Великий своим казачеством Тихий Дон, на берегах которого расцветала совсем иная русская идентификация, вольная, постоянно готовая дать отпор захватчикам, подарил русской литературе столько, сколько она до сих пор не может удержать. От Шолохова, Туроверова и дальше простирается степное, полное ястребиного клёкота, пространство.
Как чувствует себя современный писатель и издатель через призму восприятия поэта Виктора Петрова, главного редактора литературно-художественного журнала «Дон», издаваемого в Ростове-на-Дону с 1925 года?
– Смотрите: мукою христовой
Искажены мои уста!
Я думал: слово – это слово,
А слово – это взлёт креста...
Виктор Сергеевич, цитируя вас («Твердь», издание журнала «Юность», 2019) и думая о смысле сказанного вами, а ещё лучше ощущая накал эмоции, неизбежно приходишь к мысли о том, что оставаться в поэзии сегодня могут только самые неуступчивые, одержимые, не считающиеся ни с периодом упадка слова, затянувшимся на всю нашу с вами сознательную жизнь. Ни с чем. Так ли это? И – почему?
– Встречный вопрос: но разве когда-то было иначе, если мы говорим о подлинной русской поэзии? Писание стихов – при тайне самого процесса – предполагает неимоверную отдачу всего себя, даром ли «требует поэта к священной жертве Аполлон». Слово оплачивается судьбой, даже самой жизнью. И сколько тому примеров! А то, что ныне предполагаются «последние времена», так возвышенный слог обретается в иной системе координат, где главенствует пушкинский «Пророк».
«Упадок слова»? Скорее, духовный упадок, бесцельность земного существования довольно значительной части наших же соплеменников. Как тут быть пишущему человеку? Да хотя бы обратиться к примерам православного подвижнечества.
Представьте картину: небо заволакивают низкие тучи, кажется, ещё чуть-чуть – и они так осядут, что тронут золото монастырского креста, осеняющего остров Столобное на озере Селигер. Дождь кропит обитель. Это святое место, где витает дух преподобного Нила, которому в 1528 году по свидетельству хроник глас Божий в тонком сне указал путь спасения именно сюда, в пустынную о ту пору сторону.
Строгое подвижничество Нила, непрестанная молитва, уподобление себя древним столпникам, неистовым ревнителям веры, свершение чудес и дар прозорливости, а он уединённо прожил в устроенной келье при часовенке без малого 30 лет, вели к нему люд отовсюду. И он соболезновал словом, помогал.
Храню тверскую иконку со строгим ликом стойкого в своей вере и правоте преподобного, чей прах упокоен на острове, омываемом селигерскими водами. Кажется, что тамошние и прочие земли дают всем нам силы выстоять, превозмочь, воздеть очи к небу, где меж туч золотится русский крест.
На Руси так было всегда: страждущие тянулись к избираемым свыше духовным отцам, чьё участие оказывалось и целительным, и очищающим для души и тела.
Истинная русская литература уже с самого своего появления переняла от православного мира эту благую миссию. Нет нужды перечислять наших классиков, чьи литературные деяния в этом смысле были на пользу Отечеству. Озаботимся нынешней словесностью. И здесь отнюдь не всё благостно.
– Этапами гоняли русский люд,
А хлад сибирский по-медвежьи лют.
И выдержать его не каждый мог,
Но где у русских болевой порог?
В ваших стихотворениях порой звучит мотив «зоны», неволи. То столыпинские выгоны, то гулаговские зоны мелькнут («Век свободы не видать в России»). Семье пришлось испытать или просто «задевает» – по слухам, рассказам и – собственному безошибочному чувству невыносимой экзистенциальной тесноты, сковывающей, не дающей дышать?
– Никогда об этом не думал, стихи приходят сами собой. Начну с того, что я из Ростова, города, названного в своё время русским Чикаго, и, понятное дело, трансформировавшегося на русский лад в «Ростов-папу». Знаменитая одесская песня про пивную на Дерибасовской есть не что иное, как калька с блатной ростовской песни «На Богатяновской открылася пивная». Так вот, моя улица Горького, строку из стихотворения о которой вы процитировали про «век свободы не видать...», минует ту самую Богатяновку, где как раз напротив Донской публичной библиотеки стоит тюрьма.
Староверческий же род по моему отцу коренился в псковской лесной деревеньке. Там люди, как и на Дону, вольные, узды никакой и никогда не терпели. Мамины родители, повинуясь переселенческой указке Столыпина, откочевали из средней полосы России как раз, вероятнее всего, в вагоне его имени в Таврию. Уже оттуда бабушка Устинья Харитовна, спасаясь в голодуху, перебралась к своей родне на станцию Успенскую (Ростовская область), где ныне пункт таможенного досмотра. Здесь отец-фронтовик, кадровый военный, встретил мою маму Марию, там меня при рождении крестили, дав победное имя.
А ГУЛаг? О репрессированных, слава богу, в роду не слыхивал. Но в невольничьих местах привелось бывать. Усть-Кут по реке Лене запомнился бывшим женским лагерем. Вечная мерзлоты Воркуты – вечный покой сотен и сотен заключённых, чьими руками закладывались шахты, рудники, построена первая в мире железная дорога за Северным полярным кругом...
Работа главного редактора журнала предполагает поездки по стране, ведь мы публикуем авторов отовсюду. Привечаем, в том числе, и тех, кто оказывался в местах отдалённых. Большой резонанс вызвала прижизненная публикация Варлама Шаламова. С предисловием Леонида Бородина были напечатаны стихи лагерного поэта Валентина Соколова (З/К). Если зашла речь о конкретных публикациях в журнале, то у нас выходил роман «Запретная зона» Анатолия Калинина, автора знаменитого «Цыгана». Это о строительстве Волго-Донского канала заключёнными. Прежде такое произведение не могло увидеть свет.
А ведь о чём роман Шолохова «Тихий Дон»? О том, что казак Григорий Мелехов не волен жить так, как ему бы хотелось – по заветам предков и сообразуясь с их укладом. Выстрадан его вывод: «неправильный у жизни ход», то есть месиво братоубийства противоестественно миру людей. Ты не принадлежишь себе, тебя сковывают обстоятельства, ты идёшь супротив своей совести, попирая божеский и человеческий закон. Теряются все смыслы бытия. Это ли не есть обречённость – самая страшная неволя?! И тогда «видишь над собой чёрное небо и ослепительно сияющий чёрный диск солнца».
– Что такое характер поэта? Что, помимо упорства, должно составлять его? Буйство в перемешивании тугого словесного настоя, удаль, решимость быть и действовать? Вещество поэзии, особенно современной, так прихотливо… иной раз не захочешь, а впадёшь в чужой след. Как быть собой, не отречься от себя трижды, прежде чем пропоёт петух?
– Не изменять Слову ни при каких обстоятельствах. Осознавая свою единственность, понимать, что ты, по сути, образован из того классического замеса, который сотворён тремя веками русской поэзии, всей нашей литературой. И ещё песнями, сказками, преданиями. Вообще великим русским языком.
Истинная поэзия – та же исповедь, только перед всем честным миром! И молитва одновременно, когда неизменен порядок слов. Хотя я и писал: «Нет лучше стихов, чем... псалом!»
Поэт для меня начинается с интонации – это то, как сцеплены слова. Повторение других и другого невозможно, переимчивость губительна для пишущего. Лишь единственный путь, в некотором роде Крестный путь уготован отмеченному даром свыше. Жребий избранничества оплачивается сполна и лишениями, и потерями, и сомнениями... На всё воля Божия!
Рифмуется поэзия с лезвием. Этот образ не отпускает. Искомая строка живёт сама по себе, живёт раз и навсегда. Изменить череду слов невозможно, равно как и переупрямить стальное лезвие. Его можно только сломать.
СтихоТворение. Стихия и Творец – вот что в основе. Стихийное творение? Или сотворение стихии? Стихийность творения – негаданность, порыв, невесть что и откуда явленное – очевидна... И сотворение: вполне разумное дело, совершаемое пусть и не по канонам сего мира, но существующее всё-таки во благо ему. Поэзия есть высшим промыслом найденное сочетание слов, чья суть и ладовое звучание вызывают запредельные чувства: обрушение в бездну, горний полёт...
– Что для вас Вера? Сегодня, когда буквально через забор лишают братский, несмотря ни на что, народ, его Церкви, что вы думаете о славянстве, избравшем себе некогда путь Христа, о сути свалившихся на нас бед – и в двадцатом, и в двадцать первом столетии? Возможен ли русский поэт вне чувства исторической трагедии?
– Место моего рождения по паспорту – городок Авдеевка, что вблизи Донецка, но ныне этот существенный железнодорожный узел оторван от него. Когда матушке приспело рожать, то отец отвёз её туда, поскольку в ту пору на станции Успенской роддома не имелось. Крещён же я был в сельской церкви на маминой родине, которую и считаю своей малой. Там, в бабушкиной хатёнке, во время летних наездов, а семья кочевала по военным гарнизонам, слыхивал, как перекликаются петухи родственных земель.
Вот где не заморачивались национальной идентичностью! Семейный факт. Вся мамина родова и она сама – Щербаковы, а кровную сестру Антонину по ошибке записали на украинский манер Щербаченко. «Да нехай так и будэ, яка разница!»
Иной судьбы, чем быть вместе, нам не дано – корни одни, а ветви, бывает, отклоняются от главного ствола, не туда и не так растут, мешают сами себе. Садовник знает, что надо делать в подобных случаях.
Исторически мы не только обречены на Христовый путь, но и призваны быть земным воплощением Спасителя. Да, мы – народ-богоносец! Речь не об исключительности русских, а русский это не столько характеристика по крови, сколько по образу мыслей и суждений, по всемирной отзывчивости Достоевского, душевной организации – всем этим и другим подобным качествам того же порядка. А применительно к людям нашего рода занятий следование Пушкину с его стихотворением «Отцы пустынники и жены непорочны…» и лермонтовской «Молитве» – «В минуту жизни трудную...»
Нам достался слом эпох, и он всё более ощутим. Лишь укрепляясь в Вере, возможно устоять – иного не дано! История Руси, России самодержавной и советской, России нынешней – один сквозной путь: неразделен и предугадан уже выбором Православия.
Особенно хорошо понимаешь это, пересекая страну из края в край. Господь даровал бесконечные просторы воистину избранному народу. Но избранному не в упрёк и на погибель иным, а с указанием на спасение всего человечества по его примеру.
Россия – трагедийная страна. Она не может быть замкнута сама на себе, иначе мир не устоит, сорвётся в пропасть. Достаточно вспомнить Великую Отечественную войну – наши неимоверные жертвы спасли человечество.
Поэтическая настройка на современность обязательна, но без чувства историзма, конкретно, осознания сложности русского бытия не обойтись. И беда, когда версификатор избирает писание текстов на потребу себе подобных. Их, к сожалению, не так уж и мало, они находятся на разных сайтах, себя воинственно зачисляют в непризнанные гении и тем счастливы. Но здесь вопросы к профессиональному литературному сообществу.
Чувство исторической трагедии не в том, чтобы «работать с темой»; требуется передать самим строем твоей музы глубинные токи связуемости всех времён, когда беды одолеваемы единением Русского мира. Взять того же Лермонтова, там всё об этом есть. Поэта ведёт провидение. «И звезда с звездою говорит...»
– «Дон» создавался самим Фадеевым, к слову, дальневосточником. Потому ли журнал – распахнут всем, кто умеет быть распахнутым? Вы сказали – «Дон», имея ростовскую регистрацию, не признаёт местничества в литературе и отдаёт свои страницы авторам отовсюду, словно принимает их тем самым в донские казаки». Кто из обращённых вами в казачество авторов особенно близок вам по взглядам, художественным методам? На кого надеетесь?
– Разделение писателей по географическому признаку – вещь условная. Есть одна русская литература на всех, которая объединяет во времени и в пространстве. Писатели же служат ей независимо от того, где они родились и живут.
Журнал «Дон» выходит на Россию и не вправе замыкаться в каких-либо рамках, кроме установленных самой литературой. Только степень таланта влияет на судьбу рукописи. Есть авторитетная редколлегия, редакция, есть, наконец, главный редактор. Никакого давления извне. Печатали и будем печатать достойных. Сие право выстрадано!
«Дон», особенно за последние лет двадцать, сложился как традиционно русский литературный журнал. Следуем «Современнику» Александра Сергеевича Пушкина. Проза, поэзия, критика, публицистика...
Корней Иванович Чуковский оставил письменное свидетельство о своих встречах с Михаилом Александровичем Шолоховым в Кисловодске в начале 1941 года: «... как же не похож он на писателей Ленинграда и Москвы! Вдумчивый, медлительный, спокойный, благородный...». У Шолохова мысль, как записал в дневнике Чуковский, что «надо распустить Союз – пусть пишут. Пусть остаётся только профессиональная организация».
Полностью согласен с классиком. Это я к тому, что ни членство в ныне различных союзах, ни иные обстоятельства не имеют ровно никакого значения, когда перед тобой текст, предлагаемый в журнал. Важен лишь его художественный уровень.
Каждый из авторов, приписанных к «Дону», подчёркиваю, каждый – талантлив и интересен. Иных не держим!
Представлять прозаика Николая Иванова, ныне возглавившего Союз писателей России, нет необходимости. Стоит лишь указать, что это давний автор журнала «Дон». Один из номеров открыли две его новеллы, где герои то криком кричат от боли, то каменеют в горе. Писатель показывает происходящее с обеих сторон границы России и Украины. Время действия – одно, место действия и поступки героев – схожи. Но при этом какая огромная разница!.. Существенно, что повествуется про родные автору края, о чём свидетельствует пометка «Луганск – Брянск...».
«Дон» практикует публикацию «книг в журнале» – под этой рубрикой дан стихотворный свод «Свет Фавора» Андрея Шацкова (Москва, Руза). Автор исповедует классику, его стихотворный строй даёт понять читателю, что смысл рифмуемых строк не столько в сказанном, сколько в некой возвышающей его надмирности.
Над древним храмом кажется синее
Проём небес в разрывах чёрных туч.
Остановись и сделайся сильнее,
Поймав в окне апсиды солнца луч...
Обращение к отдалённым временам, к событийно значительной истории Руси исцеляет во имя грядущего, служит библейским посохом на пути к самостоянию. «И только Андрей Первозванный /Тебе подставляет плечо».
Проза Михаила Тарковского занимает видное место в современной литературе. Автор в рождественской повести «Фарт» пишет своего героя с самого себя, и тут заключается главная интрига произведения. Читатель обращён не только к событийной канве повествования, а «сживается» с образом, по сути, сопереживая ему, разделяя его выстраданную правоту, например, слов о литературе.
«Литература… Я не знаю… И знаю. В этом слове для меня есть что-то неловкое… Почему? Потому что существует как минимум три правды. Правда литературы. Правда жизни. И просто правда. Правда литературы и правда жизни – они как два провода, и им пересекаться нельзя. Хотя бывает, литературная правда ослабнет и спикирует к жизненной. И тут замыкание! Пробо́й поля! Искра́ какой-то единой, единственной правды. И она будто окно прожжёт, и что-то смертельно-личное – станет вдруг образом».
Сибирская распахнутость произведений Михаила Тарковского сочетаема с углублённым исследованием движений души. Место жительства – берег Енисея, село Бахта (Красноярский край). Можно сказать, соседствует с ним – Иркутская область, Усть-Кутский район, посёлок Казарки – другой автор «Дона» и, пожалуй, один из лучших на сегодня молодых прозаиков Андрей Антипин. Действующие в антипинских рассказах персонажи роднятся по духу с героями Распутина. Это, так называемые, простые люди, а на самом деле соль земли сибирской, земли русской. Андрей Антипин живёт среди таких людей, пишет талантливо, со знанием дела о них, и его проза куда как далека от манерных текстов иных продвинутых авторов.
«Души ли моей веленье / Иль предков дальних призывы?» – задаваясь этим вопросом Людмила Скатова (город Великие Луки, Псковская область) ищет и ответ на него: «Покуда с нами Богородица,/ Сиротский плач нам не пристал». Для неё неразрывна связь времён, неотделима русская чужбина от самой России даже после братоубийства Гражданской войны.
Повесть архангелогородца Михаила Попова «Красно солнышко» забирает читателя удивительным проникновением в далёкую историческую пору, когда укреплялась Русь, а её первым православным государем стал великий князь равноапостольный Владимир. Языковая палитра точна и в меру стилизована.
Живя с рождения и по сию пору в Минске, одном из стольных градов славянского братства, Анатолий Аврутин сумел стать выразителем сущности нераздельного мира, считаясь по праву одним из значительных русских поэтов. И не только по способу изложения, а прежде всего – ощущению себя.
Шепоткам назло, глазам колючим,
Недругам, что ждут невдалеке,
Я пишу на русском, на могучем,
На роднящем души языке.
Болит душа у поэта о двуединой Родине – это Россия, это Беларусь. Одно целое для него. Не разделить, не развести. И пусть тревожен ветер перемен, но мысли о вечном. «И думалось о Родине, о чести, / О роковой сумятице времён».
Удивительным образом из самотёка, если не Божьей волей, на страницах «Дона» появился цикл рассказов «Приходинки» вологодского священника Николая Толстикова. Это талантливая проза, которая не только увлекает, но и наперекор суетности обыденного мира заставляет думать о высоком. И точь-в-точь такая же история с публикацией рассказов «Звонница» отца Алексия (Лисняка) из села Орлово, Воронежская область. При их чтении приходит невольно на ум чудаковатые герои Василия Макаровича Шукшина.
Поэт Валерий Дударев (Москва) проецирует движение своей души на внешний мир. Его щемящие строки о личном есть одновременно и о каждом из нас, переживших страшную трагедию – распад великой Родины. Но здесь не просто сожаление, а горечь поминания своего отца-фронтовика наравне с разрушенным государством.
Сгорают звёзды, люди, царства…
Испепеляющий конец! –
И нет на свете государства,
В котором умер мой отец.
И словно он в сороковые
И не выигрывал войну –
Так быстро справили живые
Себе отдельную страну
Современное письмо Натальи Лясковской ветвится от древа русского стиха или даже славянской традиции в целом. Впитавшая культуры родственных народов, она органична в своём стремлении к горним, божественным сферам. Молитвенно звучат строки:
А мы всё стремимся с бессмертием слиться…
о, жизнь моя птица, упрямая птица,
не рухни же, Русская Рух!
«Я убит подо Ржевом: религиозные смыслы». Виктория Кузнецова из Твери прочитывает по-новому знаменитое стихотворение Твардовского.
Евгений Евтушенко незадолго до своей кончины печатался в журнале «Дон» и был весьма рад этому, о чём свидетельствует писатель Михаил Моргулис (Флорида, США), хорошо знавший поэта и доставивший его прах на Родину. Реквием Михаила Моргулиса по Евгению Александровичу Евтушенко «Совесть – часть Бога».
Под рубрикой «Правда «Тихого Дона» исследовательская работа Петра Ткаченко «Какую Библию читал Шолохов». Автор на основе анализа шолоховского романа и сопоставления его с библейскими текстами приходит к неожиданным выводам.
Стихи Владимира Алейникова (посёлок Коктебель, Крым) объединены в подборку под символическим названием «Встать под русской звездой».
И вновь на Восток потянулись мосты,
В степях зазвенели оковы –
Но древние реки давно не чисты,
Моря до сих пор нездоровы.
И негде, пожалуй, коней напоить
Безумцам, что жаждут упорно
Громаду страны на куски раскроить
И распрей раскаливать горны.
Показывает на страницах журнала «Дон» с завидной регулярностью заветные русские уголки Игорь Михайлов (город Жуковский). Например, мы в рассказе «Варфоломеевское» чудесным образом перенесены вот куда: «Подхорошее – земля обетованная. Но, словно убоявшаяся, что если и назовут хорошим, то сразу и сглазят, немного скромнее, скоромнее: вроде, не так, чтобы, а под – Хорошее!». Автор купается в стихии русского языка. У него прямо-таки гоголевская описательность.
Среди определений поэзии возможно и следующее, когда она – запечатлённость виденного всеми, но так, как не дано никому, кроме творящего. Думаешь об этом, читая стихотворный рассказ «Донской сюжет» Александра Нестругина из воронежского села Петропавловка. Ему не надо ничего придумывать, он живописует то, что присутствует вокруг него, при этом свежесть образов очевидна даже в том случае, когда речь заходит, например, о невозможности да и ненужности разбираться в смешении живущих вместе людей. Народ един. И на прямой вопрос автору земляка-казака:
– Ты хохол, скажи, аль русский?
Следует не менее прямой ответ:
– Я – как вся почти Кубань,
Даже Дон – не сплошь, в натруску.
Всех обращённых в казаки достойных авторов «Дона» трудно упомянуть, назвал выборочно.
Ныне каждый литературный журнал, верный классике, вполне сравним с колоколом громкого боя, если прибегать к морской терминологии. Редакция и авторы бьют тревогу, радея о читательской душе. Подлинная поэзия ли, проза могут и должны вызывать чувства добрые. В этом смысле звучание ордена Дружбы народов литературно-художественного журнала «Дон» нарастает. Речь об освоении литературного пространства России в целом. Ростовское издание в разные годы предоставляло свои страницы авторам из Дагестана и Оренбурга, Одессы, Краснодара и Харькова, Твери, Коми, Крыма... Обычно даём целевые блоки, а то и целые номера. Журнал ведёт эту линию, и занимается, например, спецпроектом «Север-на-Дону» приглашённый редактор Наталья Радостева (Воркута).
Журнальный выпуск по Крыму собрал наиболее интересных авторов полуострова. Тарас Шевченко, делая иллюстрацию к описанию пира, устроенного Александром Суворовым после соглашения с татарами, в книге «История Суворова» (1842) изобразил полководца с кубком вина, поднявшего тост за Русский Крым. Символичность этого рисунка очевидна, и он намеренно предварил текстовую основу целевого выпуска.
В двух главных читательских центрах Севастополя – Центральной городской библиотеке имени Льва Николаевича Толстого и Морской библиотеке имени адмирала Михаила Павловича Лазарева состоялась презентация этого номера журнала «Дон». Кроме писателей и читателей в мероприятии приняли участие выпускники Киевского высшего военно-морского политического училища.
Редакционный врез «Русский огонь» спроецировал литературную традицию на день сегодняшний. И здесь более чем уместен Тютчев. Поэт слышал певучесть в морских волнах. А их чередование – суть бытийного движения. И можно ли воспротивиться историческому смыслу, когда высшая сила меняет обстоятельства? Романтическая Таврида обернулась для Александра Пушкина осознанием Крыма как части России. Его муза навсегда очаровалась прелестью полуденного берега и Бахчисарая. Орденом св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» был награждён подпоручик Лев Толстой. «Севастопольские рассказы» явили здесь героя всех его будущих произведений – правду.
Надо видеть Таганрог, чтобы понять чеховское пристрастие: «Пишу, читаю… думаю о Крыме». Антон Павлович жил в Ялте, встречаясь с Толстым, Горьким, Куприным, Буниным, Андреевым... Собственно, таганрогская линия писателя продлилась крымской линией.
«Курчавого мага этих лирических мест» встречает Марина Цветаева, когда «слева – крутая спина Аю-Дага», а позже, в конце октября 1917-го, скорбит, что в Феодосии «царский памятник вчерашний – пуст...»
Через два года Волошин заклинает: «Молюсь за тех и за других», желая утишить полымя братоубийственной войны. И первый поэт казачьего зарубежья Николай Туроверов горько признаётся: «я выцарапал на скале: двадцатый год – прощай, Россия». Одни казаки ушли в отступ, другие, как шолоховский Мелехов, остались, но никто не ведал своей судьбы... А сам автор строк об уходящем береге Крыма уже из парижского далека пророчески скажет «товарищу»: «Тогда с тобой мы что-то проглядели, / Смотри, чтоб нам опять не проглядеть...»
Стихи Маяковского – крымский дневник поэта. «Езжу по городам и читаю: Новочеркасск, Париж, Ростов, Ялта, Евпатория…». Трудно сказать, почему в таком порядке перечислены города. Но ведь перечислены! А в Крыму, где Маяковский – разве отдыхал? – работал! – и возникали подобающие образы: «пылают горы-горны, и море синеблузится».
Таврида, русский Крым! Где ещё в таком числе собраны столь значимые литературные имена? Их слово – благодатный русский огонь, что явлен во спасение. Его отсвет ложится и на произведения крымских авторов этого номера.
Среди них назову известного прозаика Андрея Воронцова (Симеиз) – именно такова в данном случае географическая привязка этого столичного автора. Он ещё в прежние время обосновался на полуострове и, живя на два дома, творчески связан как с Крымом, так и с его писательским сообществом. Его цикл «Крымские рассказы» читается на одном дыхании. Заметки из писательского блокнота это уже для истории. Например, зарисовка с натуры «Ночь, паром, Крым» о радости и чуде обретения, казалось бы, потерянной русской земли.
– На московских книжных полках стоящую книгу уже почти не встретить. Одна коммерция. А уж о поэзии и говорить не стоит – одни переиздания. Какие процессы на российском и постсоветском пространстве вы наблюдаете в последнее время? Что происходит со словесностью – продолжается падение или намечаются какие-либо подвижки в её удручающем состоянии?
– Да и не только на московских книжных полках... Тенденция общая. Печальная. Но как издатель хотел бы заметить: стоящие книги выпускаются. Проблема в мизерных тиражах, высокой цене, отсутствии логистики. Принято кивать на государство, мол, решалась же эта проблема раньше... Но как быть сегодня? До тех пор пока культура, и в том числе книгоиздание, не займёт место наравне с ВПК или хотя бы с другими первостепенной важности направлениями развития страны, общества, дело не сдвинется с мёртвой точки. Такой штрих: после освобождения Ростова в трудном 1943-м в числе первых постановлений власти было указание восстановить в кратчайший срок книжное издательство и наладить выпуск литературного журнала.
Ныне функция поиска и обнародования талантливых произведений современных авторов лежит на «толстых» литературных журналах, собственно, как и всегда, со времён Пушкина. Это чисто русское явление достигло своего расцвета при Советской власти, когда публикации в авторитетных журналах вызывали не только заметный резонанс, но и формировали новую историческую общность.
Возможно ли сие сейчас? Кажется, нет: у журналов малые тиражи, они убыточны. Да, журналы закрываются, но в то же время несть числа новым изданиям этого формата. Были бы деньги спонсора или учредителя.
Искушённый читатель, сориентированный на подлинную литературу, безошибочен в своём выборе. И он открывает тот журнал, где обязательно есть литературное творение для его ума и сердца. Без ложной скромности скажу, что авторы – как именитые, так и никому неизвестные – стремятся публиковаться на донских страницах, предлагают свои новые вещи; я же не считаю для себя зазорным обратиться к таковым с просьбой дать что-либо новое для «Дона».
Тут решают авторитет нашего издания и личные контакты, а как без этого? Показательно, что и члены редколлегии, и просто состоявшиеся писатели охотно рекомендуют других талантливых авторов, тем самым действуя во благо журнала. Именно на такой основе появляются блоки молодых литераторов.
Михаил Шолохов завершил роман «Тихий Дон» в свои 35 лет, и он по современным меркам был молодым писателем. Все авторы «Первой тетради» одного из недавних журнальных номеров не перешли этот возрастной рубеж. Поэтому более чем уместен был редкий снимок ещё безусого Шолохова на форзаце журнала «Дон». Знакомый пронзительный взгляд, ободок свитерка под распахнутым полушубком, шапка надвинута на высокий лоб.
И как тут не отказать себе в удовольствии, приводя хрестоматийные слова Серафимовича о Шолохове: «Молодой орёлик желтоклювый, а крылья размахнул. И всего-то ему без году неделя...». Ну а что молодые авторы «Дона», обращают ли на себя читательское внимание; и, если подхватить образный ряд по Серафимовичу, то стали ли они на крыло? Ответ утвердительный наперекор тем, кто отпевает современную русскую литературу.
К примеру, 19 лет Марине Марьяшиной из городка Заводоуковска Тюменской области. Она учится в Литинституте имени Горького, и её стихи рекомендовала кафедра литературного мастерства этого учебного заведения.
Молодые блёкли, кукожились старики,
Устремлялась вода, и рыба на ней спала.
И никто не ходил за город и вброд реки,
И катилось холодное солнце на край села...
В последней строке неожиданно возникает переклик с шолоховским чёрным солнцем из «Тихого Дона». Случайно ли, намеренно? Но – органично.
Рассказы Андрея Тимофеева (г. Москва) определяются как исповедальная проза. Написанные от первого лица, они предлагают нам пережить всё то, что обеспокоило когда-то и мучит до сих пор повествователя. Сочувствуя ему, начинаешь задумываться о самом себе.
Беда нынешней словесности – в утрате критериев художественности. Любой желающий вправе объявить свои зарифмованные тексты стихами и именоваться поэтом среди себе подобных. Есть сайт, где таковых 800 тысяч – уму непостижимо!
Что делать со всем этим? А ничего – пусть их. Просто в общественном мнении перевести в разряд самодеятельного творчества. Ау, литературные критики!...
Пока же ощутима иная тенденция. Графоманы пополняют различного рода организации писателей, сплачиваются, иной раз даже верховодят в позиционирующих себя как профессиональные союзах. Для меня никакие корочки, никакие награды-дипломы не имеют значения. Только само произведение, только его достоинства! Волен решать, повинуясь высшим смыслам, а не иным соображениям.
– Какова современная донская литература? Многочисленна ли? Располагает ли достаточными ресурсами для того, чтобы быть? Или как у нас, в Москве, жмётся, в основном, по подвалам, клубам, не смея выйти в люди? Как с меценатами? По опыту – разовые акции, и снабжаются ими, по частому невежеству, вовсе не те, кто достоин, а те, кто умеет доставать деньги. Так или ошибаюсь?
– Есть известные слова Шолохова о донской писательской роте, о её узнаваемой поступи. Но это, увы, в прошлом, хотя роты прибыло вдвое, а то и втрое. Остаётся сожалеть и надеяться.
Спросим себя, вот сам Шолохов – это донская литература? Ответ очевиден: русская классика мирового уровня. А Льва Николаевича считать ли тульским писателем?.. Посему для меня нет деления на местные литературы, хотя, конечно, географическая привязка автора существует, однако это уже в качестве иных характеристик.
На Дону, скажу так, должны быть интересные писателя, но уровня Шолохова, Калинина, Закруткина, то есть имевших всесоюзную узнаваемость, увы, назвать не смогу. Что тому виной? На мой взгляд, плачевное в целом состояние так называемой местной литературы. В ростовский областной союз с раздутым числом членов рекрутируются не столько по таланту, сколько по иным критериям, в основном, по лояльности к нынешнему бездарному руководству.
А чтобы «выйти в люди», надо иметь, с чем выходить. Возможно, я излишне строг и пристрастен. Но где тогда знаковые произведения, книги, публикации донских авторов в той же Москве?
Про меценатство и денежное обеспечение ничего не скажу. Я давно решил: опора только на собственные силы. Поддерживать журнал «Дон» помогает своё «Донское книжное издательство». Никакого финансирования со стороны. Так даже лучше, никто не указ.
Как правило, все меценаты тяготеют к литературе, и мы лучше издадим им книгу за счёт средств автора, а вырученные деньги пустим на журнал. Это, конечно, сложнее, зато никому не обязаны, сами по себе. Воля вольная...
– Чем живёт журнал сегодня? Увы, я имею в виду материальную сторону вопроса. Нужен ли он области, региону, стране, можно ощутить по властным движениям. Каковы они в вашем отношении, признают ли, ссужают, делают поблажки?
– Жив журнал «Дон» святым духом, так я отвечаю на подобные вопросы. И это чистая правда. Журнал нужен подписчикам, читателям, библиотекам. Надо верить в собственное предназначение, Вера и спасёт.
Когда на излёте Советской власти журнал «Дон» удостоился ордена Дружбы народов, то озаботились, а куда, собственно, крепить награду? Потребовалось заиметь Красное знамя редакции. И вот оно: есть – как есть! Хранимое. Есть знамя – живёт полк, дивизия… Жив и журнал «Дон».
Много чего случилось после – эпоха перемен всё длится, длится… Подлинная литература теперь не в чести, и журнал «Дон» издаётся который год без копейки со стороны, но так, вероятно, угодно провидению.
Журнал «Дон» – это краснознамённый крест, и нести его тяжко, но честнее – без властей предержащих да осоюзенных членов-писателей. Зато мы, повторяю, вольные люди! Только шашка да Господь Бог помогали казаку, а в нашем случае это талантливые произведения, поверенные святыми образами русской литературной классики, в числе которых Шолохов и Чехов – близкие нам по месту рождения и характеру творчества писатели.
Число авторов и читателей определяемо, а вот интернет пользователей труднее отследить – но точно, что они множатся. Литературный журнал в России больше, чем журнал. Представьте временную протяжённость номеров «Дона» за всё время его существования. Журнальные страницы хранят само время, передают прошлое настоящему и будущему, работают на вечность.
Знамя журнала – красный бархат, золото букв… И разве тут обойтись без чеканных строк печатавшегося в нашем журнале современного навсегда поэта: «шелест страниц, как шелест знамён…»
– Есть ли, по вашему мнению, хоть какой-то шанс на то, что в некоем не обозримом ещё будущем слабые свечечки честных журналов не погаснут? Надеетесь ли, что люди когда-нибудь вернутся к стихам, как к животворному источнику, будут говорить о них, цитировать тех, кто наиболее глубоко проник в сознание народное, задел его, заставил говорить о себе – своими словами?
– Если продолжить образный ряд про «свечечки журналов», то возжжены они перед иконой под названием «Русская литература». И каждое достойно написанное честное произведение на журнальных страницах – не есть ли молитвенный строй во имя святого дела? А возносимая от сердца молитва способна творить чудо. Для себя я как главный редактор положил за правило делать очередной номер журнала – будто он последний, то есть составлять его из лучших произведений лучших авторов на момент подписания в печать.
Возврат к стихам неизбежен. Только поэтическая речь способна выразить живу душу. Всё-таки вернётся русский человек к тому православному образу, каким его замыслил Спаситель. Хотелось бы надеяться, что слова Достоевского о Пушкине, который был тем, кем, прежде всего, мы, литераторы, должны стать, исполнятся. И смысл не в том, чтобы писать как Александр Сергеевич, что и невозможно, а осознавать себя по-пушкински, когда «ни за что на свете» не хотелось бы «переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».
Красные буквы названия «Дон» на белом поле обложки словно несут на себе начертанное пушкинской рукой слово – «Донъ». Символ и смысл нашего издания. Литература современного письма от древа русской классики единственная, пожалуй, способна одаривать общностью разных мировосприятий, пробуждать чувства добрые. Своё предназначение редакция журнала «Дон» видит в соединении двух веков отечественной литературы на родине Чехова и Шолохова.
«Заветным» назвал Дон Александр Сергеевич Пушкин, и вот через сотню лет шолоховское – как выдох! – «Тихий Дон». При подлёте к Ростову речные изгибы сравнимы с линией судьбы, только уже на земной ладони. «Тихий Дон» – линия судьбы России в прошлом веке и, не дай Бог, в настоящем. Метания Григория Мелехова суть не только наших дедов, отцов, но и нас самих на ином, современном уровне.
Россия – страна рек. Славных, любимых в народе, воспетых им. Но только один наш край, образуя ранее Всевеликое Войско Донское, а ныне – Ростовскую область, зовётся именем реки – Дон! Знаменитая река, правда, течёт и в других местах, но словом «Дон» обозначается лишь узаконенная временем земля. Причиной тому – значимость Донщины для державной судьбы.
Именно на Тихом Дону трагедийный разлом явил миру правду – собственно благую весть. А если пророк не услышан, то горе пребывающим в ереси. Но и в новом веке даётся срок, чтобы собрать рассеянные силы, донести правду до всех и каждого. Здесь роль подлинной литературы трудно переоценить.
Дон… Это слово сродни удару колокола. Оно собирало и собирает людей, возвышает душу. Печать Войска на Дону имела по кругу надпись «Елень поражён стрелою» и изображённого в центре красавца еленя, обитавшего прежде в наших местах. Уже в казачьей эмиграции елень со стрелой преобразился, совершая прыжок через терновый венец. Не так ли и русская литература пробивается ныне к читателю?
Невообразимая крутизна Лебяжьего яра возле Вёшенской открывает дальние дали. А донское стремя тотчас уносит мысли вниз по течению, чтобы увидеть и невидимое здесь – хутора, станицы до самого Ростова, далее – лукоморье Азовья, венчаемое чеховским Таганрогом… Оттуда представляются Чёрное, иные моря-океаны.
Русская словесность – чем не Мировой океан! В 1925 году с лёгкой руки Александра Фадеева наудалую пустился в плавание по его волнам литературный корабль-журнал. Вначале назывался «Лава», потом – «На подъёме», «Литературный Ростов», а вот уже более семидесяти лет – наречённый Шолоховым – «Дон». Неизбежные в пути бури и мели подстерегают его – он же под красно-белым с пушкинским автографом-флагом идёт себе и идёт.
И даст Бог, будет выходить в свет всегда – как выходит ныне к своим читателям.
– Что бы вы пожелали собратьям по вере и письму, если бы обратились к ним и как поэт, и как собиратель русских стихотворных, прозаических, критических земель?
– Поверять своё творчество русской и советской классикой. Иногда даже просто пройтись взглядом по книжным корешкам с именами наших великих предшественников. И в который раз сказать себе: поле русской литературы – наше Куликово поле. Надобно устоять в Слове, не растерять обретённое, а добыть насущное в литературных трудах во имя Отечества. И опять же – за Волгой ли, за Доном для нас земли нет! Русская национальная, державная, православная идея более всего выражена в лучших образцах русской литературы.
...Когда молюсь у Донской иконы Божией Матери в Ростовском кафедральном соборе, то в самой её надписи невольно считываю название журнала «Дон». Её святая сила помогала не раз. Верую, что так случится и впредь!
