— Игорь Александрович, вы тесно связаны с Псковской землей, причем, не только по рождению, но и творчески. Как вам кажется, сейчас люди в массе своей любят свою малую родину или с этим у нас проблемы? Могут ли писатели как-то повлиять на ситуацию?
— Мне в жизни повезло. С раннего детства пробудился во мне неослабевающий интерес к моему родному городу. Я исследовал мир вокруг, воображая себя первопроходцем и первооткрывателем. В своем родном Завокзалье я обошел каждую улочку и переулочек, нашел все хоженые и нехоженые тропки и тайные места, составил подробную карту местности и постоянно вносил туда что-то новое.
Когда чуть подрос, расширил ареал исследований до границ древнего Пскова. Вскоре каждая башня, каждый метр крепостных стен стал мне знаком, я мог рассказывать про подземные ходы, места подвигов защитников города, восстанавливать ход сражений и описывать победы псковичей над врагами. Я восхищался Псковом и не было для меня лучшего места во всей земле…
Прошли годы, десятилетия, и ничего во мне не изменилось. Напротив, моя привязанность к родной земле только возросла, стала более осмысленной. Я начал писать о малой родине, например, такие слова:
«Кто из любящих свой город псковичей, да и гостей города тоже, даже в суете житейских дел вдруг не приостановится и не залюбуется, позабыв про все на свете, красотой древнего Пскова? Да и как не восхитишься тысячелетней уверенности крепостных стен и башен с суровым прищуром бойниц. Башни, как могучие окаменевшие птицы, вроде бы приземисты и неуклюжи, но вот-вот встряхнутся, расправят крылья и взметнутся ввысь, в небо — только их и видели. И псковские храмы, похожие на крепости, на каменных воинов в серебренных и золоченных шеломах, но присмотришься попристальней и ощутишь их воздушную легкость и неотмирную неуловимость… А красавец Свято-Троицкий собор, как венчающая Псков монаршая корона, возводящая весь город в царское достоинство. Воистину, Псков великолепен! Едва ли сыщется город, равный ему по достоинству, чести и красоте!»
И о чем бы я не писал, каких бы красот земных не касался в своих книгах, я всегда вижу перед собой мой замечательный город, мой родной Псковский край. И если бы вдруг понадобилось мне уйти надолго в чужие края, чтобы я взял с собой? А вот что:
Сложу я в котомку деревенские дали,
В них страхи и беды мои пропадали,
Терялись обиды, печали, невзгоды…
А сколько в них было раздолья, свободы?
Сложу я в котомку смороду и груши —
В них труд и уменье, в них вложены души!
Все яблони, вишни, крыжовник и сливы —
В них память о предках, что сад наш растили!
Тропинку в придачу, жнивье и покосы,
Цветущее поле, высокие росы,
Березу у дома и клен на пригорке,
Восходы, закаты, холодные зорьки…
Теперь в той котомке есть все, слава Богу,
Что путнику нужно… И можно в дорогу!
Не знаю, удается ли мне передать это высокое чувство любви и уважения к родной земле читателям? Но видит Бог, стараюсь. Стараюсь, потому что твердо знаю, что без любви к малой Родине, невозможно любить Родину в целом, невозможно стать верным и надежным чадом своего Отечества. Что же касается псковичей, то я живу с верой и надеждой, что большинство из них являются моими единомышленниками.
— В одном из интервью вы говорили, что раньше пытались в своих произведениях выступать с прямой проповедью православных идеалов, а потом увидели, что читатель это отторгает. Как вы это поняли? По каким принципам пишете произведения теперь?
— Да, было время, когда я действительно использовал в прозаических произведениях прямую проповедь, назидания, поучения. Прежде всего, это было последствием особенного периода в жизни христианина, о котором я писал в книге «О тех, кто всегда идет впереди нас».
«Сегодня я с улыбкой вспоминаю период своего “неофитства”. Начало 1992 года. Я — вроде бы почтенный отец семейства: старшему сыну исполнилось десять лет, дочери пять — впервые (если не считать далекого детства) приступаю к Таинствам исповеди и причастия. И вдруг передо мной — основательно, под завязку, что называется, начитанным, эрудированным, обо всем, хотя что-нибудь да знающим — раскрывается удивительный мир Православия. Не со страниц краткого курса истории мировых религий, а из живого источника святоотеческой мудрости, писаний святых отцов, богословов, учителей Церкви Православной…
Тогда я был подобен запущенной в космос ракете: летал с огромной скоростью вокруг Земли и всех встречных и поперечных оглашал проповедью всемирного покаяния. Мне хотелось, чтобы каждый приобщился к тем спасительным знаниям, которые переполняли меня… И это есть тайна, с которой соприкасается практически каждый индивидуум, приходящий к вере и воцерковляющийся в зрелом возрасте…
К сожалению, такая небесная подзарядка не может продолжаться бесконечно. Однажды надо начинать все делать самому. Ведь совсем не случайно сказано, что от дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и лишь употребляющие усилие восхищают его (Мф.11:12). Да, самому следует потрудиться! А это очень непросто, совсем, как говорится, другой коленкор».
То, что хорошо в личном общении и в публичной полемике, как правило, не годится для прозы. Там излишняя назидательность отторгается читателем, вызывает чувство противления: «По какому, дескать, праву, он нас учит? Да разве возможно такое читать?» Нет, проповедь, назидание в прозе должны уйти в подтекст, в мысли, поступки героев; сам ход событий должен отражать достоинство правды и неприемлемость лжи, безбожия, ненависти, предательства, свидетельствовать о промысле Божием, и Божием суде, причем, надо всегда оставлять возможность читателю самому оценивать и домысливать, т.е. нужна некая недосказанность, тайна, иногда полезен бывает и открытый конец…
Как я это понял? Вспомнил русскую классику, Пушкина, наконец, Достоевского, и многих других. Иных учителей писателю и не требуется. Да их просто и нет!
— Кто ваш читатель, что это за люди? Много ли обратной связи от своих читателей вы получаете?
— Этот вопрос задавали мне неоднократно, поэтому не буду придумывать ничего нового и отчасти повторю то, что мои читатели — это, прежде всего, мои единомышленники, это те, кто разделяет образ моих мыслей, мою веру, мои упования. Кто-то другой просто отложит мою книгу в сторону и пожмет плечами: что это, зачем? Если человеку неинтересно взглянуть на жизнь с точки зрения вечности. Если ему непонятны и чужды, например, мысли героя моего романа «Ангел безпечальный»:
«Борис Глебович шагнул к ближайшему дереву (“антоновка” — любимый сорт его матери и отца). Ствол от корневой шейки до трех скелетных ветвей — да и сами эти ветви — растрескался, сплошь покрылся лишаями. Он погладил его сверху вниз, ощущая, как отпадают, ссыпаются отмершие сухие чешуйки коры. “Прах, все прах и тлен. Собираем, копим, бережем, но все превратится в тот же прах — в ничто. Все земное: и обладание богатством, и мечтание о нем — одинаково ничто, ибо длится миг. А что не миг, что не ничто?
Вечность и душа в ней…” — эти мысли навершием опустились на все то, что передумал Борис Глебович за последние минуты, словно кто-то (не он, но кто-то?) надел на пирамиду его размышлений шляпу и тем поставил точку. “А ведь так и есть!” — он повернулся в сторону Сената, словно желая незамедлительно поделиться своим открытием…»
Вечность и душа-христианка в ней… Этот вопрос неизменно волнует меня и, надеюсь, моих читателей. О чем думать перед лицом вечности? Об ответственности за каждый поступок, каждое слово, мысль… Падая, подниматься покаянием, жить, как учит Святая Православная Церковь, или, как писал архимандрит Иоанн (Крестьянкин), «не как хочется, но как Бог велит».
Что же касается обратной связи с читателями… Конечно же, она оставляет желать лучшего. И это парадокс времени. Вроде бы обмен информацией стал максимально доступным и легким, социальные сети кипят мнениями и словами, но все это как-то легковесно, поверхностно. Нужного, желаемого не услышать. Возможно, человек изменился, ему стало труднее побудить себя к серьезным размышлениям, потерялось понимание об ответственности за каждое сказанное слово? Но, как бы там ни было, слава Богу за все! И за возможность писать то, о чем болит душа и волнуется и сердце и, конечно же, за читателей, которых, верю, немало!
— Как изменились православная литература и публицистика за последние десятилетия? Куда, на Ваш взгляд, должна двигаться православная литература сегодня?
— Наверное, с одной стороны, стала более «литературна», раскрепощена, эрудирована. С другой — более «церковна». Потому что в «профессию» пришло много пишущих священников, более подкованных в вопросах веры и церковной жизни, знающих приход и прихожан, да и самые тайные извилины, изгибы человеческой души. И та и другая литература нужны. Главное, чтобы все эти книги способствовали гармоничному развитию личности, мышления, и чтобы все это неуклонно направляло человека к спасению и собственной души, и душ своих близких и дальних.
Дай Бог всем нам стать насельниками блаженной вечности!
— Кто близок вам по духу из современных писателей, кого сейчас хочется читать?
— У меня много писателей-друзей, которых я уважаю, к мнению которых прислушиваюсь и которых с удовольствием читаю. Увы, некоторые ушли в путь всея земли. Это, например, Владимир Костров, Николай Коняев, протоиерей Николай Агафонов… С другими я и поныне общаюсь. Это Владимир Крупин, Юрий Поляков, Александр Сегень, Дмитрий Мизгулин, Николай Иванов, Анатолий Байбородин и др.
На самом деле, русское художественное слово — это и сегодня полноводная река, способная научить, утешить, успокоить или, напротив, — обеспокоиться, взволноваться, задуматься; и главное — оно учит стоять за правду и добро.
Беседовала Мария Хорькова/
Журнал «Православное книжное обозрение»
