В дни повального карантина невозможно придумать ничего лучшего, как дистанционная беседа с чутким собеседником. Итак, текстовый мост «Москва-Санкт-Петербург», подобно «Красной стреле», начинает разгоняться: гость портала «Правчтение.Ру» - Сергей Блынду («Невский, 177»)
- Не навещает ли вас порой ощущение римлянина первых веков христианства, такого одинокого в Вечном городе, заполняемом варварами, не знающими ни грамоты, ни основ этикета? Книжничество, такое распространённое в Советском Союзе, сегодня приблизительно то же, что советская нумизматика (не скажу – «фалеристика») – занятие, с точки зрения власть предержащих, весьма «странное подозрительное», а если образ жизни, то весьма социопатический (вспомните Менделя-букиниста из новеллы Цвейга)… Приносит ли он, как встарь, немой восторг перед открывающимися безднами духа?
- С любыми античными ассоциациями я расстался еще в начале 90-ых, когда постепенно греки и римляне стали вытесняться из моего круга чтения другой повесткой. Но было время достаточно плотного общения с ними: я даже написал кандидатскую по мышлению, полностью выстроенную на лучших русских переводах Гомера, Эсхила, Еврипида, Сенеки... Ей не повезло, подготовка к защите совпала с воцековлением и радикальным пересмотром всех обстоятельств. Что же касается книжничества и его статуса в глазах власти, то я думаю, что у власти сегодня проблемы поважнее. Да и социальная база начитанной публики настолько измельчала, что полностью утеряла способность претендовать на общественное внимание.
- Сказано: «книжники и фарисеи». В чём отличие нас от них – тех, упомянутых? Начитываемся до одурения, постоянно шлифуем ворох невесть откуда всплывающих к случаю цитат, иногда прозреваем нечто, но – умны ли мы? И зачем умны, если применения начитанному уму в нашем обществе нет, и долго ещё не будет предвидеться? Книжный ум – весь какой-то неприменимый к злосчастному «сегодня»…
- Мне слово «книжники» нравится! Я не смущаюсь им представляться, это профессиональный статус и лингвистически безупречный термин. Что касается евангельского (или шире, библейского) контекста, то разве в нем нет специфического упоминания так же об «архиереях и старцах», «первосвященниках», «членах синедриона», «храмовых торжниках» наконец? По-моему, набор социальных ролей в религиозной корпорации остался неизменным! Думаю, что Господь меньше всего был озабочен реформой церковных страт, Он обращался к конкретным людям. Умнеем ли мы от книг? И да, и нет! «Многознание уму не научает» — это, по-моему, слишком глубокая метафора, которая может спровоцировать наивных на опрометчивые поступки. А применимость начитанности (за неимением других капиталов) в любых обстоятельствах нам заповедана Спасителем: «Будите мудри яко змия...»!
- Как вы пришли к Вере? Видный журналист, светский, порывистый, цепкий, глава, наверно, лучшей республиканской газеты, и вдруг – православие, отъезд в Питер… Что повлияло на радикальную смену участи – родители, знакомые, друзья, вспыхнувшее внезапно убеждение, что «всё тлен, кроме Господа»?
- Журналистом я никогда не был, а в холдинге « Комсомольская правда» занимал пост директора первого в Молдавии маркетингового агентства. Меня, тогда научного сотрудника НИИ педагогики и психологии, пригласили начать все с нуля. Там, действительно, многому научился, исследуя на больших выборках потребительские повадки населения. А с журналистами я просто тёрся несколько лет в одном интерьере, тоже присматриваясь и кое-чему учась.
К вере я пришел на карьерном пике (модный прибыльный бизнес, наука, преподавание в ВУЗе) в 33 года. Да, Вы правы, по причине осознанного чувства тотального тлена. А до Питера еще был долгий 18-летний путь церковной жизни, государственной службы, обустройства в глухой деревне и полу-легального книжного послушания...
- Развенчайте, если возможно, мнение о том, что современная православная литература занимается преимущественно переизданием себя же столетней давности. Явлены ли современные учёные, могущие потягаться с богословами не прерывавшейся ни на год традиции до 1917-го года?
- Через меня проходит огромный вал книг, удельный вес в котором дореволюционных изданий ничтожно мал. С богословием сложнее, это, мне кажется, не совсем русское занятие. Возможно, патрология или церковная история выглядят сейчас более рельефно.
- В чём вообще, по-вашему, состоит суть нашего времени, начала третьего тысячелетия? Екклесиаст – о своём («ничего нового под солнцем»), но чем-то же мы сегодняшние от тех дворян, купцов, разночинцев, рабочих и крестьян отличаемся?
- Я не социолог и не поэт, мне «шума времени» не расслышать. Я книжник, и могу с некоторым азартом и интригой пересказать содержание продающихся у нас книг. А они, например, говорят, что мы скатываемся обратно в сословное (а, возможно, и кастовое) общество, что проект с массами образованных и трудоустроенных людей, потребных для индустриальной эпохи, спешно сворачивается, что нас вообще стало слишком много, а еды и других благ — мало...
- Ваша обитель, детище – православный центр «Невский, 177» - что представляет собой в городе, и так напичканном ассоциациями по самый шпиль Петропавловки? Ещё один форпост Господа нашего Иисуса Христа на питерской земле, и так всеми корнями своей христианской, или нечто куда более масштабное? Магазин, лекционно-семинарский зал – что ещё?
- Не исключено, что еще весьма долго мы будем вынуждены говорить о центре«Невский, 177» в прошедшем времени. Пока, во всяком случае, он был... вероятно,лучшим епархиальным центром в РПЦ и, возможно, одним из лучших книжных магазинов в стране. Это профессиональная оценка по совокупности множества факторов.
- Кто – основная аудитория центра? Православие, особенно столичное, изменчиво, временами обманно, изобилует карнавальными символами упадка, почти как у Гоголя. Так или иначе, в крупных городах православная среда часто выглядит маргинальной («люди, которым некуда больше пойти»), как выражаются чиновники, «возрастной», то есть, престарелой, зашедшей в развитии личной судьбы в такой тупик, из которого может выволочь лишь убеждение в том, что на Земле ничего не заканчивается. Так ли это? Ходит ли к вам молодёжь, если не брать в расчёт учащихся семинарий, и какова она?
- До сих пор к нам приходили все. Я сознательно избегал таргетирования, выстраивая народный книжный супермаркет с постепенно разрастающимся отделом для гурманов: такой микст из «Пятерочки» и «Азбуки вкуса». Теперь уже можно сказать, что эти три с половиной года были золотым веком православного книгораспространения в Санкт-Петербурге.
- Книжное дело во многом зависит от того, как представить книгу. У меня до сих пор впечатление, что православию остро не хватает хлёстких критиков, умеющих подать книгу, объяснить её появление, вписать её в мировые процессы так, чтобы она не была такой ужасающе одинокой посреди других изданий. Есть ли у вас такие умелые люди, ощущаете ли вы их недостаток?
- У нас до сих пор трудились очень хорошие люди, но всю квалифицированную работу мне приходилось делать самому. Недостатка не ощущал, так как все, что я считал нужным делегировать сотрудникам, было полностью институционализировано.
Я бы не сказал, что Православию чего-то не хватает, это может кого-нибудь ранить. Но в хозяйственной и организационной деятельности православных сообществ мне были заметны некоторые системные несовершенства. В книжных вопросах они тоже имели место, но вызовы последних недель спишут все.
- Сегментация православной литературы – предмет отчасти болезненный: есть литература «свечного ящика», то есть, само Евангелие, сборники акафистов на каждый день, а есть настолько высокоинтеллектуальные тома, что обычному прихожанину без базового образования и соваться в них, казалось бы, не стоит.
Возможно ли пересечение сегментов, сращение их таким образом, как заведено в изданиях митрополита Илариона (Алфеева), например, – казалось бы, для всех, но в том числе и для самых утончённых знатоков? Как вы относитесь к такому виду просвещения, не снижает ли оно, «идя в народ», стандарты подачи материала?
- Книги должны быть разными и в целом наша отрасль стремилась к освоению новых читательских ниш. Уверен, что большой городской магазин — самая оптимальная площадка для стимулирования роста книжного ассортимента и издательской активности вширь и вглубь. Это нормально, когда есть возможность найти все, что хочешь. Жаль, что мы все долго раскачивались, так и не успев выстроить систему книжных центров.
- Важнейшая фигура книжного центра – пастырь, то есть, слово, сколь внимательное, столь и обильное любовью. Столп, вокруг которого обращаются миры. Кто в вашем центре несёт на себе такую ответственную функцию?
Распределяется ли она между несколькими отцами?
- Такая высокопарная лексика для обозначения роли книготорговца избыточна. Я старался проводить в магазине максимально возможное время, общаясь с посетителями либо лично, либо посредством продуманной логики ассортимента и торговой выкладки. Большая нагрузка по непосредственному обслуживанию покупателей в последнее время ложилась на наших сотрудников; это было вызвано моими опытами в соцсетях и продумыванием дальнейшей стратегии развития.
- Наконец – понимаю, что выгляжу несколько глупо – после снятия карантина и возобновления работы – что вы предполагаете предпринять в первую очередь? Как работаете сегодня – дистанционно, с помощью интернета, курьерских доставок новинок страждущим, проповедью в мессенджерах, какими-то иными путями?
И с чем предстоит встретиться постоянным посетителям центра уже в нормализующейся после пандемии реальности? Встречи с авторами, представления книжных серий, обсуждения наиболее ярких изданий, какие-то неожиданные инициативы?
- Для начала, я думаю, надо тупо выжить, переждать с минимальными потерями пандемию и возможные варианты ее продолжения в иных кризисных формах. Все, что Вы перечислили, нами учтено и прорабатывается. Продолжаем общение с людьми пока без книг. Когда и в каком формате возобновим работу, знает только Бог!
Будет это «Невский,177» или другая площадка, тоже под вопросом!
Надеюсь, что я все равно буду продавать книги!
Текст - Сергей Арутюнов
Фото - Сергей Ломов
