В самом конце прошлого года из типографии вышла новая детская повесть, выпущенная издательством «Символик», — «Сказки Морского волка». Глянцевый ярко-голубой переплет, красочные иллюстрации художника Виталия Дударенко и рисунки первых благодарных читателей книжки — самих ребят, запах свежеотпечатанных строчек… А главное — увлекательная, добрая и познавательная история о приключениях четвероклассника Никитки и его друзей в северных широтах, где мало кто бывал, кроме коренных жителей тех мест.
Принадлежит эта повесть перу замечательной писательницы Ольги Севостьяновой.
Вот уже тридцать с лишним лет Ольга Александровна живет в городе Александрове Владимирской области, где пишет для одной из старейших российских газет «Александровский голос труда» (в прошлом году газета отмечала 100-летний юбилей). А до этого где только она ни бывала! Детство провела в Сибири, среднюю школу закончила в Кишинёве, затем поступила на филологический факультет Ленинградского государственного университета… Здесь-то, в Ленинграде, она и познакомилась с будущим мужем — в ту пору студентом Ленинградского высшего инженерно-морского училища имени адмирала Макарова, а впоследствии капитаном дальнего плавания Леонидом Федоровичем Севостьяновым. Получив образование, молодые супруги отправились на Крайний Север, в заполярную Игарку, где, потерпев неудачу с устройством на место школьного учителя, Ольга Александровна пошла работать на городскую телевизионную студию автором и ведущей детских и молодёжных передач. Так началась ее многолетняя журналистская деятельность, которую со временем подкрепил диплом журфака МГУ.
Пишет Ольга Александровна давно и много: она дипломант Цветаевских фестивалей поэзии, стихи ее не раз публиковались в местной прессе, в поэтическом альманахе «Золотая осень 2001», в литературном альманахе «Александровская слобода». Ей принадлежит трилогия «На кораблике под сенью креста» — собранные под три обложки искренние и глубокие эссе и стихотворения о вере в Бога и в людей, о дружбе и любви, о воспитании детей и самих себя…
В 2016 году повесть Ольги Александровны «Сказки Морского волка» неожиданно для нее самой заняла 1-е место в литературном конкурсе «Необычайные приключения», проведенном издательством «Символик» совместно с Международным творческим объединением детских авторов (смотреть запись финала конкурса). На конкурс принимались произведения для детей среднего школьного возраста, главными требованиями были увлекательный сюжет и христианская нравственная основа. Книга Ольги Севостьяновой одержала убедительную победу, хотя соперничали с нею 67 произведений, присланных из Москвы и Санкт-Петербурга, Калининграда и Хабаровска, Севастополя и Нижнего Тагила, из Украины, Белоруссии и даже из Германии и Китая!
В конце прошлого года мы встретились с Ольгой Александровной и не торопясь поговорили о многом. О том, как рождаются на свет книги и кто такой писатель. Как меняется язык, на котором мы говорим, и почему это происходит. Чем похожи на нас и чем отличаются жители Крайнего Севера. Какие испытания подкарауливают человека, чья вера во Христа основана больше чем на нескольких брошюрах о том, как правильно поститься и ставить свечи, и как с этим справляться.
А начался наш разговор с того, что Ольга Александровна призналась: за свою богатую журналистскую жизнь она много раз брала интервью, но вот в роли человека, интервью дающего, выступает, пожалуй, впервые…
– Вы не привыкли давать интервью. А сами интервьюировать любите?
– В газете, где я работаю, нет такого понятия – «любить». Что надо, то и делаешь. Особенно когда мы «на потоке» работали. Это сейчас газета выходит раз в неделю, а раньше выходила каждый день, и каждый день нужно было выдать материал. Мы работали «с колес», сразу в номер. И если тебе нужно сделать в этот номер 200 – 300 строк, то уже не раздумываешь, что ты любишь и чего не любишь.
При этом в газете есть всё: от информационной «короткой строки» до материалов, что называется, «для души». Долго держалась у нас рубрика «Ваш субботний собеседник». Это были как раз интервью с лучшими людьми нашего города и района. Важно было – показать личность человека. Мы писали эти интервью по очереди.
Вообще-то в журналистике я работаю сорок лет, а журналистика – это ведь одно сплошное интервью. А вот сама я даю интервью всерьез действительно впервые. Недавно, правда, побывала на встрече в школе – и там детишки меня о разных вещах спрашивали. Будем считать, то интервью было первым (смеется).
Начала писать – и получилась сказка
– Когда Вы занялись литературным творчеством?
– Книги начала писать лет десять назад: компьютер позволил больше работать дома, я стала потихоньку отходить от журналистики.
Началось все как будто с игры, случайно – хотя случайностей не бывает, это я знаю точно. Мы сидели с друзьями и родителями, разговаривали, а компании у нас всегда были такие: и взрослые, и дети, и подростки – все вместе. Зашел разговор о поэзии, девочка-подросток начала читать свои стихи, и тут я вспомнила: я же тоже сочиняла стихи, когда была школьницей. Правда, я их не записывала, но два стихотворения где-то в памяти остались – «Время» и «Синяя птица». Я прочла их, записала и подарила той девочке (она была примерно того же возраста, что и я, когда писала эти стихи). Потом мы шли домой, и мама сказала: а мне ты никогда не писала стихов. Я пришла домой — и написала стихотворение «Маме». Конечно, оно было очень неумелое, но искреннее.
– Так Вы и открыли в себе поэтические способности?
– Я могу назвать себя только литератором, то есть человеком, который может писать. Какой я поэт! Поэты – это люди с особым складом души. Для меня поэты — это Пушкин, Лермонтов, Блок… Вот это масштаб! Как можно себя в такой ряд ставить?.. А я просто записываю свои размышления — в рифму или без рифмы. Поэтому и подзаголовок моих первых книг – «В рифму и без». Главное – это искренность, та энергия души, которую вкладываешь. Если у тебя есть хотя бы несколько читателей, которым ты по-настоящему нужен, уже неплохо.
То стихотворение, которое я маме посвятила, было первым в столь зрелом возрасте. Потом пошли другие. Стихи, они же не спрашивают тебя, если ты уже начинаешь писать. Это с прозой ты можешь сказать: сегодня я напишу одну главу, завтра еще одну, а послезавтра вообще за компьютер не сяду. А стихи приходят к тебе – не спрашивая. Если ты хочешь стихотворение принять, то достаешь блокнот и пишешь, а если поленишься – оно уходит и больше никогда к тебе не вернется.
Я стала записывать. Потом, когда эти стихи накопились (я назвала их тогда несколько выспренно – «Опыт души»), подруга составила из них книжку (в одном экземпляре!) — и подарила ее мне к юбилею. И вот вечером, после празднования, я увидела своего внука – он тогда учился в первом классе и только научился читать, – который уснул с раскрытой книжкой в руках! А потом пришел в школу и сказал учительнице: моя бабушка книжку написала. «Ну, приноси, почитаем». И я подумала: раз просят принести – значит, надо написать! Вот так и появилась моя первая настоящая книжка «На кораблике под сенью Креста. О жизни и смерти – в рифму и без».
Я не сочла возможным назвать ее «поэтическим сборником». Такой сборник я решилась выпустить только в этом году, а тогда мне казалось, что это будет слишком дерзко. Поэтому первый «Кораблик» состоял не только из стихотворений, но также из моих вполне прозаических размышлений на заданную тему. Первый «Кораблик» нашел читателя — и дело пошло дальше. Так постепенно появились три моих «Кораблика» («О жизни и смерти»; «О любви и страдании»; «О смысле жизни и Промысле Божьем»).
– А когда пришла мысль попробовать писать для детей?
– Путь детской книги был очень извилистым. Изначально в моем блокноте, как это бывает у всех пишущих людей, были просто записи о людях, природе, животных Арктики: про старую ненку (в повести она представлена как бабушка Аляне), про двух голодных песцов, забредших на пароход, про пса Арбуза, которого спасли моряки, про медведя Умку, который плыл на льдине, а ее расколол пароход… Как они рождались? Муж, капитан дальнего плавания, часто рассказывал мне какие-нибудь истории (рассказывает он интересно), а я подумала: какие хорошие могут получиться рассказики для детей! Вот и записала их для памяти. Мне казалось, что детям это должно быть интересно и когда-нибудь я об этом напишу.
Когда вышел первый «Кораблик», меня стали приглашать в школу, а детей заставляли учить к моему приходу стихи из этой книжки. Они, бедные, мучились: стихи-то были отнюдь не детские. И я им сказала: в следующий раз напишу книжку для вас. Тогда-то и вспомнила про эти «рассказики». Ну, а потом все получилось как-то независимо от меня. Книжка сама мне стала диктовать, какой она хочет быть. Я просто написала первое предложение: «Отдать швартовы! — скомандовал волк почему-то дедушкиным голосом и, надев маску и ласты, прыгнул с борта парохода в морскую пучину». И сразу позвонила подруге, она редактор по образованию и всегда первая читает то, что я напишу, и сказала: вот, у меня уже есть первое предложение (смеется). Я еще сама не знала, куда меня вывезет, а книжка уже знала, что делать. Она у меня умная оказалась. И предприимчивая, как выяснилось позже, когда она одержала победу в конкурсе. А я что — я просто писала, и получилась сказочная история, а вовсе не сборник рассказов.
– Адресат «Сказок Морского волка» – дети от шести лет и старше. Вы хорошо знакомы с детской психологией?
– Сколько работаю, вокруг меня всегда дети, мои ученики. Это и участники моих передач, когда я работала на телевидении в Игарке, и юнкоры, которых я всю жизнь обучаю азам журналистики. Школа юнкоров была у меня и на студии телевидения, и все 30 лет моей работы в редакции газеты. Сейчас большинство из моих учеников уже взрослые люди, которые разъехались по всему миру. Кто живет в Америке, кто в Германии… В этом году мы отмечали столетие газеты и некоторых разыскали – они написали воспоминания о том, как школьниками работали в газете.
Так что я не могу представить себе жизни без детей, и, наверное, детская книга появилась не случайно.
– Писать для детей оказалось сложнее, чем для взрослых?
– Я не считаю, что писать для детей надо как-то по-особенному. Отличие только в том, как подать материал для детей, а как – для взрослых, а сам материал один и тот же. И цель всегда одна – чтобы была какая-то польза человеку.
Главное – детям должно быть все понятно (а если и не все, то хорошо бы, чтобы рядом был взрослый и мог это непонятное объяснить), и еще – желательно, чтобы был приключенческий занимательный сюжет.
Но если в основе журналистского материала лежит конкретный факт, который нельзя искажать, то в основе художественного произведения – художественный образ, предполагающий обобщение и вымысел. А вот с вымыслом бывают смешные истории. Читатели ведь воспринимают все написанное всерьез. Раз написано – значит, все так и было.
Когда я садилась за «Сказки Морского волка», то сказала внуку: «Максимка, давай мы с тобой напишем книжку. Расскажи-ка мне про своих друзей». Он рассказал. Они и стали прообразами друзей Никитки, главного героя книги. Когда я читала готовые главы Максимке, он подозрительно на меня посмотрел и сказал: «Бабушка, а откуда ты знаешь, что я хотел с девчонками раздружиться? И что я в овраге поскользнулся и чуть не упал? Я ведь тебе об этом не рассказывал!»
А когда книга вышла и была подарена руководителю по танцам, Максимка запереживал: вдруг Светлана Александровна подумает, что он действительно без спросу взял костюм белого медвежонка. [По сюжету повести Никитка на время берет из театральной студии костюм белого медведя, который оказывается волшебным. – «Символик».] И он пошел с ней объясняться: «Светлана Александровна, вы не подумайте, я костюм не брал».
– Но многие моменты в повести действительно заимствованы из реальной жизни?
– Автобиографичность есть в любом произведении. Используется все, что есть под рукой. Другое дело, как ты это преподнесешь. Художественное произведение – это сплетение (подчас очень затейливое) и каких-то реальных событий, и того, что вычитал в книге, и чистейшего вымысла – словом, всего, что работает на идею.
У многих героев «Морского волка» есть прототипы в реальной жизни. Например, Фея – это и учительница Максимки, и директор Музея вечной мерзлоты в Игарке Мария Мишечкина, с которой мы вместе работали еще на Игарской студии телевидения. Потом, когда нашу студию закрыли, они с мужем, Александром Тощевым (оба журналисты, выпускники ЛГУ), очень много сделали для развития Севера. Так, Мария возглавила музей, который фактически сама и создала вместе с мужем. До них это была бывшая научная лаборатория по изучению вечной мерзлоты, брошенная в 90-е годы, которая их стараниями превратилась в музей, ставший известным на весь мир.
Есть в сказке, конечно, и вымысел. Но, что бы ты ни напридумывал, должна быть поставлена нравственная задача. Без этого детской литературы быть не может. Однажды я слушала интервью представителя какого-то детского издательства, и прозвучал такой тезис, что детский писатель – это какой-то особый человек, который всю жизнь остается ребенком, и что в книге ни в коем случае не должно быть никаких нравоучений. В дискуссии участвовал кто-то из родителей, и он возразил: а зачем мне покупать книжку, в которой нет никакой пользы для моего ребенка?
Я согласна, существуют такие писатели, счастливые люди, которые сохранили детскость на всю жизнь и делают свое дело талантливо, – это очень хорошо! Но есть и писатели другого склада, которые ставят нравственную задачу, хотят принести ребенку пользу, чему-то его научить. Другой вопрос, как это делать. Ясно, что дидактики нужно избегать.
Я просто литератор
– Победа в конкурсе «Необычайные приключения» Вас удивила?
– Конечно, я была поражена, когда «Сказки Морского волка» совершили такой головокружительный «пируэт». Благодаря победе в конкурсе книга нашла, во-первых, бóльшую аудиторию, а во-вторых, она теперь гораздо солиднее. Красивая обложка, чудесные иллюстрации Виталия Дударенко. Сейчас я смотрю на свою «старую» книжку [издание «Сказок Морского волка» собственными силами автора. – «Символик».] – и вижу, какая она скромная по сравнению с «новой». В то время, шесть лет назад, когда я задумала издать «Сказки», мы провели в городе и районе конкурс детского рисунка, а потом эти рисунки использовали в оформлении книжки в черно-белом варианте. А тут вдруг повесть взяла и совершила такой заоблачный «скачок». Это было совершенно неожиданно.
Вообще, раньше я ни в каких конкурсах не участвовала, просто не знала про них. Одно время посылала свои книжки в разные издательства, но потом поняла, что это бесполезно, и перестала. А однажды, сидя за компьютером, наткнулась на информацию о литературных конкурсах и подумала: почему бы не попробовать? Меня не интересуют окололитературные «тусовки», «дипломы» и «звания», меня интересуют только те конкурсы, которые в случае победы обещают издание книги. Потому что, как и любому родителю, мне очень хочется «пристроить своих детей». А книги для писателя – сродни детям. Так я отправила текст на несколько конкурсов, в том числе и в «Необычайные приключения». Времени прошло немало — и вдруг неожиданно узнаю, что повесть вошла в лонг-лист! Я подумала: ого, в первую двадцатку вошла! Для меня уже это было важно. Когда моя повесть вошла в шорт-лист, в семерку финалистов, тут я уже очень сильно удивилась. А во время церемонии награждения лауреатов я начала привставать, когда стали объявлять седьмое место. «Седьмое место…» – и я встаю, «Шестое место…» – и снова приподнимаюсь. А когда объявили первое место – вот тут меня пригвоздило, я уже встать не могла (смеется).
– Среди достоинств «Сказок Морского волка» – яркие картины северной природы: тундра, арктические просторы, айсберги и морские миражи, льдины, ломающиеся у берега, внезапная смена погоды… Вы видели все эти места своими глазами или ориентировались на рассказы супруга?
– На Крайнем Севере я прожила несколько лет и, конечно, использовала свой опыт. Нельзя начинать писать, если ты не видел чего-то сам. Лучше вообще не браться, если чего-то совсем не знаешь.
– Про Жюля Верна говорят, что он писал все свои романы о путешествиях, не покидая кабинета…
– Так то писатель; писатели – особые люди, с особым строем души. А я-то просто литератор, пишущий человек, я могу описать только то, что почувствовала и увидела сама.
Почему я могу описать эти льды и морские пейзажи? Потому что раз пять ходила Северным морским путем. Когда муж – капитан дальнего плавания, то и сама ты, и дети неоднократно оказываются на пароходе. Младшая дочка, например, бывала в плаваниях с полутора лет. Поэтому, конечно, у меня есть личные впечатления.
– И в шторм попадали?
– И не раз. Но в книге всë складывается интереснее. Я описываю шторм в Северном Ледовитом океане (который действительно переживала), но тот эпизод, где по каюте летают и разбиваются тарелки, в действительности происходил на Черном море, когда мы плыли из Стамбула. И я действительно, как моя героиня Ларка, задумала выйти с дочерью на палубу и полюбоваться стихией. И на самом деле это мой муж (а не песец Боцман) вовремя прибежал в каюту и остановил нас от такого опрометчивого поступка. Увидев нас, собирающихся на прогулку, он действительно лишился дара речи. Волны перекатываются через весь пароход, снесло весь палубный груз, по морю плавают турецкие мандарины и помидоры, матросы пытаются хоть что-то спасти – а тут мы. Вот так все реальное из жизни переплетается в книге.
Хотя, конечно, очень много мне пришлось и прочитать, потому что иногда приходилось описывать и такие места, в которых я не была. Северный полюс, например, или Землю Франца Иосифа. Я посмотрела видео, послушала рассказы своего сына, который работает в Мурманске на ледоколах. Но мне было легко все это представить, поскольку я знаю эти места.
Конечно, помогал и муж, который многое мне рассказывал. Я ему читала все, что написала, чтобы он помог увидеть и исправить ошибки.
– Много оказалось ошибок?
– Достаточно одной в уже изданной книге, чтобы потом всю жизнь переживать. Поэтому, пока есть возможность до издания, я бесконечно правлю свои тексты, стараюсь их улучшить. Вообще, ответственность в детской литературе намного выше, чем в книгах для взрослых. Я убедилась в этом только сейчас – когда поняла, что книга выходит на другой уровень. Когда пишешь для детей, тут нужно задумываться обо всем.
Например, один наш старый знакомый, который брал для своего внука книгу, еще изданную мной, как-то раз деликатно заметил: мне непонятно, почему в детской книжке упоминается про водку. А там был момент, когда на корабль берут замерзшую собаку и отпаивают ее водкой. Так было на самом деле, и я написала об этом не задумываясь. Но книжка-то детская – пришлось этот момент переписать. В новом издании убрали также все эпизоды, связанные с курением капитанской трубки. Вполне можно без этого обойтись.
Однажды уже для нового издания «Сказок» я решила уточнить информацию про Николая Чудотворца, которого ненцы называют Сядай-Микола. Мне казалось, чисто интуитивно, что в этом месте есть какая-то неточность. Задала в интернете поиск по этому имени – и, к моему изумлению, компьютер выдал мне ссылку – на меня же! А ведь у меня была ошибка, которую я допустила: у меня было написано, что ненцы приняли православие сто лет назад. А на самом-то деле – двести! Поэтому, сколько раз Елена Кочергина (главный редактор издательства «Символик». – Ред.) присылала мне текст повести с вариантами исправлений, столько раз я его и читала – еще и еще раз. Это был для меня важный урок: ничего нельзя писать легкомысленно, все по сто раз надо проверять и перепроверять!
– Сейчас Вы закончили работу над второй детской повестью. Получается, «Сказки Морского волка» укрепили Вас в желании писать для детей?
– Думаю, никто из писателей не пишет только для детей или только для взрослых. Представляете, как удивился бы Александр Сергеевич Пушкин, если бы его назвали «детским писателем», потому что он писал «Сказки». Или те же Самуил Маршак, Корней Чуковский, Агния Барто – все они писали не только для детей, другое дело, что для широкой публики стали известны как детские авторы. И у меня, как, наверное, у любого литератора, есть стихи и для самых маленьких, что называется, «от трех до пяти», просто они нигде не опубликованы. Я не могу издать их красочно, потому и не берусь.
Новая повесть «Приключения Лели и Юлика в стране Ли», как и несколько лет назад «Сказки Морского волка», начала свою творческую жизнь на страницах нашей газеты «Александровской голос труда». Мы публиковали ее на протяжении трех месяцев, а по завершении объявили в городе и районе конкурс детских рисунков. Делаю это ради самих детей – в первую очередь, чтобы они приобщились к чтению, поучаствовали в творческом процессе. Может быть, родители прочтут им эту книжку, или учителя в школе. А потом мы их соберем на читательскую конференцию, поговорим с ними о литературе, наградим их за участие в конкурсе. Для детей это будет культурное событие районного масштаба. Очень хочется приобщить их к чему-то хорошему.
– В этой новой повести тоже есть автобиографические моменты, Ваши личные впечатления?
– Ну, конечно. Я прожила большую жизнь и впечатлений хватает (смеется). Главная героиня этой повести, Леля, которой семь лет, – это и я сама, и моя внучка Соня, которой недавно исполнилось шесть, и мой внук Максим, который сейчас учится в Москве в университете, и моя взрослая дочь Марина, которая сейчас пишет роман. И все это одна героиня.
– Наверное, все это люди с разными характерами – как же они уживаются друг с другом?
– Так автор-то один. Я использую некоторые биографические моменты из жизни разных людей. А характер у Лели свой… В детской книжке он может быть прописан и пунктиром. Ведь самое главное – это разговор о приобщении детей к добру. В этой новой повести речь идет о русском языке, о литературе, о Пушкине и, конечно же, о любви и дружбе, о выборе между добром и злом. Всë это вечные темы. Они важны для главной героини, Лели, ведь она мечтает стать писательницей. А биографический материал, на котором построить сюжет, всегда найдется.
Например, моя дочь, когда была примерно в том же возрасте, что и Леля, начала писать свою первую повесть. И я не стала сама сочинять отрывок из первой повести девочки Лели, а нашла детскую тетрадку дочери — и взяла оттуда кусочек.
– Вы ведь тоже обращаетесь в первую очередь к детям этого возраста – от шести-семи до десяти?
– Это возраст очень благодарный и благодатный; дети, которым еще все интересно, которые еще многое воспринимают, которым ты можешь что-то дать и чему-то их научить.
Сейчас пустует ниша подростковой литературы – конечно, за нее не каждый возьмется, это дело гораздо более сложное. Нужно быть очень талантливым человеком, чтобы писать для подростков. Ведь они все отрицают – и трудно найти такие слова, чтобы они поверили.
Нашему поколению было легче: мы росли на классической литературе. Герои Толстого, Пушкина – Наташа Ростова, князь Болконский, Пьер Безухов, Татьяна Ларина, Евгений Онегин – все это были наши друзья! Мы жили книгами и по книгам; когда мы размышляли о жизни, то там находили все ответы. И сейчас, казалось бы, – зачем что-то писать, если есть Пушкин: бери и читай. Но, например, мой внук Максим, когда учился в школе, часто говорил: не люблю я про эту старую жизнь читать. Поэтому я и пишу, хотя и не Пушкин. Я напишу так, чтобы ребенок прочитал и подумал: о, это как будто про соседний класс. Ему становится интересно, возникает «зацепка», благодаря которой с ним можно будет поговорить о каких-то важных вещах и попытаться что-то доброе вложить в его голову, душу и сердце.
Все наши классики – люди с православным сознанием
– Как бы Вы советовали говорить с детьми о «вещах невидимых»?
– В духовном воспитании детей нужно быть особенно осторожным. Когда в 90-е годы наше поколение воцерковлялось, то мы, сами будучи неофитами, схватились за членов своих семей, за своих детей-подростков, стали на них давить и диктовать, как жить. И сколько в итоге оказалось переломанных судеб, сколько несчастных семей! Я знаю таких очень много. Многие дети потом не в Церковь приходили, а наркоманами становились. «Ломались» даже дети батюшек, на которых чрезмерно нажимали. В таких семьях выбрасывали телевизоры в окно, потому что – «нельзя смотреть»; все как один строго постились – по монастырскому уставу… Некоторые батюшки запрещали даже беременным нормально питаться и новорожденных младенцев кормить перед причастием. Очень много судеб ломается, когда вера бывает неправильно понята, когда она сводится к бесконечным «постам и поклонам».
Вопросы духовного воспитания – очень тонкие, интимные, я считаю, что детям, а тем более маленьким, нужно говорить о них только в семье. В церкви это может делать священник. А вот в литературе нужно быть очень осторожным.
Мы так сейчас эксплуатируем эти слова – «Бог», «Церковь», «духовность», что возникает отторжение, пропадает вера. Высший пилотаж – написать такую книгу, где слово «Бог» ни разу не упоминается, но очевидно, что ее автор знает Бога и знает, что такое духовная жизнь.
Главное при этом не впасть в другую крайность. Помните советские учебники по литературе? Это какими же виртуозами надо было быть, чтобы писать о Пушкине, Гоголе и Достоевском, нигде не упоминая слово «Бог»! И потому так трудно было по этим учебникам учиться, очень трудно было дойти до сути, понять, о чем же писали наши русские классики. (Кстати, в школе и сейчас ничего принципиально не поменялось.) Поэтому, когда начали выходить книги Михаила Дунаева «Православие и русская литература», в мозгах нашего поколения случился переворот: наконец-то все встало на свои места, наконец-то русскую литературу начали объяснять с духовной точки зрения. Потому что вся наша русская литература, вся наша классика создавалась людьми с православным воспитанием и сознанием, хотя иногда и зараженным немного западными философами эпохи Просвещения, «модой» на гуманизм и атеизм. Но православное сознание победило, и через книги наших классиков многим поколениям прививался православный взгляд на мир.
А сейчас куда ни посмотришь – везде «духовная поэзия», «духовная литература»… Вся остальная – бездуховная, что ли? На самом деле никакой особенной «духовной» литературы или поэзии быть не должно. Она духовная, когда призывает к добру, и бездуховная, когда учит вредному. Духовный мир вообще неоднозначен; духи есть разные, ад – это тоже духовный мир. И, сколько бы ни говорили о «духовности» той или иной литературы, остается вопрос: кем это создано и кем вдохновлено?
Понятно, что задача воспитания заключается не в том, чтобы непременно воцерковить человека и отправить его в монастырь, а в том, чтобы, как сказал один батюшка, научить его в светской жизни, в своей профессии жить с Богом, жить по-божески. Это – самое главное.
В советское время мы не были воцерковлены, но мы были воспитаны на положительных нравственных примерах, в нас был этот фундамент, на котором можно было взращивать и духовность. А сейчас эту опору выбили у детей из-под ног, разрушив иерархию ценностей.
– Проблема еще в том, что дети сейчас почти не читают. Они слышат слова о Боге, о Церкви, но свидетельства живой веры, которые проще всего можно найти в литературе, для них закрыты…
– Самое страшное, что случилось с нашими детьми, — они потеряли представление о сострадании. Я это точно знаю, поскольку готовлю их к ЕГЭ, а там дают тексты либо из классической литературы, либо из произведений советских писателей, у которых еще была крепкая нравственная основа. Когда я вижу эти тексты, то диву даюсь: как дети могут ответить на эти вопросы, если их этому не учат! Они могут понять линию сюжета, могут ответить, о чем этот текст — о войне, о природе или о животных, — но они совершенно не понимают, о чем идет речь, если их спрашивают, например, о милосердии.
В лингвистике есть такое понятие – «лингвистическое сито». Как известно, у иностранцев, говорящих по-русски, есть характерный акцент: они произносят наше мягкое «л» как твердое. А все потому, что их слуховой аппарат устроен таким образом, что наше мягкое «л» они просто не слышат, он не проходит через их «сито». Точно такое же «сито» есть и у нас, только нравственное. Детям нечем понять, что такое милосердие! Причем я говорю о детях из самых лучших семей, которые поступают в самые лучшие вузы.
– Почему так произошло, на Ваш взгляд?
— Это, конечно, проблема сегодняшнего общества в целом, но в первую очередь – семьи. Когда я смотрю на современных детей, то думаю: а кто их воспитывает? Кто их родители? А их родители — это наши дети, которые воспитывались в 90-е, в обществе разрушенных идеалов. А теперь выросли и их дети. На каких идеалах они воспитывают своих детей?
У нас-то самих еще была нравственная основа, но своих детей мы уже воспитали плохо. То, что для нас было само собой разумеющимся; те нравственные понятия, которые мы впитали с молоком матери; ту благодать, часть которой мы еще успели получить, – своим детям мы все это уже не передали. Мы не учили их тому, что для нас казалось очевидным.
Когда-то я очень много писала о наркомании. Ко мне приходили матери, плакали и говорили, что они воспитывали сыновей, чтобы те не стали алкоголиками, бездельниками, бандитами. А они становились наркоманами. Потому что матери понятия не имели о наркомании и не знали, что от этого надо предостеречь ребенка. А к этому добавился еще и «благочестивый» нажим: вставай, пойдем в церковь! Конечно, люди начали ломаться, особенно те, у кого подростковый возраст пришелся на 90-е. Они видели жизнь, которая текла вокруг них, и она не сходилась с тем, что говорили родители. Слишком большая была разница, и они растерялись. А теперь мы говорим о них как о «потерянном поколении».
– А современные дети? Реально ли в них вложить какие-то представления о нравственности?
– Это могла бы сделать семья, если бы она была. Но благополучных в духовном смысле семей у нас становится все меньше. Потому что благополучие сегодня понимается только как материальный достаток и особая успешность, если тебя показывают по телевизору. Бабушки, конечно, берут на себя воспитание внуков, но бабушка – это бабушка, она не может дать ребенку то, что должны дать родители. Вот и получается: семейного воспитания нет, нет воспитания нравственных начал и в школе. И получается провал.
Как сейчас строится иерархия ценностей? Молодые родители и молодые педагоги нацеливают детей прежде всего на успешную карьеру и богатство. Деньги и карьера, конечно же, входят в систему ценностей, но достигаются не любой ценой и стоят не на первом месте. Мало кто понимает, что, если человек во главу угла поставит духовное, тогда решатся и его «земные» проблемы, потому что он будет правильно к ним относиться. Все решается на духовном уровне.
Язык – это духовное явление
– Как Вы относитесь к тому оскудению, выхолащиванию, которые происходят с языком в наше время? Нет ли и тут связи с нашей духовной жизнью?
– Конечно, есть, ведь язык – это духовное явление. В начале было Слово. И Слово было Бог. «Слово» — одно из имен Бога. Еще в древнерусском языке слово «язык» фиксировалось в значении «народ, нация». А что влекут за собой эти понятия с точки зрения этимологии?
Понятие «народ» неотрывно от понятий «род, поколение, семья». В свою очередь, «семья» образовалась от слова «семь» (пишется с буквой «ять) в значении «работник, домочадец». Слово «семья» родственно готскому «деревня» и древненемецкому «родина».
От слова «работник» выстраиваем цепочку к слову «раб», первоначальное значение которого – «сирота». Отсюда возникает понятие усыновления. «Раб Божий» – это «сын Божий», тот, кого Бог усыновил. А слово «сын» дословно значит «рожденный»; таким образом, «сын Божий» означает «рожденный в Духе».
Слово «поколение» возникло от слова «колено», а это то же, что «плечо». Значит, «поколение» – это когда ты плечом к плечу со своими ближними.
Слово «деревня» связано со словами «дом», «строение», а «строение» – однокоренное со словами «простор», «страна», то есть по смыслу связано с «родиной».
И, наконец, слово «домочадец». «Чадо» восходит к слову «начало». Получается, что начало закладывается в семье, а потом уже идет духовное возрастание: человек может родиться в Духе, а может не родиться. Вот как всё взаимосвязано. Самые главные наши ценности – дом, семья, дети, страна, родина, Бог – все включаются в понятие «язык».
– Но в наше время язык стал намного проще и грубее. Например, в 60 — 80-е годы прошлого века услышать в общественном транспорте, а тем более в школе матерное слово было почти невозможно, если такое происходило, это был грандиозный скандал. А сейчас это стало чуть ли не нормой…
– Есть известная пословица: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». А язык – это то же самое зеркало. Если происходит падение нравов, это отражается и на языке.
Выхолащивание языка началось давно, еще в советское время. Меняются идеалы – меняется и язык. Если не признавать Духа, то становится непонятным и слово «духовность». Постепенно произошло «обмирщение» лексики, упрощение понятий. Если мы заглянем в советские словари, то не найдем там, например, адекватного значения слова «грех»: это просто плохой поступок.
Что же касается многих процессов, происходящих в языке, то они были во все времена и всегда будут. Язык – это не механизм, а организм, причем организм самоочищающийся. Все равно победит дух, заложенный в язык изначально. Как в человеке есть и земная оболочка, и душа, и искра Божья, так и в языке те же составляющие. Не случайно одна часть лексики обозначается в словарях пометой «грубо-просторечное», а другая – «поэтическое», то есть возвышенное.
Всегда, во все времена боролись с влиянием на русский язык иностранных слов. Зачем, мол, говорить «калоши», если можно сказать по-русски: «мокроступы»? Но «калоши» победили, язык сам выбрал это слово. В наше время язык находится под таким же давлением, связанным с тотальной компьютеризацией. Но сколько бы об этом явлении ни спорили, вся шелуха отпадет, я уверена, и останется то, что нужно языку. Другое дело, что «пустые, грубые, безнравственные» слова очень вредны для людей, ведут их к бескультурью и ограниченности. Не для языка они вредны, а для нас, людей. Именно поэтому нужно следить за чистотой языка.
Что касается сквернословия, то эта часть лексики никогда не считалась нормативной. Матерные слова находятся за пределами языка и характеризует состояние общества, которое бездумно их употребляет. Сегодня это явление действительно сильно распространено и засоряет души.
Я, например, считаю одной из главных причин этого неприятного явления падение женщины, как падение последнего оплота. Представить невозможно, чтобы во времена, когда я училась в школе, какой-то мальчишка мог сказать плохое слово при нас, девочках. Если бы кто-то осмелился такое сказать при мне, я бы подумала, что конец света наступил. А сейчас? Сначала девочки стали позволять говорить плохие слова при них, а потом сами стали их произносить.
Раньше женщина держала в руках дом, детей, всю семью. А теперь пустилась во все тяжкие, так что ее нравственное падение очень сильно повлияло на все общество и определило его деградацию. Когда мать перестает быть матерью – тогда уже можно все. Отсюда и сквернословие. Человек перестает понимать, Кто такая Пресвятая Богородица, кто такая его собственная мать, кто такая женщина вообще. Исчезает понимание, что такое честь, благородство, чувство собственного достоинства. Современным людям непонятна суть таких слов, как кощунство, оскорбление, хамство. Как сегодня наших детей воспитывать, как их уберечь от грязи и пошлости, от всех соблазнов – я не знаю. Кажется, сегодня они почти поголовно поражены этой заразой.
В моей новой книжке «Приключения Лели и Юлика в стране Ли» есть эпизод, когда дети попадают в гости к Тетушке. Им казалось, что они попали в сказку, а это оказался виртуальный мир, где на самом деле нет жизни, это мертвый мир, где все – подделка, фальшивка. Это то самое, от чего детей должны оберегать родители, но – не оберегают. Более того, они сами все это детям предоставляют, чтобы показать, что «наши-то не хуже других»! Вообще, всё плохое, как и всё хорошее, прививают детям родители собственными руками.
С чего бы это дети стали, допустим, пить шампанское, если бы родители сами не начали покупать им «шампанское для детей»? А разве не сами мы стремимся проводить выпускные вечера, начиная с дошкольного возраста, непременно в кафе и непременно с «детским шампанским»? Так у детей формируется навык! И, главное, постепенно происходит отрыв от семьи.
Когда-то я вела в газете рубрику «Нравственный выбор», и был у меня материал, который назывался «Семена зла». Я написала его после выпускного вечера сына. Когда я шла в школу, то представляла, что вот сейчас мы, родителя, сядем вместе с детьми за стол, поговорим об их будущем, полюбуемся на них – так же, как это было когда-то у нас в школе. Но педагоги во главе с директором провели выпускников мимо нас, посадили их в зале, где стол был заставлен бутылками, и только несколько мам остались там как обслуживающий персонал. Я не могла об этом не написать!
Прошло несколько десятилетий. И вот уже выпускник — мой внук. На последний звонок родителей не пустили вообще, а на выпускной – детей увезли в другой город, где сняли для них кафе. Так на наших глазах происходит развал семьи, и в этом причина очень многих наших сегодняшних бед. Сначала, еще в советские времена, родителей пересажали, а детей обобществили. А теперь родители сами от детей внутренне отказываются, заботясь только об их материальном обеспечении. Так и идёт. Надо сказать, грамотно действуют некие силы, которые знают, что они делают. Первое, что необходимо, чтобы властвовать над душами, — оторвать ребенка от семьи. Это самое главное зло. Дети беззащитны, когда их отрывают от родителей: делай с ним что хочешь, лепи что хочешь. За детей нам всю жизнь бороться нужно. Кто может научить нас непрестанной молитве? Только собственные дети. Может быть, тревога за детей — это единственное, что ещё может нас отрезвить.
Есть особый талант читателя
– Вы выпускница филологического факультета Ленинградского университета. Вы с юности понимали, что литература – ваше призвание?
– Литература для меня была просто данностью. Это было от природы. Я очень рано научилась читать и уже в начальной школе (мы тогда жили в Сибири, в городе Новокузнецке) перечитала всю «Библиотеку приключений», Диккенса, Джека Лондона, Гоголя… До сих пор помню даже, какого цвета были обложки этих книг.
И в литературу меня привела именно литература. Как говорил русский философ Иван Ильин: писателю обязательно нужен читатель, причем читатель талантливый. Такой читатель есть со-участник писателя, со-творец, и каждый писатель ждет встречи с ним.
Я всю жизнь была читателем и до сих пор им остаюсь. И писать стала именно потому, что я в первую очередь читатель.
Чтобы твоя книга действительно стала желанной встречей для читателя, необходимо вложить в нее энергию своей души. Литература ведь не материального происхождения – это творчество души.
Много лет назад к нам в Александров приезжал художник Сергей Андрияка, который сейчас широко известен. А тогда он только создавал авторскую школу. Когда я вошла в зал, где проводилась его выставка, то в первый момент невольно прикрыла глаза – настолько яркие были краски его необыкновенной акварели, настолько реальные предметы на картинах: вот лежит старинная Библия, так что хочется ее полистать, вот по-настоящему колеблется пламя свечи… После открытия выставки я брала у него интервью. Мы стали разговаривать – и он приоткрыл мне суть творчества. Мы подошли к какой-то работе и художник сказал: дело не в том, что на картине изображено, с помощью каких красок она создана; она может быть написана яркими красками, вся пронизана солнцем – а человек подойдет, и у него потекут слезы. А рядом другое полотно: серые размытые краски, накрапывает дождик, все, казалось бы, располагает к унынию – но ты смотришь на нее, и у тебя растет в душе радость. Дело не в том, чтό изображено, а в том, какую энергию души вложил в свое произведение художник. И ему очень важен отклик чьей-то души, хотя бы даже одной.
Так же и с литературой.
Как-то пришла я в церковь, а ко мне бежит бабушка, которой в прошлый раз я подарила свою книжку, и говорит: «Спасибо, обрыдалась вся!» Казалось бы – расстроила старушку. Но такое рыдание дорогого стоит, и благодарит она тебя не за то, что плакала, а за то, что пережила какое-то очищение души, что-то оказалось для нее в этой книжке важно.
– Вы назвали одной из своих настольных книг работы Ивана Ильина. А к каким еще книгам вы постоянно возвращаетесь?
– У меня нет одной «настольной книги», а есть целый «настольный» книжный шкаф (смеется). Книги, которые у меня всегда под рукой. Если говорить о духовной литературе, то, конечно, это Евангелие, молитвослов, акафисты Пресвятой Богородице, я их очень люблю и постоянно читаю. Еще – книга «Нам оставлено покаяние», сборник писем игумена Никона (Воробьева). Я считаю батюшку своим духовным отцом, спрашиваю у него совета, несмотря на то, что он давно покинул этот мир и пребывает в Царстве Небесном. Я читаю книги с карандашом, и книга игумена Никона вся в моих пометках и закладках. Очень люблю также книги архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Шаховского). Это тоже мой духовный наставник. И поэт замечательный.
Всегда у меня под рукой названный уже выше шеститомник Михаила Дунаева «Православие и русская литература». Если говорить о художественной литературе, то очень люблю произведения Ивана Шмелев, с удовольствием читаю книги Юлии Вознесенской. Большое место в моей жизни занимает поэзия – от «золотого» пушкинского века с ним во главе до Александра Блока и всего «серебряного» века: Марина Цветаева, с именем которой тесно связан наш город, Борис Пастернак, Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам… Есть на этой заветной полке и Андрей Вознесенский, и Евгений Евтушенко, и Роберт Рождественский, и Иосиф Бродский…
Отдельное место занимают словари, которые я очень люблю. Любой словарь – мой друг, а «Этимологический словарь» – одно из моих любимых чтений.
Если мне вдруг нечего читать, я перечитываю классику, могу начать с любого места. Несколько лет назад перечитала «Детство» Льва Толстого – удовольствие получила! Когда вышел фильм «Анна Каренина» Сергея Соловьева, меня поразило, как можно было превратить Анну Каренину в наркоманку. Стала перечитывать роман. Убедилась, что режиссер снимал фильм не по Толстому, а по-своему.
Всегда со мной мой любимый Пушкин, очень люблю перечитывать его поэзию, прозу, письма. Из современных писателей нравятся Сергей Довлатов, Людмила Улицкая. С удовольствием познакомилась с творчеством французской писательницы Анны Гавальда. Очень любопытны мне книги Павла Басинского – и о Толстом, и о Горьком. Слежу за его творчеством, ни одной новой книжки не пропускаю. Всех не перечесть.
– Времени на чтение хватает?
– Чтобы начать читать, надо заканчивать писать (смеется). Так что жду, когда перестану быть писателем и снова стану читателем. Когда мне попадается интересная книжка – бросаю все дела, пока не перелистну последнюю страничку.
А вообще жаль, что жизнь такая короткая. Если бы я успела, я бы стала не только филологом, журналистом и писателем, но попробовала бы еще выучиться на врача, на модельера, стать актрисой. Все эти возможности у меня были. Просто не хватает одной человеческой жизни на все.
Мне казалось: журналистика – это так высоко
– В детстве Вы жили в Сибири, потом в Кишиневе, в Ленинграде, после – в Заполярье, а теперь уже давно живете в Александрове. Сильно ли отличаются друг от друга люди в разных краях?
– Если говорить о сибиряках, то во времена моего детства (не знаю, как сейчас) это были люди более простодушные, наивные, открытые, чем, допустим, жители Молдавии. В чем-то все мы очень разные, а в чем-то – одинаковые. Для всех важна семья, для всех важны дети, родные места, все хотят, чтобы их любили.
– Где Вам было проще находить с людьми общий язык?
– Везде. Я человек коммуникабельный. Но теплее всего отношения на Севере. Там люди становятся друг для друга не просто друзьями, а родственниками. Всех детей воспринимаешь как собственных, все друг другу помогают. Наверное, суровые условия людей сплачивают.
Когда мы жили в Кишиневе, по соседству жил парень на несколько лет старше. Я была школьницей, а он уже студентом. Словом, там он был просто соседом. Но когда он оказался на Севере вместе с женой, которую я вообще не знала, и они заехали к нам, мы встречали их, как родственников!
Вообще, чем дольше живешь, тем лучше понимаешь, что все люди во многом одинаковые и все достойны любви. И тех, которые кажутся злыми, сварливыми, – в первую очередь пожалеть нужно. Ведь часто это просто защитная реакция, человек не от хорошей жизни таким становится. По большому-то счету, мы только жалеть должны друг друга.
– Работа журналиста предполагает интерес к людям. Вас поэтому в журналистику потянуло?– Опять та же самая «случайность» (смеется). Когда я училась на филфаке, то однажды встретила девочку из параллельного класса, которая поступила на факультет журналистики в Ленинграде. И тогда подумала, что мне тоже это интересно, что я бы тоже с удовольствием там училась. Но мне казалось, что журналистика – это так высоко, так недостижимо, туда нужно приходить уже с чем-то готовым, опубликованным…
Но в итоге журналистика сама меня нашла. Когда мы приехали в Игарку, я пошла устраиваться на работу в школу. Но мест в школе не было. И я пошла работать на студию телевидения – и сразу поняла, что это мое дело. Я была редактором и ведущей двух детских передач: «Игарчата» (для среднего школьного возраста) и «ИКС Ориентир» (Игарский клуб старшеклассников «Ориентир»). Позже я все-таки поступила на факультет журналистики МГУ и заканчивала его, уже работая здесь, в Александрове, в редакции газеты.
– На телевидении у Вас было живое общение с детьми?
– Да, мы выходили в эфир «живьем». С подростками подход был один, с детьми помладше – совсем другой. С маленькими у нас была генеральная, так называемая «трактовая», репетиция перед эфиром, где мы что-то разучивали. Но со старшими, мы понимали, так делать нельзя: если бы мы с ними репетировали, то не было бы живого разговора. Поэтому мы выходили в эфир без подготовки, и они очень часто подставляли меня (смеется). Как пойдут о чем-нибудь рассуждать – про «блат» в торговле, например, или еще про что-нибудь эдакое, а мне потом объяснительные писать. Это же были 1980-е, тогда горкомы еще зорко следили за «правильной идеологией».
Я никогда не думала о миссионерстве
– Давайте вернемся к Вашим первым сборникам стихов и эссе под общим названием «На кораблике под сенью Креста». Они родились из дневниковых записей или как-то иначе?
– Скорее, из разговоров с друзьями. Когда мы собираемся, то говорим на разные темы, и из этого рождаются мысли и стихи. Или, точнее, рождались. Потому что, хотя, конечно, я «строк печальных не смываю», но с этим «форматом», я думаю, я попрощалась, потому что вместе с «Корабликами» изменялась и я. Поэтому третий «Кораблик» так отличается от первого.
Когда наше поколение, воспитанное в советское время, пришло в Церковь, нам казалось, что мы наконец-то узнали конечный идеал и теперь количеством поклонов обязательно его достигнем. Но сейчас я думаю уже по-другому, и о чем писать дальше – не знаю. В какой-то момент ты перестаешь быть неофитом и понимаешь, что дело не в постах, не в поклонах, не в количестве молитв или посещений церкви, и вдруг оказывается, что ты не знаешь – а что же дальше. Потому что к идеалу ты так и не пришел, любовь как была где-то вдалеке, так вдалеке и остается. А наша современная церковная система (это не моя мысль, об этом говорят) не готова вести ко Христу людей думающих, она поддерживает и ведет только новоначальных. Или тех, которые способны слепо верить всему, что скажет батюшка. Есть, конечно, такие счастливцы, которым вера дарована Господом изначально. Но их единицы. А люди, которые рассуждают, у которых «горе от ума», – они в какой-то момент чувствуют, что их не устраивает «количественное православие», потому что количество никак не переходит в качество. Есть очень хорошая книга Нины Федоровой «Уйти по воде», она как раз об этом. Героиня-то сумела «уйти по воде», а у меня для этого оказалось недостаточно веры. Я только знаю, что Бог не оставит и что нельзя отходить от Церкви. А чтобы не отойти – необходимо исповедоваться и причащаться.
– Вы верующий человек с детства?
– Правильнее, наверное, сказать, что я никогда не была неверующей. Бабушка с детства водила нас в церковь, мы там крестили детей, на Пасху освящали куличи. Когда выросли, в церковь уже не ходили, это случилось позже. Но чему я сейчас рада – у меня никогда не было отрицания, никогда я не была воинствующей атеисткой. Помалкивала, но с детства знала, чувствовала, что Бог есть, что существует духовный мир, причем не только светлый, но и темный.
Когда наступили 90-е годы – почему мы с головой ринулись в оккультизм? Потому что там звучали слова «Бог», «красота», «любовь», все те идеалы, которые были в душе. Этот путь тоже нужно было пройти, хотя эклектика была невообразимая: ты одновременно и оккультист, и в церковь заходишь… И там, и тут…
На какое-то время я стала очень серьезной поклонницей Рерихов, Блаватской. Почему в итоге оттуда ушла? Потому, что начинаешь размышлять – и что-то начинает не сходиться. «Добро», «любовь», «красота», «Бог» – и вдруг читаешь про Блаватскую, что, если за столом она роняла салфетку, бесы подбирали ее и давали ей в руки. Волей-неволей задумываешься: а с чего это бесы общаются с теми людьми, которых тебе преподносят как идеал?!
К сожалению, когда человек во что-то такое вляпывается, его очень трудно потом извлечь обратно: вся эта эйфория очень сильно захватывает душу человека. Только по милости Господа удается оттуда вырваться. Помню, однажды к нам в редакцию газеты пришли воцерковленные люди, и я начала им заливать что-то «высокое», связанное с оккультизмом. Один из них, мужчина, не смог даже меня слушать: женщины еще пытались спорить, а он не стал даже со мной разговаривать, просто выбежал из комнаты. И это меня отрезвило. Я подумала: что-то не так. Начинаешь размышлять — и в конце концов приходишь в Церковь. Чаще всего – через страдание. Например, меня привела в Церковь смерть отца. Когда через страдание проходишь, душа начинает чувствовать по-другому.
А когда пришел в Церковь, уходить уже некуда.
– Сейчас часто говорят о том, что в Церкви слабо поставлена миссионерская работа. А Вы как журналист пытались внести какой-то вклад в дело христианского просвещения?
– Я никогда не думала о своей работе как о миссионерстве. Просто делаешь дело – и все. Но если взять двух людей – одного православного, а другого атеиста, – посадить их рядышком и дать одну и ту же тему, конечно, каждый будет трактовать ее по-своему. Об одном и том же будут говорить «с разных колоколен». Так же и с журналистикой. Когда ты сама меняешься, когда твое сознание становится православным, то, естественно, и у твоей работы проявится другое лицо и появится другое направление.
Единственное – я старалась никогда не уходить в «чисто православное», писать исключительно о церковной жизни, но всегда – со светской точки зрения. У монахов свой путь, и это путь узкий. А мы, когда приходим в православие, сразу хватаемся жить по монашескому уставу. Куда нам до него!
Нужно трезво ко всему подходить, нельзя людей пугать, чтобы они говорили: все, сделался православным – ненормальный стал. Даже словцо сейчас появилось, отражающее это негативное явление, – «православнутые», а еще в таких случаях говорят о «профессиональных православных». Куда бы такие люди не пришли – от них все шарахаются. Потому что «православнутые» становятся «святее всех святых», с «неверными» уже за один стол не садятся. Для них Бог – это каратель. Съел ты в пост пряник, в котором наверняка есть что-то скоромное, – Бог тебя в ад сбросит. А «неправославные» на них смотрят и говорят: это что – и есть православие? Нет, нам такого не надо.
Более самонадеянных людей, чем «православнутые», я не встречала. Вот уж где гордыня! Это всегда истина в последней инстанции, всегда взгляд свысока, всегда всем подряд замечания. И думаешь: стоило ли тридцать, а то и пятьдесят лет ходить в церковь, чтобы прийти к таким печальным результатам и так и не понять, что главное – это другой человек и то, как ты к нему относишься. Что Бог только там, где есть место состраданию, сопереживанию, где есть любовь к другому человеку.
Однажды в больнице мне пришлось столкнуться с «православными сестрами милосердия». Они разносили по палатам просфоры и святую воду. И вот один больной попросил у них водички, а они не дали, потому что он «уже ел». Елейным голосом они объяснили бедняге, что если он поел – то нельзя. А человек взял да умер, так и не испив святой водички. Самое страшное, что никто не в силах их убедить, что они поступили не по-христиански. Они уверены в своей непогрешимости, в своей близости к Богу – ведь они все сделали «по правилам».
И с детьми тоже недопустимо разговаривать таким сюсюкающим, елейным языком. Мы не можем вернуть старую, дореволюционную жизнь, как бы хороша она ни была. И поэтому нечего рядиться в эти одежды. С детьми надо разговаривать на понятном им языке. В «Сказках Морского волка» я очень четко это отслеживала, так что подруга даже посетовала: ты, мол, мало православия сюда вложила. А я как раз очень аккуратно старалась его «вкладывать», потому что не хочу говорить об этом всуе. Говорить надо о том, что люди должны друг друга любить, друг другу помогать, друг другу сочувствовать – вот тогда Бог с нами. Он всегда третий.
С другой стороны – мне было радостно побывать у вас на церемонии награждения лауреатов конкурса. Я неожиданно попала к своим – и это стало для меня самым большим подарком! Вошла в зал – и сразу поняла: вот они, настоящие миссионеры! Те самые, которые дело делают, а не возвышаются над другими и воображают, что их за это дело похвалят и миссионерами назовут (смеется).
Символик/Символик/Символик
