Благодарю Тя, Отче наш

Благодарю Тя, Отче наш

Благодарю Тя, Отче наш
Фото: предоставлено автором

Осторожно: не обманывайтесь названием. Если вера подлинна, отношения поэта с Богом предельно напряжены до предела. Эмоции разрывают, и интонация бессмертного лермонтовского «устрой лишь так, чтоб я тебя отныне…» становится неизбежностью.

Виктор Хатеновский – певец русского горя. Временами – отчаяния. Именно так, с кровью, вырываются из него сентенции, которым в лучшие для поэзии времена быть бы в хрестоматиях. Сегодня Виктор и признан, и любим, но что такое сегодня – робкое, неуверенное, не слышное почти никому извне признание «поэтического сообщества»?

Как звучит это имя? Сцена из «Страстей по Андрею» Тарковского: начинаются раскачивать колокол. «Ха!» - глухой. «Те!» - неохотно, но уже податливо заскрипело вервие. «Нов! С-кий!» - долгожданный удар в разгорячённую медь. И праздник.

Такова у Виктора и любовь, и вера, и полночная дума, и связанность по рукам и ногам теми годами, в которые нас погрузили, не спросив, а чего, каких лет хотим лично мы. Со всей присущей страстью поэт может ответить – мы не хотели этих лет, мы нуждались в других. Мы дети братства, которое не настало.

Без фанфар, без песнопений,

Раздразнив промозглый тлен,

Входит, бродит... Чьи-то тени

Отделяются от стен

- нерушимо классическое начало, единственно возможный чёткий, колокольный тон произнесения, пожалуй, единственное сохраняющее и память, и рассудок. И жизнь, как бы она ни была физична.

Здесь, на нескольких квадратных метрах безутешного хождения взад-вперёд, посреди неустройства и душевного, и мирового, воспаления метафизических узлов, Господь присутствует уже потому, что поэт Виктор Хатеновский призывает его в свидетели русской драмы. И зрелище это, пророческое, выстреливающее в упор, способно потрясать, наставлять уже самим представлением об том, как может звучать человеческий голос.

Сергей Арутюнов

***

Сентябрьским днём иль сентябрьской ночью
Не встретившись с дерзкой вакханкой воочью
В бесхозных, в разросшихся зарослях вишен,
Ты сломлен; ты, как террорист, обездвижен.
Ты – жертва, мишень для спецназовской пули...
А впрочем, в Москве, в Катманду, в Ливерпуле
Всем тем, кто безвременьем на кол подсажен,
Восторженный скрежет бессонниц не страшен.

***

Жизнь, как камни, раскидала

Нас. Взбодрив судьбу хлыстом,
Твёрдой поступью вандала
Входит память в старый дом.
Без фанфар, без песнопений,
Раздразнив промозглый тлен,
Входит, бродит... Чьи-то тени
Отделяются от стен.
Прорастает память телом:
Камнем высветлив версту,
Батька в платье чёрно-белом
Грудью тянется к кресту...
Прокричав веселью: «Трогай!»,
Ради нас – в расцвете лет
Свыклась мать с фортуной строгой;
Под Берлином – сгинул дед...
Скорбь неистовствует. Память
То безмолвствует, то вздрог...
Вздрогнув, пробует подправить
Сволочной оскал - дорог.
Жизнь вбивает ногу в стремя,
Грудь рубцует мошкара...
Ах, как сладко пахло Время
В предвкушении добра!

***

День груб, нервозен, обездвижен.
Сдружились с пылью ордена.
Взрывная терпкость спелых вишен,
Как лоб, к руке пригвождена.
Вгрызаясь в чувственную мякоть
С восторгом бешеным, готов
Конквистадор смеяться, плакать,
Пешком отправиться в Ростов,
В Солнечногорск, в Саратов к тётке,
В прохладный сумрак, в синеву -
Чтоб где то там без слёз, без водки
Из сердца выскоблить Москву.

***

Жизнь как бы невзначай
Заглядывает в стёкла.
И вздорная печаль
Берёт тебя за горло.
Ты – в ужасе. Душа,
Предвидя час разлуки,
Над бездной чуть дыша,
Стихами греет руки...
Растоптан, позабыт,
В предчувствии подвоха
Ты вновь почти навзрыд
О смерти просишь Бога.

***

Передёрнув затвор беспросветной печали,
К ремеслу пристегнув взвод соломенных вдов,
Как младенца, шесть дней в колыбели качали
Расторопные улицы злых городов
Неустроенный быт, заскорузлость... Саратов,
Красноярск, присмирив к верху поднятый кнут,
В обездоленность лиц, в заторможенность взглядов
Даже видимость жизни уже не вдохнут. 

***

Октябрь. Слякоть. Листопад
Флиртует с ветром. День обвалом
Надежд отмечен... Двое спят,
Укрывшись плотным покрывалом.
Ночная мгла не так страшна
Содружеству...  В застенках рая
Жена, как смерть, ему нужна;
Ей нужен муж, как боль зубная.
Так – было, есть. Так будет впредь.
Вновь умертвив в октавах звуки,
Она рискует – растолстеть,
А он – состариться от скуки.

***

Возлюбленная мной, - в момент полураспада,
Жизнь не растормошив признаньем роковым,
К безрадостной судьбе крамольного комбата
Примериваюсь, в грудь впуская терпкий дым.
Раздробленной судьбой - зачитываюсь. Скоро,
Потёртость вздорных плеч запрятав в соболя,
Ты под бравурный марш срамного приговора,
Жизнь выскоблив, сбежишь, как крыса с корабля.    

***

Мгла простёрлась над табло,
Подтверждая многократно –
Здесь, бесспорно, не тепло,
Здесь по-взрослому прохладно
В межсезонье. Здесь с утра,
В борозду вгрызаясь просом,
Смерть впускает медсестра
К пехотинцам и к матросам.

***

           «Вчера ещё в глаза глядел...»
                                              М. Цветаева

Прокарантинив жизнь в Электростали,
С больной душой рассорившись, давно
Вы обо мне – и думать перестали...
Вы, дверь закрыв, захлопнули окно, -
Чтоб, став взрывным апологетом Сартра,
Я в скорбный день, в срамные вечера
Смог предпочесть раскормленное Завтра
Всем вашим чарам, вашему Вчера.

***

Дурная наследственность, взгляд исподлобья;
Бесстрастно, бессмысленно, жуликовато
Хрустят под стеклом бессловесные хлопья,
Как взрывы, в подследственном штате Невада.
Всё так же – в зашторенность чопорных зданий
Прицелившись – ластится зверь високосный
К взволнованным планам народных восстаний...
Ты слышишь – как плачут кремлёвские сосны?!

***

С утра расцвела придорожная ива.
Возможно, чужую предчувствуя боль,
Природа сегодня так красноречива,
Что я над собою теряю контроль.

Забыты тревоги, бег в поисках хлеба;
Надуманный страх безвозвратно исчез.
Мне только бы видеть бездонное небо,
Рассвет и с туманом флиртующий лес.

***    

           «У тебя на каждый вечер
            хватит сказок и вранья»
                                Павел Васильев

Не сурьми бровей, родная!
Хоть я набожен, не глуп –
Вместо ада, вместо рая –
Приласкай и приголубь.
Надорви мои печали,
Огради меня от бед,
Будь – какой была вначале
Восемь долгих зим и лет.
Я зубами землю рою,
Крою матом тишину,
То в загул уйду с другою,
То к верёвке шеей льну;
То в Крещенские морозы,
Разбавляя водкой яд,
Псом бездомным – под гипнозом,
Всё гляжу на циферблат.
Час, второй – четвёртый, пятый...
Надоело! Хватит! Впрок
Ночь, достойная расплаты,
Пыль дорог сбивает с ног;
Отблевавшись, кружит рядом
С чёрной стаей воронья...
Вот и всё – дышу на ладан:
Хватит – сказок и вранья!

***

Благодарю Тя, Господи!
Господь, благодарю –
Её по Красной площади
Не вёл я к алтарю,
И радостью, обещанной
В начале всех начал,
Ты с этой дерзкой женщиной
Меня не обвенчал.
Благодарю Тя, Отче наш –
В стране грехов и грёз
Всё пройдено, всё кончено
Без крови и без слёз.
Доверившись сну вещему -
Слов попусту не трать...
Пролей на эту женщину
Любовь и благодать!

***

Сжав стакан густой отравы,
Расчехлив блудливый глаз,
Вновь сегодня, Боже Правый,
Я готов пуститься в пляс:
В нервный, громкий, одинокий,
Нужный – как собаке кость.
Приковала к танцам ноги,
В сердце вспыхнувшая, злость.

***

Стучится ночь в оконное стекло.
Отравлен город сворой негодяев.
И темнота подтрунивает зло
Над городской бессонницей. Бердяев
Невыносим, как боль зубная... Здесь,
Где круглый год спирт заедают салом,
Ты, расчехлив взлохмаченную спесь,
Расправы ждёшь под скользким одеялом?
А, может – мысль к молитве пристегнуть,   
И жизнь на прочность испытать – покуда,
Приказом царским прикрывая грудь,
К тебе губами тянется Иуда?!

***

Среди прочих напыщенных львиц ты, бесспорно,
Выделяешься запахом кожи. Звук горна
Твоего – как набат, предвещающий – вскоре
Эту землю волной смоет в Чёрное море.

Я – которого страх грозным скрежетом стали
В предстоящем бою обезглавит едва ли;
Я, который познал вкус борьбы, запах крови,
Трепещу, когда ты сводишь тонкие брови.

Обескровлен, сражён, припечатан к веригам
Тихим голосом, взглядом пронзительным, криком:
Из тибетских пещер повылазив,  Атланты
Твоим недругам рвут причиндалы и гланды.

***

Жизнь непроста.
Смерть многогранна.
С верой в Христа
Спит Дона Анна.
Спит Командор.
Скромно и смело
Спят с давних пор
Гамлет, Отелло.
В гроб Дон Гуан
Снёс васильковый,
Модный кафтан.
Для Казановы –
Дочка, жена,
Сваха, невеста –
Где-то нашла
Тихое место...
Сколько их, Бог,
Тех, кто из блюдца
Выпив, не смог

Утром проснуться?!
Выскоблив лбы
Жизненным стажем,
Скоро и – мы
Где-нибудь ляжем.

***

Набычив лоб, сойдя с ума,
И умертвив в октавах звуки,
Вновь расторопная зима
Ребенком просится на руки.
Она предчувствует разлад...
Кричит: «Юродивый, покуда
В грехах замешкался Пилат
И от судьбы бежит Иуда  -
Твори!»  Пытаясь мне помочь,
Деревья вскакивают с места...
Вот только странно в эту ночь
Смерть разодета – как невеста.

***

Жизнь выскоблилась... Комната пуста.
Болтливый дождь завис над крышей дома.
С расстройством сна сдружились поезда,
Несносный гвалт ночного гастронома.

Хрустальной мглой скорбящий купол лба
Располосован... Без – «артподготовки»
Ты пьёшь за тех, кого свела судьба
В стальных отсеках сгинувшей подлодки.

Как Агамемнон – в беспросветный год
Мгновенья жизни подвергая риску –
С брезгливой миной твой норвежский кот
Обходит – спиртом пахнущую – миску.

Спят Красногорск, Бобруйск, Абаза-Хабль.
Тебе ж – неймётся... Квохчет грампластинка...
Плывущий в бурю флагманский корабль,
Ты предпочтёшь балладам Хампердинка?!

***

Мне кажется – мы не были знакомы,
Когда, дыша в оконные проёмы
И в полушубок кутаясь овечий,
Мы на алтарь передавали свечи.
Курился ладан. И – как можно строже –
Смотрел на нас Всемилостивый. Боже,
И я был чужд сомненьям и порокам -
Покуда мы любовь делили с Богом.

***

Сто тридцать восемь дней душа
Хандрит, безмолвствует. Не резкий,
Квартирный взмах карандаша
Раздвинет в полночь занавески.
Сроднившийся с корчмой невроз,
Рассеяв мрак прослойкой света,
На вновь поставленный вопрос
Не даст правдивого ответа.
Сквозь ржавый скрежет пустоты
Роскошным, мощным апперкотом,
Как лермонтовский Демон, ты
Судьбу поздравишь с Новым Годом.

***

Быт мой мерзок, жизнь убога:
Печь дымит, скрипит кровать.
Тридцать дней просил я Бога:
Новый френч мне даровать.
Вдруг раздался голос с неба;
Смертных он сбивает с ног:
«Попросил бы, сын мой, хлеба;
Отказать бы я – не смог».