя. Такое направление задает и мой канал, если было бы иначе, не было бы смысла этим заниматься.
– А есть ли какая-то аллюзия на притчи?
– Нет, притчи – это немного другое. Это рассказы о том, что невозможно понять человеческим разумом. Господь говорил притчами, потому что мы не смогли бы сказанное Им осознать и вообще понять, о чем Он говорит. Оттого Спаситель рассказывал образами, которые мы понимаем. Это задает общий тон самой проповеди.
А история как метод построения проповеди – рабочая. В книге есть рассказ, как мы ехали на освящение дома с молодым мужчиной и его папой. Меня потрясла эта история, и я ее рассказывал очень много раз. Сейчас кратко напомню, чтобы было понятно. Отец всю дорогу критиковал сына, а тот во всем и со всем соглашался. Такое уважительное отношение к родителям есть у кавказских народов, в данном случае это был обычный русский парень, отец его тоже русский. Для меня это было удивительно. На обратном пути я уже рядышком с сыном сел. Я решил не спрашивать напрямую, с чем связано такое его поведение, спросил про здоровье, потому что он хромал. И сын рассказал всю историю. Оказывается, отец его умирал, и он боялся с ним не проститься. И молился о том, чтобы Господь ему такую возможность дал. Слава Богу, сын успел, папа еще жив, но после этого эпизода такое отношение у этого мужчины к отцу. Я рассказывал эту историю в качестве проповеди, и потом она пошла на большую аудиторию.
– Вы достаточно откровенны. Мне кажется, что сейчас аудитория весьма критична, даже православная, даже христианская. Если ты чем-то делишься очень сокровенным, тебе могут туда от души плюнуть, найти, за что зацепиться.
– Я уже говорил: когда явные хейтеры, это не страшно. По сути я рассказываю про Самого близкого – про Господа. И я рассказываю о Нем как есть. Он самый близкий на свете, Тот, Кто безгранично меня любит.
Относительно того, чтобы смотреть с оглядкой на то, кто что сказал. Не знаю, стоит ли вообще тогда писать?
– Есть ли перспектива у бумажной книги? Да, все чаще читают с электронных форматов, но многим важно ощущение книги в руках, шуршание листов… К сожалению, не у всех есть возможность книги покупать, они ныне недешевы.
– Печатная книга для меня тоже удобнее. Я, например, люблю рассказы Чехова. На прошлой съемной квартире Чехов был не наш. И когда мы уезжали, я просил хозяйку отдать мне всё собрание сочинений. Я могу его взять в электронном виде, это не проблема. Но мне нужно держать в руках. Запах книги – это дополнительный момент. Вообще книга – это уникальное окно для общения с автором. Может быть, носители изменятся в будущем, и это будет выглядеть для нас совсем иначе. Но сама книга не пропадет. Некоторые сейчас начинают говорить о нейросетях, которые могут что-то написать за минуту. Нейросети так не смогут написать, потому что книга – это все-таки иное. ИИ может подражать, но книга – это совершенно другой продукт. Если, например, посмотреть «тяжелых» писателей, таких, как Федор Михайлович Достоевский, его тяжело читать. Но даже оставаясь с ним один на один, есть ощущение, что он практически перед тобой сидит и рассказывает историю. Ты как будто бы напрямую общаешься с его гением, поэтому книги не пропадут. Может быть, появятся новые голографические изображения, фильмы уникальные, но книга никуда не денется.
– Я замечаю по своим друзьям, знакомым, что не у многих вообще есть книжные издания в доме. В моем детстве собиралась домашняя библиотека, купить книги хорошие было непросто, очереди занимали.
– Может быть, читают электронные книги, которые, например, моя супруга не признаёт. Увы, есть целое поколение, которое вообще не любит читать.
– А что Вам по сердцу из литературы? Классику Вы читаете?
– Да, иногда. «Мастера и Маргариту» люблю. У меня есть несколько знакомых, которые начали воцерковляться благодаря этой книге. Булгаков давал человеку возможность задуматься о Боге. В тот период это вообще уникально. Я люблю лирику, люблю Пастернака. У меня есть свой секретный способ, как настроиться и успокоиться к молитве. У меня есть два томика Пастернака, я беру наугад один из них, читаю стихотворение и начинаю успокаиваться. Я люблю стихи, не учу, а просто читаю.
– Мне кажется, что сейчас есть небольшой перекос в сторону художественной легкой литературы. Достаточно редко люди обращаются к главной Книге. Достаточно сложно читаются святые отцы.
– Человек не всегда готов книгу прочитать. Все-таки книга выбирает своего читателя. Относительно главной Книги, то многие не способны прочитать Евангелие. Я знаю такую историю. Муж нашей прихожанки, уже ныне покойный, воцерковлялся интересным образом. Раньше он брал Евангелие, пытался читать, но ему это совершенно не понравилось, он был коммунистом. Уже в 90-х годах он решил себя пересилить, и Библия с ним «заговорила». И он не мог остановиться и стал воцерковляться. Он понял, что все ответы в жизни находятся в Библии. Бывают такие периоды, когда человек не может читать главную Книгу, и тут, может быть, ему подойдет легкая художественная литература. Главное – не останавливаться и все время себя проверять. Как митрополит Антоний Сурожский первый раз взял текст Евангелия, прочитал и понял, что по ту сторону стола стоит живой Христос. Все-таки Евангелие читать надо, но не всегда человек может воспринять все слова. Как-то, может быть, надо внутри измениться.
– Очень часто мы читаем и видим просто событийный ряд, но не видим смыслов.
– Да, поэтому хорошо читать святых отцов, их труды с толкованием.
– А свою семью и прихожан Вы заставляете читать? Или это не входит в компетенции священника?
– Заставлять – вообще странное слово. Люди сами должны быть заинтересованы. Но у меня матушка – молодец, она с детьми занимается. Священник обычно не участвует в воспитании своих детей. А относительно прихожан: как их можно заставить? Если совет спрашивают, конечно, могу посоветовать, но не заставить.
Вот пример. Меня покрестили в 15 лет, я после этого начал пономарить в храме. Отец настоятель через какое-то время назначил меня старшим. У нас в алтаре и мальчишки совсем маленькие, и взрослые дяденьки. Если они что-то делают не так, ты можешь дать им поклоны. Но только с таким условием, что ты делаешь вместе с ними. Назначил епитимию и вместе с ними ее несешь. Только так это работает.
– Вы слывете добрым священником? К Вам со страшными грехами приходят?
– В Казанском прихожане так и делали, они знали, что я добрый.
– А есть прихожане, которые вслед за Вами поехали в сельский храм?
– Они приезжают в гости, и это приятно, но вслед за мной – нет. Слава Богу, не было таких. Я бы как-то это воспринял странно. Вообще, конечно, священник должен быть максимально прозрачным для Христа. Если священник неожиданно вдруг вокруг себя собирает какую-то толпу поклонников, это неправильно.
– Когда Вы заканчивали духовное учебное заведение, у Вас наверняка были представления о священническом служении. Оказались ли они таковыми на самом деле?
– Относительно священства – это такой дар от Бога, который я не заслужил. Есть у меня много знакомых, которые действительно знали, что они будут священниками. Они к этому стремились, а я – нет и незаслуженно получил этот дар, поэтому у меня не было каких-то невероятных ожиданий.
У меня было знакомство с владыкой Ионой (Карпухиным). Он уникальнейший архиерей, я таких никогда не видел. Однажды я приехал в гости к своему товарищу в Астрахань. Я имел хорошую работу, был обычным прихожанином. И друг познакомил меня с владыкой. Я помню, что он был в простом спортивном костюмчике. Он благословил меня, и после пяти минут разговора с ним я буквально растворился: настолько невероятная любовь чувствовалась в нем. Благодаря владыке Ионе я понял, что хочу рукополагаться. 12 июля была диаконская хиротония, а 21 июля – иерейская. Это было ровно 13 лет назад. У меня не было таких возвышенных ожиданий. Я понимаю, что не достоин священства. Но Господь меня почему-то взял, почему-то я Ему нужен был.
– Мне кажется, что нет ничего более ответственного, чем служение перед престолом. И вторая сложность, когда к тебе люди идут на Исповедь, неся всё грязное, всё отвратительное, что в них есть, ты не можешь не сопереживать, если ты хороший священник. Да, есть благодать священства, которая помогает, но мне кажется, что это тяжелейшее испытание.
– Относительно самого служения перед Богом – это действительно страшно, но Господь любит меня неизмеримо, я не могу этого даже осознать. Если ты перед лицом любящего Бога совершаешь службу, то тут вопрос другой. Мне страшно не потому, что я сейчас что-нибудь не так сделаю, Он побьет, накажет, а страшно, потому что не хочется Его огорчить.
Относительно Исповеди – это действительно самое сложное таинство. Часто есть такое искушение у людей, что они не решаются что-то говорить на Исповеди, потому что священник осудит. За 13 лет священства у меня не было ни единой мысли, чтобы кого-то осудить. Когда человек искренне кается, ты себе отмечаешь и для себя ставишь это примером.
Мы же тоже исповедуемся друг другу. У нас есть епархиальный духовник, но обычно сложно к нему попасть, поэтому мы с кем пересекаемся, у того и исповедуемся. В Казанском было проще, потому что многоклирный храм. Сейчас приходится куда-нибудь специально ехать.
Митрополит Антоний говорил об Исповеди удивительные слова: мы пришли к Богу сказать о том, что Он и так о нас знает. Но сказать о том, что это про меня, это я сделал, но я не хочу иметь с этими грехами ничего общего. И священник в этот момент является тем человеком, который тебя за локоть поддерживает, чтобы ты в обморок не упал. И если вы пришли на Исповедь просто поговорить, пожалейте батюшку, не надо издеваться над ним. Общайтесь с Богом, именно каясь в своих грехах, потому что все-таки священник очень сильно устает после Исповеди, особенно если служит в больших храмах и к нему много людей приходит на Исповедь. Намного сложнее принять Исповедь у множества прихожан, чем служить Литургию. Когда у меня была возможность выбирать, я служил Литургию.
– Что помогает Вам восстанавливать духовные и душевные силы?
– Матушка, конечно. Она меня всегда поддержит, всегда пожалеет, обнимет, найдет нужное слово. У нас более 20 лет супружества, и мы иногда можем просто молчать на одну тему. Это как у Достоевского написано, что у человека должно быть место, куда возвращаться домой. Туда, где матушка, мне всегда хочется возвращаться. Мы очень много переезжали, и поэтому я поймал себя на мысли, что у нас нет привязанности к месту.
– Тайну Исповеди открывать нельзя, но, может быть, хотелось чем-то поделиться с матушкой?
– Нет, не хочется. Какие-нибудь ситуации для себя отмечаешь, конечно. Какие-нибудь действия греховные, которые приводят к какой-нибудь катастрофе. А так, чтобы прийти домой и поделиться, что рассказали на Исповеди, не хочется. И я не запоминаю исповеди, простил – и всё. Я являюсь таким человеком, который исполняет такую функцию от Церкви. Поддерживает, держит за руку.
– Исповедь – это то, что забирает, а Литургия – то, что дает?
– Да, без Литургии невозможно. Когда ты долго не служишь, это очень тяжелый момент для священника. Литургия – это уникальнейшая радость. Бывает, что устаешь, бывает тяжело, но такая внутренняя радость, что ты всё равно будешь служить.
Беседовала Наталья Рязанцева/Сайт Сретенского монастыря
