В преддверии юбилейной памяти – 60-летия кончины святителя Афанасия (Сахарова; +28.10.1962) и митрополита Нестора (Анисимова; +04.11.1962) – беседуем с автором посвященных им книг, научным сотрудником Отдела новейшей истории Русской Православной Церкви ПСТГУ Ольгой Владимировной Косик
Мы как будто парили на полметра от земли
– Ольга Владимировна, перед тем как поговорить о Ваших исследованиях жизни свт. Афанасия и владыки Нестора, хочется узнать, как Вы стали сотрудником нашего университета. В 1980-х годах Вы были редактором и начальником отдела в светском журнале. Что привело Вас в ПСТГУ (в то время ПСТБИ)?
– Меня крайне тяготила работа в «Советской педагогике» – все это было крайне идеологизировано, однообразно, уровень статей был низким. Где-то около 1990 года я начала ходить в Николо-Кузнецкий храм и как-то призналась протоиерею Владимиру Воробьеву, своему духовнику, что мечтаю уйти из журнала. Когда открылся журнал «Православная беседа», отец Владимир благословил меня устраиваться туда на работу. Я познакомилась с главным редактором, стала редактировать и писать туда материалы с перспективой перейти в этот журнал на постоянную работу. Работа шла успешно, я была увлечена новым полем деятельности и редактор Валентин Лебедев, как кажется, был мною доволен, но потом мне неожиданно пришлось оттуда уйти, потому что отец Владимир предложил мне другую работу.
Когда я находилась с детьми на зимних каникулах в пансионате, мне сообщили, что отец Владимир меня ищет. Я с трудом дождалась возвращения в Москву и сразу помчалась к батюшке. Встреча произошла в Доме культуры железнодорожника, где только что организованное Братство во имя Всемилостивого Спаса устроило цикл лекций. Нашего института еще не было, и вся благотворительная, просветительская и прочая деятельность была сосредоточена в Спасском Братстве, в которое входили причты и приходы Николо-Кузнецкого храма, храмов протоиерея Димитрия Смирнова, храма царевича Димитрия в Первой Градской больнице с настоятелем протоиереем Аркадием Шатовым (ныне епископ Пантелеймон) и еще какие-то храмы, которые впоследствии вышли из Братства. Разговор произошел после лекций. Отец Владимир предложил мне помочь организовать издательство, при этом деловая часть ложилась на Михаила Владимирского. Я, конечно, согласилась.
Так началась моя жизнь в издательстве Братства. Никакого опыта в области церковного книгоиздания ни у меня, ни у других сотрудников не было, более того, мы были еще неофитами. Но отец Владимир постоянно помогал, консультировал, контролировал нас. Мы учились издавать церковную литературу и одновременно воцерковлялись, учились жить церковной жизнью, открывали новый для себя мир. Состояние души было приподнятое. У меня началась новая, наполненная смыслом и радостью жизнь.
– Судя по всему, вопрос о необходимости получения богословского образования встал сам собой?
– Да, это был явный и очень властный зов. Его я чувствовала много лет – с тех пор, как в 1970-е годы, будучи с мужем в Югославии, прочитала вывеску «Богословски факултет». Что-то во мне сладко и болезненно заныло, как бывает при встрече с невыразимой красотой. Но учеба на таком факультете казалась такой же заоблачно-недоступной вещью, как, скажем, сейчас паломничество для меня на Афон. Кто мог знать, что мечта учиться в Богословском институте осуществится?
О вступительных испытаниях в Богословский институт мне сообщила моя подруга, незабвенная Ирина Борисовна Калинина, мать ныне известного московского протоиерея Леонида Калинина, тогда очень молодого человека. Мы решили поступать на вечернее отделение миссионерского факультета. К тому времени уже два года работали катехизические курсы, на которых преподавали наши батюшки. В 1992 году курсы были преобразованы в Богословский институт и студенты первого набора оказались на III курсе, а второго, соответственно, на II. Вскоре мы с Ирой уже сидели за столами Троицкого домика и изучали наши билеты на вступительном экзамене. К этому времени я уже пару лет работала в издательстве Спасского братства, но знаний еще было крайне мало. Мне досталось отвечать на вопрос о празднике Входа Господня в Иерусалим. Я любила этот праздник и с большим чувством рассказала Александру Владимировичу Щелкачеву (он тогда еще не был священником) о предательстве иудейской толпы и скорбном триумфе Господа во время Входа в Иерусалим. Второй вопрос билета касался тропарей. Вот тут мне повезло. Ни один тропарь двунадесятых праздников я не помнила, но доставшийся мне тропарь Кресту Господню, «Спаси Господи люди твоя и благослови достояние Твое…» – не знать было невозможно. Так я получила, кажется, четверку, и началось мое восхитительное обучение в Богословском институте. Это был 1993 год.
– Жизнь молодого православного института в 1990-е была очень сложной, но Вашу характеристику – «восхитительное обучение», как кажется, поддержали бы многие учившиеся в те годы. Что делало учебу незабываемой?
– Конечно, сложностей тогда было много. Например, у Института не было своего здания, так что аудитории ПСТБИ предоставил Московский государственный университет. Но, несмотря на внешние тяготы, это было время, полное радости, вдохновения, открытий, любви, красоты. Мы как будто парили на полметра от земли.
Помню лекции по Литургическому преданию, которые читал отец Владимир. Огромная поточная аудитория переполнена. Люди сидят не только на скамейках, но и в проходах, на ступеньках, на подоконниках, стоят вплотную друг к другу. Аудиторию заполняют не только студенты института, но все, кому были интересны эти лекции, в том числе студенты МГУ. Читал батюшка потрясающе – просто, понятно, обостряя некоторые вопросы, открывая совершенно новые грани церковной истории и смысл Таинств. Я и мои друзья в каком-то восторге после каждой его лекции шли от здания гуманитарных факультетов к метро «Университет», обсуждая услышанное.
Подъем чувствовали и преподаватели: было видно, как педагоги старались донести до нас, великовозрастных неучей, сокровища богословских наук. Около лекторов всегда на кафедре во множестве лежали диктофоны, но даже их владельцы старательно стенографировали лекции.
Взаимная любовь педагогов и студентов была огромной. В те годы двоек не ставили и любое проявление зачатков знания и понимания вызывало у преподавателей огромное одобрение. Помню, я сдавала какой-то предмет, кажется, «Новый Завет» Валентину Уляхину (впоследствии протоиерею). Память у меня всегда была плохая, а тут из глубин подсознания у меня всплыло слово «плэрома» (правда, объяснить, что это значит, я бы не смогла). Произнесла это слово я совершенно по-деревенски – с подчернутым «е» и ударением на втором слоге. За такой «интеллект» дорогой Валентин Николаевич тут же поставил «отлично». Года через два отец ректор приказал повысить требовательность, проявлять больше строгости, так сказать, «натянуть удила». Из числа талантливой молодежи, поступавшей еще на катехизаторские курсы, стали вербоваться преподаватели, иногда семинары вели старшекурсники. Помню, семинары по Новому Завету вел студент третьего курса, ныне протоиерей, Олег Давыденков. Он обычно сидел, низко наклонив голову, словно стеснялся нас или за нас. Я, примчавшись после напряженного рабочего дня, не всегда могла даже назвать всех 12 учеников Христа и получала по заслугам. Это было ужасно стыдно.
Среди лекторов блистал отец Александр Салтыков, читая историю Русской Церкви. Его лекции я всегда пересказывала мужу. Будущий отец Александр Щелкачев читал историю естественнонаучного знания и историю Русской Церкви. Помню сдачу экзамена по истории Русской Церкви. За столом экзаменует Александр Владимирович Щелкачев, за другим – отец Александр Салтыков. От отца Александра все выходят с пятерками и четверками, от Александра Владимировича – с тройками и двойками. Естественно, все старались попасть с отцу Александру Салтыкову. «Идите ко мне сдавать, что же вы не идете?» – говорил сидящий одиноко Александр Владимирович с ласковой улыбкой, от которой сердце падало в пятки, а голова втягивалась в плечи. Однажды на истории естественных наук я должна была ему отвечать на вопрос о научных методах определения Пасхи. До сих пор вопрос для меня не прояснен – закоренелый гуманитарий, этих знаний я совсем не воспринимала.
Литургику преподавала совсем юная Маша Шведова (теперь мать 9 детей, автор учебника Мария Сергеевна Красовицкая). Объясняла она прекрасно, разжевывая все трудные места. Среди ее учеников были седовласые отцы, кандидаты в священство и немолодые матушки. Иногда Мария Сергеевна виновато говорила: «Вы так устали, я постараюсь говорить попроще». Сейчас я понимаю, как преподаватели нас тогда жалели – семейных, загнанных на работе, немолодых, имеющих проблемы со здоровьем, но горевших духом к Церкви, к богословским знаниям.
Лекции по истории философии читал Василий Георгиевич Моров. Помню, как особенно экзальтированные его поклонницы восклицали: «Как! Вы не были на последней лекции Морова?!» Когда он появлялся в поточной аудитории МГУ – с короткой стрижкой, в безупречно сидящем костюме, элегантный и неотразимый – он брал стул и садился прямо перед слушателями, положив ногу на ногу. Василий Георгиевич был известен как «Мастер стула», о чем и сам знал. Его лекции были трудноваты для меня, хотя я сдала кучу экзаменов по философии во время обучения на факультете журналистики и в аспирантуре. Но, видно, не тому и не так учили. Моров любил выражаться сложно и витиевато. Говорил, например: «Если кто-то из вас сделает источником своих вдохновений учебник по философии такого-то автора (имелся в виду какой-то популярный советский учебник), то двойка ему обеспечена». Кроме преподавания в нашем университете, Моров читал лекции по истории русской литературы – их записывали на магнитофон, наслаждались его изысканным, с долей юмора прекрасным языком.
За курсовое сочинение по нравственному богословию я удостоилась пятерки у отца Всеволода Свешникова. Он приписал, что мое сочинение целесообразно расширить до 200–300 страниц. Получить такой отзыв – это был момент счастья!
По Новому Завету лекции читал молодой иеромонах Иларион (Алфеев). Однажды какой-то неотесанный студентик прислал записку: «Как можете вы, монах, стричь бороду?» Уже не помню, что ответил нахалу отец Иларион. Наверное, сослался на святых отцов.
Во время сессии помню обычную картину: по вестибюлю институтского здания в Кузнецах идет отец ректор, а к нему то и дело, как воробышки, подлетают студентки: «Батюшка, помолитесь! У меня сейчас экзамен». Случалось и мне быть среди этих студенток.
Традиционная встреча православных издателей. Издательский совет, декабрь 2019
Все святые, о ком мы писали книги, стали родными
– А как получилось, что из сотрудника Издательского отдела ПСТБИ Вы стали сотрудником Научного отдела новейшей истории Русской Церкви?
– Это связано с непростой судьбой самого издательства. Первые несколько лет постоянной заботой было отсутствие финансирования – идеи и материалы у нас были, а денег на их реализацию не было. Не раз менялись заведующие отделом – были и подвижники, были и авантюристы, но понемногу коллектив издательского отдела все же пополнялся людьми, которые со временем стали постоянными научными сотрудниками института. К 1994 году было издано несколько замечательных книг: например, были напечатаны «Воспоминания» епископа Арсения (Жадановского) и «Монастырь в миру» протоиерея Валентина Свенцицкого.
Большим событием стала подготовка к изданию в 1994 году прекрасной рукописи Михаила Ефимовича Губонина «Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России». Нам казалось, что этот шедевр можно сразу сдавать в типографию, но по мере проверки текста выяснились некоторые особенности, потребовавшие серьезного исследования. После издания книга Губонина стала одним из самых цитируемых церковно-исторических изданий и положила начало многотомной серии «Материалы по новейшей истории Русской Православной Церкви». Остальной губонинский архив до сих пор разбирается, мы даже не весь его видели.
Готовя публикации, чаще всего на основе самиздатовских копий, мы сталкивались с ошибками, описками и специальными искажениями текста и тратили немало времени для восстановления первоначального текста. Работа эта была уже не издательской, а научной, что замедляло работу над книгами. Может быть, поэтому у отца ректора возник проект реорганизации издательства. В созданный в 1997 году Научный отдел новейшей истории Русской Церкви вошла часть сотрудников издательства, включая меня, а также несколько энтузиастов, которые с 1992 года[1] под руководством отца Владимира занимались исследованием истории Русской Церкви.
– В предисловии к Вашей книге «Молитва всех вас спасет» есть слова протоиерея Всеволода Шпиллера о том, что ни в одной Поместной Церкви нет такого святителя, как наш владыка Афанасий. С чем связана такая характеристика?
– Епископ Афанасий всегда был особо почитаемым среди прихожан и клира Николо-Кузнецкого храма. После кончины Владыки на могильный холм возложили венок, привезенный из Москвы отцом Всеволодом Шпиллером – «От настоятеля и причта Никольской церкви, что в Кузнецах». В Кузнецы в те годы ходили прихожане многих ликвидированных церквей, духовные чада протоиереев Сергия Мечева и Владимира Богданова. Некоторые из них соединились с официальной Церковью благодаря епископу Афанасию, который еще в лагере после известия об избрании на патриаршество митрополита Алексия (Симанского) принял решение о необходимости воссоединения и призвал к этому своих духовных чад.
Особенною любовью среди прихожан пользовалась составленная владыкой «Служба всем святым, в земле Российской просиявшим», над которой святитель Афанасий трудился по поручению Поместного Собора до конца своих дней. Эта «Служба» стала тем краеугольным камнем, на котором вырос изучаемый в ПСТГУ архив святителя Афанасия.
Вскоре после того как мы издали «Службу Всем Русским святым», в комнату нашего отдела постучалась невысокого роста худенькая старушка со светлыми, светящимися добротой глазами. На вид обычная бабуля, укутанная в два платка, в старом пальтишке. Это оказалась бывшая келейница владыки Нина Сергеевна Фиолетова, живущая во Владимире. Узнав о выходе «Службы», она нашла нас, чтобы сообщить об обнаруженной ошибке. Ей было тогда около 90 лет.
Нина Сергеевна была незаменимой помощницей епископа Афанасия в ссылках и лагерях. В 1938 году арестовали ее мужа. Нину Сергеевну уволили с работы как жену «врага народа». Ей удалось доказать следователю, что подпись мужа на протоколах допроса сфальсифицирована. В 1940 году дело было пересмотрено, муж был оправдан и освобожден, однако после перенесенных испытаний он был парализован. Несколько лет Нина Сергеевна ухаживала за ним. В 1954 году Владимир Сергеевич скончался. После этого она тяжело заболела, получила инвалидность. По молитвам святителя Владыки Афанасия здоровье Нины Сергеевны постепенно улучшилось. Всю свою жизнь Нина Сергеевна, не щадя себя, помогала людям, в том числе ссыльным и вернувшимся из заключения священнослужителям. В 1957–1959 годах, после освобождения из заключения иеромонаха Иеракса (Бочарова), Нина Сергеевна ухаживала за ним до его кончины. Владыка Афанасий писал ее дочери Верочке: «Ваша мама не может жить без того, чтобы не помогать кому-либо, нуждающемуся в ее помощи». Когда епископ Афанасий (Сахаров) вернулся из лагерей, он избрал Нину Сергеевну своей келейницей. Она была его помощницей во всех хозяйственных, житейских делах и во время богослужений. Позже Нина Сергеевна ухаживала за епископом Владимирским и Суздальским Онисимом (Фестинатовым).
Нас поразил ее рассказ о том, как она, еще будучи 14-летней девочкой, встретила епископа Афанасия, которого вели из Богородице-Рождественского монастыря, где расположился отдел ОГПУ, в тюрьму (около городского кладбища). Владыка ее благословил и сказал слова ободрения. А спустя более 70 лет крестным ходом переносили святые мощи владыки Афанасия по этому же пути, только в противоположном направлении − из кладбищенской церкви, где они находились после их открытия, к Рождественскому монастырю, где они покоятся в настоящее время. И 90-летняя Нина Сергеевна вновь шла с владыкой по этому пути.
Нина Сергеевна стала незаменимой помощницей в сборе материалов о епископе Афанасии: проверяла комментарии, приносила воспоминания, восстанавливала биографии ушедших исповедников, расшифровывала фотографии, знакомила с нужными людьми – с теми, кто знал владыку. Ее собственные воспоминания о последних днях Владыки послужили при составлении службы священноисповеднику Афанасию во Владимирской епархии и вошли в его житие. Приезжая к нам в университет, она рассказывала о своем служении в Спасском храме г. Владимира. Она в свои 90 лет пела, отвечала за ведение хозяйства, ездила в Москву за книгами и свечами. По ночам она сторожила храм и при нем же жила, хотя у нее была квартира во Владимире. Удобств никаких при храме не было. В последние годы ее стала пригибать к земле непонятная болезнь, спина согнулась под прямым углом. Возможно, это было следствием частого ношения тяжестей.
Когда Нина Сергеевна рассказала о работе нашей группы отцу Андрею Тетерину, настоятелю Успенского храма в городе Петушки, где окончил свои дни владыка, он передал в университет хранившийся у него в доме причта огромный архив епископа Афанасия – когда мы его перевозили, он занял целых 40 коробок.
Тем временем в ФСБ было найдено и нам предоставлено следственное дело 1943 года на Афанасия Сахарова, Петра Шипкова, Иеракса Бочарова и других лиц. Мы стали изучать и публиковать в институтском «Богословском сборнике» материалы из этого потрясающего дела. Святость владыки стала несомненной. Он так держался на допросах, что не только не возникало сомнения в его стойкости, напротив – в допросах отражалось его пастырская ревность. Казалось, он мог обратить к вере и самого следователя. Между тем по благословению владыки Евлогия к нам в институт обратились сестры Александровского монастыря – инокиня Сергия с помощницами. У нее было послушание от архиепископа Евлогия собирать материалы для канонизации святителя. Какое-то количество материалов сестры уже к тому времени собрали; в частности, УФСБ по Владимирской области предоставило им ксерокопии Владимирских следственных дел, но многого еще недоставало. По молитвам святителя Афанасия неожиданно нашлось помещение бывшей библиотеки в доме причта, так что появилась возможность до конца разобрать архив. До этого с ним работал архимандрит Иннокентий (Просвирнин), и архив оказался в большей своей части обработан, размещен в папки, описан, то есть приведен в порядок.
Матушки из Александровского монастыря стали срочно переписывать все, что их интересовало, мы помогали им с ксерокопиями, а они, в свою очередь, охотно представили нам то, что им уже удалось собрать. Среди этих материалов были настоящие сокровища – например, ксерокопии всех Владимирских дел епископа Афанасия и многое другое. Свои воспоминания дала нам врач святителя Афанасия Людмила Анатольевна Кутявина, жившая в Сергиевом Посаде. Она передала редкие фотографии, а также записанную на видеомагнитофон панихиду по владыке, которую дважды в год служили в Троице-Сергивой лавре отец Кирилл (Павлов), лично знавший владыку и отец Матфей (Мормыль). Так вместе мы пополняли коллекцию.
Очень много собранных нами текстов относится к периоду после освобождения святителя Афанасия и его переезда в Петушки Владимирской области в 1955 году. Его переписка в это время становится просто огромной. В 1956 году Владыка был приглашен работать в Богослужебно-календарную комиссию и его имя было напечатано в «Журнале Московской патриархии». Как только люди увидели там его имя, они стали посылать письма в Патриархию с целью разыскать епископа Афанасия – так владыке удалось восстановить связи со многими знакомыми и духовными детьми. Владыке писали все, кто нуждался в помощи и духовном утешении. Тогда же началась его глубокая и плодотворная научная деятельность, потребовавшая переписки с замечательными церковными учеными – Димитрием Петровичем Огицким, Николаем Димитриевичем Успенским, другими членами богослужебно-календарной комиссии.
Через Нину Сергеевну Фиолетову я познакомилась с семьей Медведевых – Германом Николаевичем и Ниной Андреевной. Они стали большими друзьями нашего отдела. К сожалению, оба супруга уже скончались[2]. Когда мы с Медведевыми познакомились, я спросила, нет ли у них чего-нибудь о владыке Афанасии или связанного с ним. Они говорят: «Посмотрим». После разговора, они, вернувшись домой, залезли на антресоль и достали чемодан, который был весь набит письмами. Их дедушка, протоиерей Григорий Синицкий, погиб в Белбалтлаге. Он до ареста служил в Харькове на Полтавщине. Чистейший души батюшка. Так вот, когда стали разбирать документы, я была потрясена до глубины души. Семья оказалась настолько педантичной и аккуратной, что переписка прекрасно сохранилась: они каждое письмо от отца Григория из лагеря нумеровали, свои ответы оставляли в копии, тоже нумеровали и хранили все эти письма очень бережно. Среди писем оказались и письма от владыки Афанасия, раскрывающие целую страницу его жизни в Белбалтлаге. Потом, на основе всех этих писем – отца Григория, его вдовы, владыки Афанасия и других лиц – Нина Андреевна, издательский работник, составила замечательную книгу «Чем глубже скорбь, тем ближе Бог». Эта книга была издана нашим отделом.
Про семью Медведевых есть еще один примечательный факт: когда Герман Николаевич, внук отца Григория Синицкого, был в возрасте 15 лет, то мама и тетя взяли его с собой в Петушки, к владыке Афанасию. Мальчик в то время увлекался фотографией. Именно он создал фотографии владыки, которые легли в основу его иконописного образа. Герман снимал его в саду – в рост, сидя, стоя. Собственно, благодаря увлечению юного Германа у нас есть фотографии этого периода жизни владыки.
– Сейчас научным отделом подготовлено великое множество монографий и статей. При обилии замечательных церковных деятелей в ХХ веке, как Вы выбираете, чье служение станет новым предметом изучения?
– Мы не выбираем, о ком писать, из списка новомучеников. Тут скорее некое личное тяготение. Мы как-то обсуждали этот момент с коллегами. Такое чувство, что новомученик или исповедник исследователя как бы позвал. У меня так было со святителем Афанасием (Сахаровым), митрополитом Нестором (Анисимовым), владыкой Дамаскиным (Цедриком). Попадает в руки что-то связанное с этим человеком, и человек потихоньку становится родным – ищешь все, что с ним связано. Неслучайно мы поем в службе всем русским святым: «Сродники наши небесные». Все святые, о ком мы писали книги, стали родными. И писать про них легко, и поехать на край света в какой-то архив не кажется трудным, лишь бы что-то еще найти.
Бывает, что в следственном деле находишь большой объем писем. Начинаешь больше узнавать об этом исповеднике или новомученике, погружаешься в эту работу и уже не мыслишь себя вне общения с этим праведником. Как-то в документах Архиерейского Синода Русской Зарубежной Церкви мне попалось письмо без автора. Было видно, что оно написано из каких-то северных мест, что автору трудно, но он не унывает – молится, думает о своих духовных детях, о своей пастве. Довольно быстро я поняла, что автор – владыка Дамаскин (Цедрик). Потом постепенно начали открываться другие связанные с владыкой документы и письма, иногда самым неожиданным образом.
Время от времени в наш отдел передавали самиздатовские рукописи – как правило, перепечатанные на машинке и переплетенные. Отец Владимир благословлял собирать материал об авторах рукописей. Именно так, например, началось исследование нашей сотрудницы Александры Георгиевны Вигасиной о владыке Германе (Ряшенцеве). Ей поручили эту работу, она добросовестно и с большой любовью изучила все, что связано с владыкой, и составила великолепную книгу. В общем-то, это типичный путь – от самиздатской рукописи, писем или биографии к изданию полноценной научной монографии.
Похожая ситуация произошла с митрополитом Нестором (Анисимовым). Андрей Борисович Ефимов принес к нам в отдел воспоминания, постепенно стали собираться материалы. В архиве нам дали следственное дело митрополита Нестора, куда были включены великолепные брошюрки владыки, изданные за границей, в Харбине, про убийство киевского митрополита Владимира (Богоявленского), про устроение часовни Царственных мучеников и так далее – несколько брошюрок, которые сами мы не смогли бы найти. Также в следственное дело попала интересная подборка, сделанная, скорее всего, каким-то недоброжелателем владыки Нестора, который хотел его скомпрометировать. В этой подборке были связанные с владыкой вырезки из газет – его заметки, статьи, объявления. Все это было наклеено на большие листы. Для нас, историков, это великолепный исследовательский материал.
Есть еще и такой момент: изучая жизнь тех или иных исповедников и праведников, вдруг выясняешь, что они связаны между собой дружескими отношениями – один как будто посылает к тебе другого, и одно исследование плавно переходит в новое. Когда глубоко работаешь над сбором материалов о святом человеке, часто случаются такие чудеса, которые даже перестают удивлять. Например, митрополит Нестор был в одном лагере с епископом Афанасием (Сахаровым), в Дубравлаге – это очень тяжелый лагерь, где не разрешалась переписка, нельзя было получать посылки. Святители там подружились и, когда вышли на свободу, начали переписываться. Эти письма сохранились в архиве епископа Афанасия (Сахарова) и попали в наш институт. Владыка Афанасий сохранил все письма митрополита Нестора и некоторые копии собственных писем. Переписка, надо сказать, замечательная: письма митрополита Нестора поднимают дух и укрепляют веру, в этих письмах нет жалоб или стенаний, там всё как будто на полметра от земли. Давно замечено, что этим отличаются письма верующих от писем людей нецерковных, которые тоже страдали, но нередко роптали и проклинали.
Митрополит Климент (Капалин) награждает медалью преподобного Епифания Премудрого III степени. Издательский совет, декабрь 2019
Нежное сердце и героизм воина
– Получается, что с митрополитом Нестором (Анисимовым) Вы как исследователь близко познакомились через святителя Афанасия (Сахарова)?
– Не только через владыку Афанасия. Когда я работала над сборником о владыке Дамаскине (Цедрике), я запросила Владивостокский архив, нет ли у них документов, связанных с периодом, когда он был еще иеромонахом. Он ведь некоторое время служил на Камчатке. Мне прислали большой конверт материалов. И среди документов нашлось прошение от иеромонаха Нестора (Анисимова), впоследствии великого камчатского миссионера. Отцу Дамаскину поручили найти миссионера для работы на Камчатке. В разные епархии были разосланы призывные письма, но никто не решался взяться за этот тяжелейший труд. Среди получивших это письмо был и Николай Анисимов, тогда еще 20-летний мирянин. Образованный юноша из Казани, духовный сын епископа Андрея (Ухтомского)[3], послушный и добрый сын родителей. Он прочитал и возгорелся духом – это был настоящий призыв Божий. По благословению своего духовного отца он отправился на Камчатку и духовно поднял этот суровый край.
Подвижнический труд владыки Нестора на Камчатке известен, можно не пересказывать: как он служил в колонии прокаженных, как обучал первичным гигиеническим навыкам жителей Камчатки, несмотря на их отчаянное сопротивление, как переводил Евангелие и молитвы. Это величайший миссионер, который и потом, в следующие периоды своей жизни, совершал героические поступки и подвиги веры. Когда его жизнь изучаешь, думаешь – вот человек, в котором соединились нежное сердце, полное любви, и героизм воина.
Могила владыки Нестора находится в Переделкино, местные прихожане его очень почитают и даже не очень хотят канонизации, говорят: «Мы боимся, что откроют и перенесут мощи! Мы так рады, что он сейчас с нами!»
– А вообще в задачи Отдела новейшей истории Русской Церкви входит подготовка материалов для канонизации тех или иных лиц?
– Нет, такой задачи перед нашими исследователями не стоит, но собранные материалы, конечно, используются и как-то пригождаются, когда решается вопрос о канонизации. Например, когда готовилась канонизация епископа Афанасия (Сахарова), к нам приезжали сестры из Александровского монастыря Владимирской епархии, которым владыка Евлогий поручил подготовить материалы для канонизации. Наш университет подключился, и лично отец Владимир помог матушкам с написанием жития.
Раненая любовь к России
– Святители, о которых Вы писали, – епископ Афанасий (Сахаров) и епископ Дамаскин (Цедрик) – известны неприятием «Декларации» и связанной с ней церковной политики митрополита Сергия (Страгородского). А какую позицию занимал в этом вопросе владыка Нестор?
– У него не было возмущения. У него была огромная, раненая любовь к России, как, по-моему, ни у кого из зарубежных деятелей. Они, конечно, тоже любили Россию, но в случае владыки Нестора это было что-то кровоточащее. Он писал: «Слезы твои целую, русский человек». Страдания и язвы русского народа он так переживал, что колебания и выбор митрополита Сергия ему не казались настолько же важными, как представителям «правой церковной оппозиции». Россия, русский народ – вот это занимало его сердце. Он писал, что лучше разделить муки и трагическую гибель со своим народом, чем быть в изгнании.
Когда он был за границей, то знал, что многие, особенно Карловацкий Синод во главе с митрополитом Антонием (Храповицким), были крайне возмущены действиями митрополита Сергия, видели в этом предательство. А митрополит Нестор видел страдания – страдания русского человека и страдания Русской Церкви, которые перевешивали все остальное.
Мне кажется, такому взгляду на события его научил опыт служения на Камчатке. Он так близко принял в свое сердце этих маленьких, грязных, необразованных жителей Камчатки. Он входил в их жилища, ел с ними их пищу. Любовь, которая в этом человеке жила – это что-то невероятное.
Когда митрополит Сергий под гнетом властей написал «Декларацию», это не показалось владыке Нестору чем-то катастрофичным. В какой-то момент он попытался присоединиться к Московской Патриархии, но под давлением своих собратьев снова перешел в Русскую Православную Церковь за границей. Он считал, что самое страшное – это раскол, что не надо разделяться. Я сейчас пишу о даниловском старце, архимандрите Георгии (Лаврове). Он окормлял и противников митрополита Сергия, и тех, кто сохранил с ним единство, и тоже говорил: «Главное, чтобы не было разделений».
– При такой сдержанной позиции в отношении компромиссного поведения митрополита Сергия, как владыка Нестор относился к Советской власти, к большевикам?
– Однозначное неприятие: он не мог любить большевиков, которые причинили столько зла. В Харбине особенно чувствовалось устроенное ими разорение. Множество людей пришли вместе с Ледовым походом, бессчетное число детей остались без родителей, множество жертв.
Сейчас люди забывают то, что было в 1920-е и 1930-е гг. Многие, особенно старики, говорят только о том хорошем, которое было при советской власти после войны. Но это были уже не те большевики, произошла значительная трансформация.
Все «дети» дороги
– Кто из праведников, новомучеников и исповедников, которыми Вы занимались, наиболее Вам близок?
– Все «дети» дороги. Но есть трое самых любимых – владыка Афанасий, епископ Дамаскин (Цедрик) и митрополит Нестор. Я их чувствую душой, как самых близких людей, чувствую их души, полные любви и веры.
Когда владыку Афанасия освободили, как все потянулись к нему! Люди говорили своим знакомым, соседям: «Столько бед, и не к кому обратиться, совсем не к кому!» Им в ответ говорили: «Есть в Петушках такой владыка, напишите ему». Круг его корреспондентов благодаря таким советам стремительно расширялся. Когда читаю эти письма – столько в них боли! Святитель всех умел утешить, поднять дух. Он писал: «Я в самых тяжелых условиях никогда не унывал». Может быть, из всех его выражений меня это больше всего поразило. У него все болит, постоянный голод, посылки в Дубравлаг нельзя прислать. Как же не начать унывать-то? А он не унывал. Помню, в одном из лагерных его писем есть такие слова: «На ложе, умиляясь, читаем по памяти службы».
– А епископ Дамаскин (Цедрик), каким он открылся Вам?
– Совершенная любовь. Он долгое время был учителем, необыкновенно любил детей. Когда служил в Глуховской епархии, очень любил приезжать в известную Неплюевскую общину и занимался в школе с детьми. В его посланиях большое место занимает тревога за подрастающее поколение, что с ними будет, что их советская власть духовно покалечит. Я много видела текстов новомучеников, но больше всего эту боль, эту тревогу за молодежь почувствовала у владыки Дамаскина. Поразила и его стойкость в отстаивании церковной правды, готовность идти за нее на крест и везти за собой свою паству. Его послания – высокий образец церковной проповеди.
От новомучеников идет колоссальная сила
– У Ваших книг названия, привлекающие внимание: «Молитва всех вас спасет» – о епископе Афанасии, «Истинный воин Христов» – о епископе Дамаскине. А почему книга о митрополите Несторе называется «Вернувшийся домой»?
– Потому что имя «Нестор» так и переводится с греческого – «вернувшийся домой». Можно сказать, что владыка Нестор под воздействием своего имени вернулся в Россию.
– Всегда интересно побывать в месте служения или жизни человека, о котором так много знаешь. Домик владыки Афанасия всем доступен: Петушки близко от Москвы, а удавалось ли Вам посетить Камчатку – место служения митрополита Нестора?
– Да, я два раза ездила на Камчатку. Там у меня появился друг, большой почитатель митрополита Нестора – Артур Изосимович Белашов, в крещении Николай. Человек невероятной энергии, сейчас ему уже 81 или 82 года. Высокий, веселый, позитивный – ни болезни, ни скорби не могут его сломить. Он создал Музей Православия в Северной Америке и на Камчатке. Сначала, конечно, этот музей располагался у него дома, но несколько лет назад ему выделили отдельное помещение под музей. Среди экспонатов музея есть личные вещи митрополита Нестора.
Артур – человек удивительной судьбы. Он вырос на Кавказе, в Нальчике. Его отец оставил семью, когда Артур и его сестра были еще маленькими. Бросил и больше не вернулся. Детей растила мама, совершенно героический человек. Когда их село заняли немцы, в их доме поселился немецкий офицер с денщиком. Артурчик был тогда еще несмышленый, совсем малыш. Он нашел зажигалку и стал ее крутить в ручках. Когда его заметил немец, он схватил револьвер и прицелился. Когда это увидела мать Артура, она стала колотить немца кулаками. Их всех, несомненно, расстреляли бы, но в этот момент вбежал денщик и закричал: «Русские вошли!», – и оба немца убежали. Вот у такой героической матери вырос героический и очень радостный ребенок.
Когда мы проводили выставку «Преодоление», мы с Артуром Изосимовичем организовали целый уголок, посвященный митрополиту Нестору. Артур Изосимович с Камчатки привез вещи, которые владыке заключенные в лагере сделали – футляр для очков, облачения, жезл.
– Наверное, когда основной материал собран, книга написана и издана, потом трудно остановиться – по инерции продолжаете собирать данные о своих «небесных сродниках»?
– Да, материал продолжает потихоньку собираться, тема не оставляет уже. Тогда или своя статья выходит, или делишься находкой с коллегами. Как-то я нашла в ГАРФе изданную в Харбине листовку. Там был рассказ из жизни митрополита Нестора: накануне отречения царя в 1917 году, 1 марта, владыке приснился сон – он видел реки крови, все вздымалось и рушилось. Владыка вообще очень почитал последнего царя. Эту листовку я как раз отправила коллегам во Владивосток, и они ее с радостью опубликовали.
От новомучеников идет колоссальная сила. Когда с ними работаешь, очень укрепляешься. Я это впервые почувствовала, когда мы только начали работать с базой «За Христа пострадавшие», переделывать сведения из базы в статьи мартиролога. Как бы ни было на душе плохо, начинаешь работать и чувствуешь большую радость, очень большую поддержку от них.
ПСТГУ
