Среди поэтов есть одинокие звёзды, слушать которых приходят сотни людей. Сергей Геворкян – один из безусловных на протяжении двадцати последних лет поэтов, книги которых остаются в домашних библиотеках широкого читательского круга с тем, чтобы свидетельствовать о том, что слово наше было живо и во дни предельного, кажется, пренебрежения им властью, обществом и даже народом в целом. Беседовать с ним редакцию Правчтения позвал не только долг, но и желание открыть читателю очередные тайны ремесла
- Сергей, мы уже несколько лет, кажется, спорим о бессмертии. Ты многократно спрашивал меня вполне риторически – как ты можешь сомневаться в бессмертии души, если имеешь прямое отношение к поэзии? Я не находился, что ответить. Так что же, душа – бессмертна? Отчего именно поэт обязан верить в её бессмертную суть?
- Душа как раз создана для того, чтобы быть всегда по определению. Так же как тело создано для того, чтобы прожить земную жизнь, но можно взять и выкинуть его в окошко, и тогда тело не выполнит свое предназначение, так же и душу можно загубить и лишить ее вечной жизни. Но по своей природе, если так можно выразиться, она бессмертна. Правда, возникает вопрос: а есть ли вообще душа? Не выдумка ли она? По моему мнению, как раз поэзия и вообще искусство является бесспорным доказательством ее бытности, ибо объяснить глубинную суть поэзии, весь полет ее фантазии, ее, порой, сверхчеловеческий пафос сугубо биохимической стороной жизни организма и реакциями нейронов головного мозга как-то не представляется мне возможным. Поэтому поэт – это материальное доказательство бессмертия души. А доказательство не может не верить в то, что оно доказывает. Кстати, есть много других прямых доказательств существования души: например, поступки (иногда героические), противоречащие инстинкту самосохранения и бытовому здравому смыслу. Это не укладывается в физиологическую матрицу. И вообще: скучно жить, не сознавая, что есть нечто выше нас.
- Насколько религиозно миросозерцание поэта, полагающегося на звук и смысл, как на единственных поводырей в мире победившего абсурда?
- Здесь надо сказать, что кроме звука и смысла, в поэзии есть и еще кое-что: воплощение фантазии в образах и метафорах, которые являются самодостаточной частью поэзии. А самое главное, для меня по крайней мере, то, что и звук, и смысл, и метафора генерируют – то есть, некую энергию. Речь идет о словесных «энергемах». Вот это для меня главное. Если поэзия не афористична и не может заряжать, как батарейка, в моем понимании она не самодостаточна.
Теперь к вопросу о религиозности поэтического миросозерцания. По своей сути поэзия – это служение. Только так можно объяснить, что практически во все времена своего существования она сохранялась не благодаря, а вопреки всевозможным обстоятельствам и вопреки здравому смыслу. А любое служение – религиозно. Самое интересное, что многие атеистически настроенные поэты так или иначе, вопреки себе же в своих стихах вели диалог с Создателем. Причем диалог такого накала, которому позавидовал бы самый закоренелый ортодокс той или иной веры. Например, Маяковский, Слуцкий… Неспроста атеист Высоцкий в своем самом последнем стихотворении говорит об оправдании перед Всевышним, не говоря о многих его песнях, в частности про купола.
Конечно, поэт может обожествить что угодно: страну, природу, народ, партию, свою возлюбленную, свои страдания… Но в конечном счете это история идеалиста, а никак не материалиста-атеиста, чтобы он сам о себе ни говорил. И вообще, как писал Николай Степанович Гумилев, «в Евангелии от Иоанна сказано, что слово это – Бог». Оставаться же на материалистических позициях по отношению к слову – означает, как писал тот же Гумилев, ставить слову пределом «скудные пределы естества». И такие слова начинают отдавать мертвечиной. Мне очень жаль тех поэтов, которые считают, что всё в их стихах, включая и само вдохновение, берется исключительно из них самих, а не приходит откуда-то извне. Они очень рискуют все потерять.
- Что ты испытываешь в момент, когда пригоняешь звук к звуку, смысл к смыслу? Какое сознание бесконечного по сути служения рождается в тебе тогда?
- Возникает чувство, что данный день в кои-то веки не был прожит зря. Произошло что-то важное, необходимое – то, ради чего живешь. И наконец, в такие моменты открывается второе дыхание, которое слегка приподнимает над всеми обстоятельствами личного и общего бытия. Просто становится легко и хорошо на душе. Ученик решил задачу. Можно жить дальше.
К сожалению, мало кого из людей по жизни сопровождает ощущение, что надо как-то оправдывать свое существование на Земле. Меня это ощущение сопровождало с 14-летнего возраста. Жизнь – это долг, который нужно отдать всем тем, кто был причастен к ее созданию.
- Поэзия сегодня – занятие странное, маргинальное. У всех нас есть профессии, которыми мы «зарабатываем себе на поэзию», то есть, на издание своих книг. Изменится ли положение вещей через полвека, или мы – последние носители отжившего свой не такой уж и долгий век архаичного и никому по большому счёту не нужного искусства?
- Всё мало-мальски ценное всегда и особенно нынче было маргинальным занятием. Это нормально. Я не считаю поэзию архаичным делом. Потребление продуктов питания – намного более архаичное занятие.
Трудно сказать, что будет через 20-30 лет, тем более – через полвека. Можно представить себе все, что угодно: произойдет техногенный апокалипсис или начнется новый «Золотой век». И то, и другое в равной степени возможно. Если через полвека поэзия по-прежнему будет интересна лишь поэтам, их родным и близким, плюс филологам, то это будет уже означать, практически состоявшийся апокалипсис. Но тут важно понимать одну вещь: это поэтам нужно, чтобы их книги читали, чтобы их признавали, испытывали к ним интерес. Самой же поэзии нужен и необходим именно и только поэт. Ей его достаточно, как любящей женщине достаточно своего возлюбленного, и совсем не обязательно, чтобы к нему довеском присоединился кагал его друзей и знакомых. Хорошо, когда в дом к любящей друг друга паре приходят верные и интересные друзья. Но если их нет, этим двум любящим достаточно друг друга.
Как говорил один французский поэт времен Возрождения: «Поэзия – сама себе награда». То есть поэту должно быть достаточно ее самой, а слава – дело десятое. Подобно тому как Джульетта только притворялась мертвой, приняв специальное снотворное, чтобы все считали ее таковой, кроме одного единственного человека, который должен был ее разбудить и увезти с собой, – возможно, так же сейчас, укрывшись от посторонних глаз и ничтожных, губительных обстоятельств настоящего времени, поэзия только притворяется «мертвой и несостоятельной», для того чтобы ее «спас» каждый из ее избранников. Стало быть, поэт должен верить, что она жива и все в его руках, верить в свою силу. Иначе произойдет развязка, подобная той, которая имела место у Шекспира. Принц должен разбудить свою спящую Принцессу, а не почить вечным сном рядом с ней. Так что будем и дальше издавать книги за свой счет и не переживать по этому поводу.
- Кстати, о твоей профессии: ты профессионал, мастер по изготовлению окладов, целых иконостасов, но говоришь об этом чрезвычайно мало: «получил заказ, исполнил заказ». Но по факту ты уже много лет служишь Церкви. Как так вышло? Почему, как тебе кажется, твои отношения с Создателем – такие двусторонние?
- Избегая лишнего пафоса, правильнее будет сказать так: я служу ремеслу, в котором церковь испытывает необходимость и выступает в качестве заказчика. Моя работа сводится к тому, что я вот уже скоро как 22 года делаю оклады на иконы и другие элементы иконостаса: от плинтуса до креста. За это время были сделаны десятки иконостасов, тысячи отдельных икон. От Владивостока до Калининграда. В том числе и для зарубежных стран. Сейчас, например, заканчиваю иконостас для православного храма Алма-Аты. У нас небольшой коллектив, своя мастерская. Конкретно басменным делом я занимаюсь вдвоем со своим другом. Есть и другие работ в нашей мастерской, вплоть до иконописи и ювелирных дел. Этим занимаются другие люди, так же как организацией всего процесса.
В 90-е годы я получил юридическое образование. У меня даже был красный диплом. Предполагалось, что я стану адвокатом. Или наоборот – пойду в прокуратуру. Но к моменту выпуска я уже сумел сообразить, что мы живем и будем жить еще очень долго в неправовом обществе, лишенном правосудия. Быть к этому причастным мне не захотелось, и я, по воле случая и по Божьей воле, ушел в другую плоскость.
- Что, на твой взгляд, хочет сказать современная поэзия? Предупреждает ли, а если зовёт, то куда? Какие философские максимы можно извлечь из нас, если такая идея придёт в голову культурологу? Развиваем ли мы как-то идеи века, и есть ли у наступившего века вообще какие-то идеи, кроме потребления товаров и услуг? Не вовсе ли этот век прозаичен, расчётлив и скуп настолько, что и говорить с ним глупо? С таким же нулевым успехом можно зачитывать оды торговцу мясом, да ещё во время подсчёта дневной выручки. Или я сгущаю краски?
- Современная поэзия о чем только ни говорит. К сожалению, приходится констатировать, что нынче преобладает скорее псевдо-поэзия, ставящая себе сугубо формальные задачи, занимающаяся нагромождением слов и полу-понятных смыслов. И это еще в лучшем случае. В основном же процветает графоманство, то есть, когда люди пользуются созданными до них наработками и не привносят ничего своего. Грубо говоря, те, кто считают себя поэтами, не умеют даже интересно рифмовать или навсегда ушли от рифмы вообще. Но будем говорить о настоящей поэзии. Она полна рефлексией и тревогой за ближайшее будущее самого автора и окружающего мира. И эта тревога становится главным смыслом, философской концепцией поэзии. Работает принцип громоотвода: принимаю удар на себя, чтобы все не сгорело синим пламенем. Это главная идея.
Что касается диалога с веком, который занят все тем же потреблением, расширением сфер влияния и бесконечными конфронтациями, то ни о каком диалоге речи быть не может. Речь идет исключительно о противостоянии ему, единоборстве с ним. И ни о чем другом.
Отдельно поговорим о торговце мясом. Даже мясник может в кого-нибудь влюбиться. Даже у него могут умереть родители или, не дай Бог, даже дети.
Короче, он может оказаться в ситуации, когда ему нужна будет помощь извне. Поэзия – одна из тех сил, которая может предоставить даже мяснику эту поддержку. Дверь должна быть открыта, а войдут ли в нее люди или нет – это их дело. Если нет, это не проблема поэта. И вообще, виноваты ли мясники и прочие «рядовые граждане», что их государство поставило их в ситуацию необходимости постоянного сведения концов с концами, для того чтобы просто-напросто выжить? У людей элементарно не остается сил, для того чтобы обратиться еще к чему-то, кроме изнурительных и малоплодотворных насущных дел. И в этом не только их вина.
- Ты смолоду избегал толстых журналов, сношения с редакторами, вкус которых не безупречен, и достиг на этом пути немалых успехов: ни одной подборки в «литературной прессе», полная противоположность любой мыслимой ангажированности. Прибавляем принципиальное неучастие в премиальных гонках… в чём смысл подобной аскезы?
- У Марины Цветаевой был замечательный принцип жизни: стоит обходиться без всего, без чего можно обойтись, а что насущно необходимо – брать полными горстями и никогда не быть на стороне большинства. Я разделяю эту точку зрения и не считаю для себя необходимым участие в конкурсах и публикациях в журналах и альманахах. Любая ангажированность нынче кажется мне чем-то если не опасным для души, то уж точно – лишним. Я могу без этого обойтись, а стало быть – обойдусь. К тому же был бы такой журнал, который мог бы стать неким светочем для наших темных времен! В таком журнале я бы почел за честь поработать даже грузчиком. Но нет его. Считаю главным для настоящего поэта – доносить свои стихи голосом и своими книгами, сделанными за свой счет, если нет другого честного и благородного варианта.
Что касается неучастия в премиальных гонках и конкурсах, нет более противоречащей духу соревнования области, чем поэзия. Поэзия не спорт. Если кто-то хочет быть спортсменом, пусть им будет. Я предпочел бы быть воином, а не игроком. Сейчас, кстати, участвую в жюри одного литературного конкурса (пообещал помочь товарищу) и, чувствуя противоестественность этой ситуации, пытаюсь ставить самые высокие оценки всем более-менее одаренным участникам. Похоже мы живем в очень серые и скучные времена, если во всех областях, в том числе и в искусстве, процветают сплошные соревнования…
- Какой тебе видится поэзия в том историческом пути, который она прошла примерно от Державина? Какие вехи – пусть и в конкретных лицах, развивших русскую поэтическую речь – ты мог бы назвать главными?
- У нас поэзия стартовала со «Слова о полку Игореве». Лично для меня (субъективно) наиглавнейшей точкой отсчета русской поэзии является, как ни странно, прозаическое произведение – «Житие протопопа Аввакума». Его мощный поэтический пафос и образы перевесили, по-моему, весь 18 век и очень многие поздние свершения в области поэзии.
Не будем говорить о «Золотом веке», о Пушкине, Лермонтове. Тут и так все понятно. Отдельно хочу сказать, что знаковыми для меня поэтами 19 века стали Баратынский, Тютчев, наш «рок-н-рольщик» позапрошлого века Аполлон Григорьев, предтеча Серебряного века – поздний Фет и гениальный Константин Случевский. Далее Серебряный век, с которым тоже все понятно: количество гениев зашкаливало. Любимым поэтом для меня всегда был и остался Александр Блок. И отдельный поклон – самому чуткому поэту начала 20 века Иннокентию Анненскому и поэтам, не входившим в литературные объединения: Цветаевой, Ходасевичу… Отдельная тема – последние стихи Гумилева. Даже в страшные 1930-е годы были ярчайшие «звёзды»: Дмитрий Кедрин, Павел Васильев, Хармс и Введенский…
Далее был мощный старт в русской поэзии фронтового поколения. Здесь для меня великим человеком всегда был Борис Слуцкий, 100-летие которого отмечается в этом году. Но были и другие мощные фигуры: Самойлов, Межиров, Левитанский, Белаш…
1960-е годы в поэзии для меня сконцентрировались не в традиционных фамилиях, ангажированных государством и социумом, а в противоположных фигурах: Губанов, Аронзон, Сапгир, Холин и Слепакова, Чудаков, Рубцов, , только кажущийся простым, а на самом деле – возможно, самый сакральный и музыкальный наш поэт, как никто раскрывший тему одиночества человека перед лицом времени и смерти.
70-е годы – Высоцкий и продолжающийся Губанов.
80-е годы с перехлестом в 90-е – мощный всплеск поэзии, принесенной нашим роком. Целая плеяда поэтов: прежде всего, Александр Башлачев – несомненный гений, Илья Кормильцев, Егор Летов, Янка Дягилева, Ревякин…
90-е и нулевые годы стали поэтической «гекатомбой», продолжающейся и поныне. Такого количества безвременно ушедших (часто в следствие самоубийства) поэтов не было нигде и никогда. Это десятки и десятки имен. Прямо не время, а «общество мертвых поэтов». Остается только верить, что эти жертвы не будут напрасными, и с помощью нас, пока живых, и тех, кто придет после нас, все это станет прологом новой поэтической эры. Только на это я и надеюсь.
- Мог ли бы ты назвать имена более-менее современных поэтов, перед которыми если не преклоняешься, то хотя бы слегка благоговеешь?
- Прежде всего, я испытываю чувство глубокой благодарности к своим, что называется, «товарищам по окопу», с которыми имею общие поэтические дела, выступаю вместе и дружу. Все эти люди – участники ежегодного фестиваля не ангажированной поэзии «Акупунктура». Чтобы не перечислять всех, можно посмотреть об этом фестивале и его участниках в сети, найти видео-материалы выступлений. Кто, например, знает (я о народе) таких замечательных поэтов, как Лев Козовский, Павел Зябликов, Вячеслав Памурзин, Константин Кроитор, Сергей Арутюнов, Дмитрий Демин… Совсем недавно ушел от нас Лев Болдов…. А жаль, что не знают. Конечно же, я не могу не испытывать самых теплых чувств к таким поэтам, как Алексей Цветков, Сергей Гандлевский, Виктор Соснора, Ефим Бершин, Александр Тимофеевский и т.д. Не знаю – великие ли они поэты, но точно – настоящие. Вообще сейчас не времена гениев. Высшее достижение в поэзии ныне – быть живым, искренним человеком, быть настоящим.
- Каждому из нас хотелось бы видеть некий результат своей работы, но он принципиально не обозначает себя никак: ни славы, ни денег поэзия не приносит, и, в общем-то, не должна. Насколько же оправдана наша уверенность в том, что мы живём не зря? Чем оправдана?
- Тем, что мы еще живы, благодаря своему призванию.
