«Всуе не поминается» - таков, пожалуй, закон истинной поэзии в отношении имени Божьего. «Всуе» - между прочим, ссылаясь, но не обращаясь или не вкладывая в Имя всей алчбы быть услышанным.
Анна Арканина (Рокецкая) – та, что блюдёт закон истинной поэзии в каждой строке, памятуя, что все мы суть молитва, и потому поэзия её, родниковая во все времена года, наполненная классическими реминисценциями, откликающаяся настоящей Большой Классике, сбывается.
Бог знает, как сложно порой ответить на «снег» - «Бог», но – получается, получается, получается ответить
Сергей Арутюнов
Воробушки
мы выживаем Господи прости
и продолжаем сквозь февраль расти
с такой тоской что Господи помилуй
течёт по венам и густеет мгла
ребячество фантазия игра
воробушки мы живы живы живы
по тонкому серебряному льду
идём на свет у смерти на виду
прозрачных дней сшиваем чёт и нечет
там кто-то выдувает облака
и знает наблюдая свысока
что если нет любви – спасти нас нечем
***
Мы все из снега вышли по прямой,
по наскоро протоптанной дорожке.
Мы сами стали улицей, зимой
и тенью в запорошенном окошке.
Что говорить? Летим куда-то вверх,
нас не узнать – легки и бледнолицы.
В черновиках рифмуем смерть и смех,
пока нам белый свет под утро снится,
пока любовь там катится в сугроб
на сказочной расписанной ледянке
и разбивает в кровь высокий лоб.
Любовь и кровь – извечные подранки.
Как долог путь – всего шестнадцать строк.
До дома шаг – но как дойти до дома?
Скажи мне – снег, а я отвечу – Бог,
как будто я с ним запросто знакома.
Почти молитва
о если в белых мухах есть покой
так пусть же полетят а я заплачу
там где болит подуй подуй укрой
убереги весь мир котов чудачек
и если спал немедленно проснись
прошу тебя великий страшный Боже
тут рвётся жизнь и облетает лист
нашли на нас небесных тихих мошек
укрой и одеяло подоткни
вдоль городов домов ходи неспешно
пусть мельтешат за окнами они
и сеют свет игольчатый нездешний
***
Светло сегодня: дом намолен, чист,
весна снимает обувь на пороге.
Я чувствую – торопятся грачи
по вымощенной тучками дороге.
Из полинявшей белой тишины
появится вот-вот семейство грачье,
а неразменный лишний день зимы,
по сути, ничего уже не значит.
Заглянет луч указкой по углам,
подсвечивая трещинки и сколы.
А за окошком грянет птичий гам –
и выдохнешь:
с приездом, новосёлы!
***
Стихи тихи – их время поглощает.
Восходит пустоглазая луна.
Войну в меня старательно вмещают,
но вся не умещается она.
Чиста, нага я вышла из утробы,
как чист и наг выходит человек.
И сквозь меня просвечивают годы,
и тьма, и невечерний пряный свет.
В чём смысл? Спроси и выйди на дорогу.
Скажи – любовь, скажи – меня спаси.
Спаси её, его за ради Бога
и на руках до дома донеси.
Я вся ещё жива – вот век, вот венка,
и пёс мой жив – тревожится во сне.
А мир вокруг – разбитая ступенька
в истории, в агонии, в огне.
***
Выйдешь в поле – травы и стихи,
белые полночные стихи,
стебель тонкий – новая глава.
В голове колышется трава.
Проходя по полю вдоль реки,
за собой, что было, волоки.
Вспоминай и складывай в тетрадь,
чтоб не страшно было умирать.
Чтобы, как сойдёт стозвонный свет,
у тебя на всё готов ответ.
По слогам читая - не гунди -
лето разгоняется в груди:
василёк синеет полевой,
клевер, одуванчик, зверобой.
***
Говорит уходящее лето
на стрекозьем неясном фарси.
С треском тлеет в руках сигарета
и не хочешь ее погасить.
Чутко слушаешь музыку эту,
ловишь каждый рассеянный звук:
три октавы дождя, флажолет и
травянистое соло разлук.
То к себе, как родную, приблизишь,
то плечом оттолкнёшь в небеса.
Тонкостенные паузы нижет
на горячие стебли роса.
Все, что было, узнаешь впервые –
дом у речки и Яблочный Спас...
Будто жили не мы, а другие,
но похожие очень на нас.
...Разойдется заката прореха,
чуть сильнее придавишь – кровит.
Это я задохнулась от смеха –
от бескрайнего света любви.
***
твердь ледяная картонные дни
было бы облако где мы одни
бледные жалкие произрастаем
и засыпаем в ладонях трамвайных
в хрипло урчащем его животе
на неизвестной звучим частоте
пробуем слов колокольцы литые
кто мы такие звенит кто такие
чудится разное тим-тирли-бом
в холод стекла упираемся лбом
слившись с пейзажем по зимнему млечным
едем о важном тоскуем о вечном
Коробочка с чудесами
…А если что и случится с нами
в копилке жизни – в коробочке с чудесами,
то это будет всего лишь время –
сыпучее, легковесное, древнее.
Смотрит на время собака с велюровыми ушами:
оно течёт, ничего ему не мешает.
Будь что будет, – думает кот, говорит Бог.
Нет времени, понимает собака.
Один песок.
***
Из слова мир, как прежде, вырастает
и отпускает майский пух в полёт.
Здесь день любой играет в прятки с нами,
идёт с конца, потом наоборот.
Раскрашен полдень синими мазками,
в траве кузнечик, мак, чертополох.
На облаке, жонглируя словами,
бессонных глаз не закрывает Бог…
*
В нём все миры: от тихого до млечного
в округлом не кончающемся «о»,
он луч рассветный, радостью помеченный,
и кошкино мурчанье под бочком.
И я к нему привязана доверчиво
со дна холодных городских глубин
блестящей рыбой, пухлощёкой девочкой
на тоненькую ниточку любви.
***
монохромный призрачный пейзаж
кто здесь сад чей лист и карандаш
цвета два на белом белом штрих
мир подлунный создан для двоих
вздрогнет ночь и ворон пролетит
прочь уйдёт прозрачный индивид
бледный дым в линеечку тетрадь
продолжаем жить и рисовать
из чернил и влаги голубой
ваты снега дождика с каймой
Господи ты здесь ты смотришь вдаль
с нами ты и сахарный февраль
Волшебный лес
Рос лес волшебный на пути зимы,
нас прорастал насквозь, трещали мы,
но крепли деревянными плечами.
В зрачках у леса чёрные грачи,
на сердце беспокойные ручьи
и холодок пугливыми ночами.
Смотрел с небес Господь, нахмурив бровь,
и говорил: вот пища, вот любовь,
ладонь большую ласково подставив,
берите смерть, печаль, ячмень, горох,
растите через боль, чертополох
и в облака макушками врастайте.
И мы росли, помешивая суп,
с плодящимися мухами в носу,
колючих деток к солнцу подставляя.
Года шумели – колыхался лес,
шла мирно жизнь с картинками и без,
и снег к весне, послушный Богу, таял.
Рождественское
Господи, спаси и отогрей.
Не боли зима, но всё ж белей.
В небе просыпается звезда.
В небе поднимается звезда.
Ждёшь её – и нет тебя темней.
Снег идёт – упрямый снеговей –
мимо речки, вдоль сосновых стен
по дороге в древний Вифлеем.
Не видать из праздничной Москвы,
как склонились перед Ним волхвы.
Спит младенец – кроток и здоров,
народился Бог и с ним любовь.
Славите его!
Славите его!
Славите его!
Достают волшебные дары,
и светло от звёздной мишуры:
ладан, смирну, золото сердец,
миру – мир и тишину в Донецк.
***
Цветные сны не снятся дольше,
чем середина октября.
Худеет роща. Тоньше. Тоньше.
Сквозь слёзы кружится земля.
И память – тающий обмылок:
чуть тронешь, ускользает суть.
Мы в этом лете вроде были.
И, может, будем как-нибудь.
Все наши сны о лете шумном
ложись досматривать в кровать.
О Господи, кто нас придумал
по крохам белый свет клевать?
