Неуспокоенный - вот, наверное, самое точное определение для Николая Бурляева.
И фамилия так соответствует его характеру. Он всегда в поиске, в борьбе, в конфликте. Подчас даже с самим собой. Так, может, как раз в буре для Бурляева и есть покой? Как в стихотворении его любимого Лермонтова…
- Николай Петрович, вы стали сниматься очень рано, с 13 лет. В переходном возрасте были моменты сопротивления, отчаяния, желания уйти с этой стези?
- Нет, такого не было, поскольку я знал свою судьбу и уже в пять лет предвидел ее интуитивно. То есть отчаяния не было. Сопротивление - да, было, оно и сейчас есть. Сопротивление пятой колонны и некоторых чиновников, которые вроде бы обязаны пропагандировать русскую культуру, но относятся надменно к традициям, пропагандируя так называемое современное искусство. Великий художник Иван Крамской говорил, что нет такого понятия «современное искусство», искусство или есть, или его нет. А Гоголь говорил: «Сейчас идет самый главный бой, бой за душу человека». Так вот и в наши дни этот бой идет очень активно.
- У вас пятеро детей, внуки. Можете сказать, какая разница в восприятии мира между вашим поколением и сегодняшним? Чего не хватает нашим детям?
- Нам повезло больше, чем поколению наших детей и внуков. Была в стране правильная христианская идеология. При том, что мы жили вроде бы в тоталитарном обществе. И наше искусство было христианским, хотя его делали партийные режиссеры: Бондарчук, Шукшин, Ростоцкий, Озеров, Кулиджанов, Чухрай. У сегодняшнего поколения отняли идею, идеологию. Один из наших бывших министров культуры говорил: «У нас теперь нет идеологии». Значит, все творят что хотят. Подражают Голливуду, мечтают о желтой болванке со странным названием «Оскар». Люди свихнулись со всеми этими гей-парадами, однополыми браками и прочей мерзостью.
«СПАСИБО КОНЧАЛОВСКОМУ ЗА СУДЬБУ»
- Откуда пошла ваша фамилия Бурляев, которая так вам подходит?
- Мой отец говорил, что наши предки - запорожские казаки. Один из них, Кондрат Бурляй, был сподвижником Богдана Хмельницкого, в 1632 году он прибыл в Москву с грамотой о присоединении Украины к России. Четыре года назад историки показали мне мою родословную и эту посольскую грамоту.
- И вы продолжаете бурную деятельность ваших предков, только уже на ниве искусства. Знаю, очень важными для вас стали фильмы «Военно-полевой роман» (1983 г.), «Лермонтов» (1986 г.) и «Мастер и Маргарита» (1994 г.). Скажите, в Александре Нетужилине, герое «Военно-полевого романа», Лермонтове и Иешуа Га-Ноцри для вас есть что-то общее?
- Я бы сюда еще добавил «Андрея Рублева» и «Иваново детство». Эти пять фильмов для меня очень важны... Конечно, что-то общее есть. Каким-то образом углядел меня, 13-летнего школьника, на улице Горького Андрей Кончаловский. Он определил мою судьбу, и за это я ему всегда буду благодарен. Он просто подозвал меня: «Иди сюда, мальчик. Ты мне нужен». Дальше эту зароненную в душу искру стал разжигать Андрей Тарковский. Провиденциально и то, что мне удалось убедить Тарковского дать мне роль Бориски, отливающего колокол. Ведь он не хотел меня даже пробовать, писал эту роль для другого человека.
Для меня он написал роль Фомы, ученика Андрея Рублева. Мне эта роль не понравилась, но прямо сказать об этом Андрею я не мог. Просто попросил его попробовать на Бориску. Он сказал: «Нет, ты мал для этой роли». Но каким-то чудом удалось привлечь его внимание к этой идее. Он сделал пробу, я его убедил, что это мое. И уже через много лет после «Андрея Рублева», в котором я отливал колокол, мне было суждено отлить свой судьбоносный колокол - кинофорум «Золотой витязь». Я, как и Бориска, отливая колокол, не знал секретов мастерства, не ведал, как создаются кинофестивали. Это со временем я стал профессионалом в фестивальном деле.
- Про Тарковского и про себя вы как-то сказали: «Несмотря на то что я Андрея Тарковского люблю и боготворю до сих пор, если честно, он в каком-то смысле затруднил мою жизнь на многие годы, закрепив за мной образ такого жесткого нервного существа, а я ведь другой. Я такой, как в «Военно-полевом романе», - стремящийся к покою и гармонии. Я читал сценарий и плакал. Понимал, что это мое, что мне впервые в жизни предлагают истинно мою роль». О каком покое вы, такой бурлящий человек, говорили?
- Я говорил о том, что имел в виду Пушкин: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Это стремление к внутреннему покою, когда ты можешь созерцать Господа, говорить с ним, исполнять Его волю в творчестве. Покой - ближайший путь к Господу и Творчеству. Весь мир против того, чтобы ты был в покое. Растаскивает нас мир - работа, жены, дети, чиновники, недоброжелатели... Нет покоя. Но надо уметь сохранять покой и радость в сердце.
- По-вашему, покой - это прежде всего уединение?
- Да, но оно бывает так редко. Надо учиться жить так, чтобы, не обижая ближнего, быть в покое. Это очень сложно. Но жизнь вообще очень сложная штука.
«НЕ ДУМАЛ О ЗАВИСТИ КОЛЛЕГ…»
- В одном интервью вы сказали, что после «Мастера и Маргариты» у вас пропало желание сниматься. Почему? На вас так подействовала роль Иешуа?
- Нет, не после этого образа, оно стало пропадать еще раньше. Потому что я всегда знал цену актерству. Мне претило, когда обо мне говорили - артист. Артист - это шарфик на шее и бабочка. Гламур, самолюбование. Я отыгрался в эти игры, когда по молодости лет снимался и там, и сям. Обеспокоенный Андрей Тарковский, видя, что я делаю, говорил: «Коля, что ты делаешь? Не играй то, за что тебе потом будет стыдно».
- Ницше говорил, что актеры гибнут от недохваленности, а люди вообще - от недолюбленности. Согласны с этим?
- Абсолютная глупость. Как это актеры гибнут от недохваленности? Чем нас больше хвалят, тем хуже для нас.
- Почему?
- Нам очень полезно, когда нас гладят против шерсти. Потому что это заставляет что-то переоценить и мобилизоваться. И я благодарен судьбе за то, что у меня был «Лермонтов», за те испытания, за ту горькую чашу, которую я испил, воплотив этот фильм, когда созданную картину начали уничтожать мои коллеги и «перестроившиеся» СМИ.
Прошло уже почти 35 лет с тех пор, как меня буквально распинали мои «коллеги». Я тогда приехал к своему другу Никите Михалкову, хотел показать ему фильм, но он был где-то за границей. И я показал фильм его маме, Наталье Петровне Кончаловской.
Когда фильм окончился, она погладила меня по голове и сказала: «Коленька, да ведь они тебе завидуют». Я не думал тогда о зависти коллег. Лишь удивлялся тому, как издевались они надо мной и над фильмом. Поражался организованной кампании травли «коллегами» и СМИ, блокировавшими выход положительных рецензий. Ведь тогда, за 10 месяцев до выхода фильма на экран, 22 критика в центральной прессе объявили его едва ли не самым плохим в истории!
Потом оказалось, что те, кто устроил эту травлю, сами мечтали снимать фильм о Лермонтове. Те, кого я считал своими друзьями, двинули на трибуну Кремля юного кинокритика, ударившего по «Лермонтову». В ложе сидело все Политбюро во главе с Горбачевым. Тогда я принял первый в своей жизни удар, нацеленный прямо в сердце, и благодарю Бога за то, что так было. Это заставило меня во многом все переоценить и собраться. Слава богу, я уже успел показать «Лермонтова» зрителям и видел, как принимает фильм народ. Полные залы, овации, длившиеся по 10 минут, сердечные слова, слезы...
Беседовала Ирина Тульчинская
Мир новостей
