Так уж случается, что самые великие подвиги тихи, а если и бывают прославлены, то лишь в сердцах, а вовсе не газетными шумихами. Среди подвигов поступка, жеста и воли особенное место занимает подвиг слова. В поэзии он сразу отличим лёгкостью звучания, доставшегося будто бы без труда. Строки Сергея Алиханова, возлюбленного ребёнка двух народов, русского и армянского, легки! В них мысль облекается пейзажем то европейской, то азиатской (сибирской) равнины удивительно органично. И, видимо, стоило в лучшие годы, годы расцвета, бесконечно странствовать по Отечеству, тяжко и истово работать хотя бы для того, чтобы постичь в нём лучшие начала и воспеть их.
Добродетели России – её пространство, её тишина и неустрашимая вера в неизменность божественного призора над всей видимой округой. Все они обязаны постоянно звучать над нами и в нас, но отчего-то звучат крайне редко. Погребённые бытовыми неурядицами, теряются в наших просторах самые искренние стихи:
Вновь поколенье у порога
Без Книги, сбитое с пути,
Средь хлама ищет в храме Бога —
Спасенье хочет обрести.
Сергей Алиханов примыкает к «тихой лирике» так же уверенно, как тонко и мудро разбирается во всей, пожалуй, новейшей поэзии последних сорока лет. Большего знатока и ценителя в Москве отыскать немыслимо. Но и ценить её может лишь тот, кто постиг тайну гармонического созвучия, и тот, кто вывел и превзошёл механику взаимодействия смятенной открытости и выверенного, точного, как часовой ход, поэтического слога. Перед вами – поэт зрячий, тщательно драпирующий эмоцию мастерски выведенными картинами самого широкого круга явлений, событий, пейзажей, драматических картин. Вчитайтесь, и струи многоводной реки омоют вас целиком.
Это прозрачная вода. Это чистая и прохладная вода. Это поэзия.
Сергей Арутюнов
Родив Христа, Мария стала христианкой.
Мать Мария, кормя младенца Христа, ухаживая за ним, ему же - Христу и молилась.
Мать Мария была обращена в христианство самим рождением Христа.
Мария стала первой христианкой, молящейся Христу.
***
Божественный младенец
Родился и растет.
Молясь ему, надеясь,
В лучах любви, забот,
Кормя и прижимаясь, -
Еси на небеси! —
К нему же обращаясь:
— Помилуй и спаси!
Поддерживая темя,
Пока горит звезда.
Мать с Сыном лишь на время,
Он с нами навсегда.
Марии дал вживую
Господь себя держать,
Но Сыну — не в иную,
А просто в жизнь врастать
Душой, умом и сердцем —
Лишь тридцать три годка.
Он прозревал младенцем
Грядущие века.
А жизнь всегда мгновенна —
И Сына не сберечь,
Все-все что сокровенно,
Вдруг облекая в речь.
ЛЁН ЛЕЖИТ
Солнце согреет, ветер остудит.
Тучи со всех сторон.
Лен полежит — и трудов с ним убудет, —
Росы истреплют лен.
Лен здесь по-прежнему в силе и славе.
И рушником зимой
Вытрусь — увижу: лежит по отаве
Лён золотой!
* * *
Стараниями псов не разбредалось стадо.
И не сводя с костра задумчивого взгляда,
Мне говорил пастух, точнее, мыслил вслух
О том, как дольше быть, и что нам делать надо.
От ветра, от дождя не прятаться за двери,
Жить в поле, у реки, в палатке ли в пещере,
Тогда исчезнет страх, и людям в их делах
Вновь станут помогать животные и звери.
К нам подбегали две огромные собаки,
И вновь через кусты, болотца буераки
Они гоняли скот.
Пастух же без забот
Со мною толковал, псам подавая знаки.
***
Мимолетен сентябрь в Туруханском краю,
Осень длится едва ли неделю,
И пока добредешь от причала к жилью,
Дождь сменяется мокрой метелью.
Приведет к магазину дощатый настил,
Доберусь по грязи и до почты.
Каждый домик всем видом своим повторил
И рельеф, и неровности почвы.
Никогда не сказать на страницах письма
Этот ветер, что чувствуешь грудью.
Деревянные, низкие эти дома,
Обращенные к небу, к безлюдью.
СЕВЕРНЫЙ СОНЕТ
Здесь берег изогнулся, как подкова.
И Сояна стоит на берегу.
Нет, не увижу я нигде такого!
За то, что видел – я навек в долгу.
Здесь больше полугода все в снегу.
Зима долга, морозна и сурова.
Дороги все уходят здесь в тайгу,
И все они ведут в деревню снова.
А летом и спокойна, и добра,
Как небеса, зовет в себя природа.
И длятся дни с утра и до утра.
Живут в деревне в основном три рода -
Нечаевых, Крапивиных, Белых,
И, кажется — Земля стоит на них.
***
Вдоль берега полно закраин и промоин,
Снежок фаты летит и таинство идет,
А все-таки река не поднимает лед,
И он лежит, тяжел, по-зимнему спокоен.
Но наступает час, который был обещан
При сотворении — сейчас наверняка
Сквозь зимний циферблат промчатся стрелки трещин,
Роженицей надежд загомонит река.
***
Хоть за шиворот дождик пробрался,
Этой грусти я не поддаюсь.
А косяк журавлей затерялся
В тихом небе твоем, Беларусь.
Ну, а если б я смог оторвался
От суглинка, и в небо взлететь,
Я б над этой землею поднялся,
Чтоб получше ее рассмотреть.
Над землею, где неизгладимых,
Нескончаемых столько трудов –
Где настырная зелень озимых,
И тяжелые плечи стогов...
***
Сосны, пришедшие к берегу Волги…
Корни их волжскою влагой наволгли.
Вязкую глину размыла вода.
Ох, как не хочется пасть исполину —
И обопрется о водную спину
Всеми ветвями — и рухнет туда!
Волга несет его, словно не смыла,
А зашептала, уговорила
Берег сосновый сменить на иной.
Тихо на Волге.
Не шелохнутся чуткие сосны…
А силы мятутся —
Силы подспудные глади речной.
***
В этой деревне у самой реки
Стал он свой век доживать.
Вовсе не умникам вопреки,
Ни дуракам подстать,
Может, и был на подъем тяжел,
И отгулял свое,
Так до конца вот и не ушел
Житель последний её.
Горше, наверно не может быть
Мысли последней той,
Что никому уж теперь не жить
Здесь, на земле родной.
ЗА КЕДРАЧОМ
Шишки — лакомство тайги,
Колотом стучал, натряс их,
Третий увязал матрасник,
Да промокли сапоги.
«— Тут всего минута ходу -
Дальше сами без меня».
И пошел я к теплоходу,
Доберусь средь бела дня.
Вдруг просел под шагом мох,
В яму кубарем скатился —
Надо мною лес склонился —
Вылезай — не будешь плох.
Глядь-поглядь: сторон четыре,
Енисей-то лишь в одной.
Зенки разошлись пошире —
А тайга стоит стеной…
Матери молитвы сбылись —
Не пропал я средь страны —
Лиственницы расступились,
Я увидел валуны.
Не прошел я жизни мимо,
Не пришла еще пора:
Вон кораблик мой родимый —
Километра полтора...
***
Я снизойду, ко мне ли снизойдет
Искусство говорить о незаметном:
Как тополь распускается, растет,
Как корни ищут ход подземных вод,
О мхе зеленовато-желто-бледном.
Не от того — быстрей ли самолет
Пересекает небосвод тревожный.
А от того, как дерево живет.
От долгого пути подземных вод
Зависит наш успех неосторожный.
***
Там, за неподвижной заводью зеленой,
В сизой дымке времени светится вода.
Там струя стремится к цели отдаленной.
Ряска стала в заводи, не плывет туда.
А над кромкой берега изогнулись ивы,
Солнечные блики по стволам плывут.
Я пришел печальный, а уйду счастливый.
Жаль, что так недолго постоял я тут.
СРЕТЕНИЕ
Колеблющийся мерно
Какой-то странный свет,
И не сказать наверно —
Закат или рассвет.
Свет или тьма пребудет
Зависит — что решит
Тот, кто об этом судит
И на небо глядит.
ПРИШЕСТВИЕ
Извечная потребность веры
К порогу храма приведет.
Забитые крест-накрест двери
Взломает страждущий народ.
Ни алтаря, ни свеч сиянья:
Увидит пораженный взор
Следы глумленья, поруганья,
И срам, и мусор, и позор.
Но, походя, на всякий случай,
Прикинет — что тут можно взять? -
Да все подряд! — себя не мучай, —
Того не стоит благодать.
Вновь поколенье у порога
Без Книги, сбитое с пути,
Средь хлама ищет в храме Бога —
Спасенье хочет обрести.
Сжимая грешное пространство
В непогрешимый ореол,
Он нам прощал пороки, пьянство,
По тюрьмам вместе с нами шел.
И нам же объявился странник,
Хотя и не назвался он,
Его узнали тотчас — странным
Сияньем слабым окружен.
Пройдя измену, казнь и муки,
Пришествовал и в этот раз,
Хоть были вывернуты руки,
И прожит смертный, крестный час.
Бог беззащитней человека,
Среди людей слабее всех,
Не озлобившийся калека
И видит, и прощает грех.
Не зря намедни мы молились
То в мрачный свод, то в небосклон:
Глаза у нас опять открылись -
Явился он! Явился он!
Лет просветленных исчисленье
Начнется с чистого листа —
Вновь утвердится просветленье
Оплотом крови и креста.
И снова казнь! Вновь хохот черни
Услышит он - в который раз! —
В предгрозовой и предвечерний,
В предсмертный, в предбессмертный час...
СТАНСЫ
В торговой сутолоке дней
Исчезла память лихолетья,
И преждевременных смертей
Уже закончилось столетье.
Раздумья больше не гнетут,
От звонов ширятся пределы –
Колокола опять гудут,
И хорошо, что новоделы.
Отвесив прошлому поклон,
Зане в подробности не влазим.
А благовест – не вещий звон
Колоколов, слетавших наземь.
В борении газетных сил
Равны всезнайки и невежды.
Зачем мне ветер доносил
И перезвоны, и надежды?..
***
Гале
А над ближней к лесу дачей
Дождь слепой и ветер зрячий.
Там не слышно электрички,
И дитя с высоким лбом
Всё о золотом яичке
Размышляет под дождем:
«Бабка соскребла в кубышку
Золотую скорлупу,
А ругмя ругает мышку,
Что испортила крупу.
Яйцо с размаху били —
Доски чуть не проломили! -
У кухонного стола.
Мышка им же помогла.
Что же причитают в голос? -—
Яйцо ведь раскололось!
Соли все держал щепотку,
Дед слюною изошел, —
Приготовил сковородку,
Яйцо же — хрясть! — об пол.
Дуру-курицу гоняет,
Да надеется — авось:
Вновь простое нагуляет,
Золотое растеклось…»
***
Тебе и мне
Нельзя ни в ад, ни в рай.
Живи во сне,
И днем не умирай.
На нас весь дом,
Весь мир, вся благодать.
Одним глазком
Нам сына увидать.
Сдавило грудь,
И сердце так зашлось,
И не вздохнуть —
Ведь мы сегодня врозь.
Боязнь, и грусть
С тоской наедине —
Как поперхнусь,
Не стукнешь по спине.
Вздохнуть я смог —
По сыну так грущу,
Что на порог
Погибель не пущу.
Почти инсульт,
А вдруг и не почти.
Спаси, Иисус,
Помилуй и прости.
***
Просветы лиц на сумрачных полянах,
И в ямах догорающий огонь.
Все спины — в струпьях, икры — в рваных ранах,
Следы потрав, охотничьих погонь.
И валит с ног, теперь навек тверезых.
В исподнем сухоскрутки бересты.
Быт обустроен из жердей березы —
То колья, то настилы, то кресты.
Вьюнком бы простегнуть простор равнины,
Но руки их, воздетые горе —
В ночи звезда, как жгутик пуповины,
В Рождественском сияет серебре…
***
Подняв, как крест, победный красный стяг —
В агитпоход — пусть все еще девятый,
Я направлялся в приполярный мрак,
Сияньем комсомолии объятый.
Глашатай смысла, я не замолкал —
Мой голос и призывен, и свободен —
Вперед! На Север! На лесоповал! —
В десятый раз вернем мы Крест Господень!
***
Она еще живет, выходит на дорогу
По всей глухой версте заросшею травой.
Вернулась в отчий дом, и напоследок к Богу.
Нет больше стариков по всей Руси святой.
От всех земных трудов осталась ей прополка,
От голода ее спасает огород.
Молитвами без слов седая комсомолка
не просит ничего и никого не ждет.
***
«И вечная как Пушкин, и родная...»
Отец был арестован, раскулачен
Как до Москвы добраться из Твери
В мороз, в метель...
Но путь был предназначен,
И шла ты от зари и до зари.
Ладошки замерзали и коленки
И вспомнить не могла ты — сколь дней —
Вы шли вдвоем из дальней деревеньки —
Шла с матерью — шла с бабушкой моей.
Из туеска вытряхивала крохи.
И смилостивилась к тебе судьба.
Ты оказалась символом эпохи
Для выставки изваянным с тебя.
Ты победила голод и потраву
И шагом ввысь бессмертен образ твой:
Тебе поставлен памятник по праву —
Стоишь ты как Россия над Москвой!
***
Где шелковицы растут, чуть подальше
На костре мы бак с бельем кипятили.
В мире не было ни злобы, ни фальши —
Как же весело, как славно мы жили!
Мыльной пены на костер лилось много,
Прогорит огонь, по новой почнем все.
Кто бы знал, что дней не счесть лишь у Бога,
А у нас их — раз и обчелся.
***
Русь, родина тобой не наглядеться —
Поговори со мною и скажи,
Что каждой пядью надо дорожить, —
Твоих границ святые рубежи
Так сузились, что окружают сердце…
ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ НАРЯД
Тот, что слева, прищурясь, глядит в океан —
Что там чайки ныряют в волнах?
Тот, что справа, на сопки глядит сквозь туман.
Пальцы твердо лежат на курках.
А по центру с овчаркой спешит старшина,
Ничего не заметил пока.
Но шумит, набегая на берег, волна,
И, рыча, рвется пес с поводка.
И недаром собака тревожит его —
Лишь врага здесь учуять могла,
Ведь на запад на тысячи верст никого,
И на север лишь тундра и мгла.
И ни звука, ни промелька не упустив,
Вновь вернутся в означенный срок.
А на мокрый песок наступает прилив
И смывает следы от сапог.
***
О вечности не спорят, не поют,
А молча думают, когда посмотрят в небо.
И звезды лишь на несколько минут
Поманят и, быть может, отвлекут,
И от любви насущной, и от хлеба.
А космонавты, звездные поля
Просматривая у экранов мутных,
Посмотрят против хода корабля —
О вечности напомнит им Земля,
И отвлечет от звезд сиюминутных.
***
Прекраснейшее из призваний
Смотреть на небо без конца,
И сжиться с прелестью названий,
И узнавать черты лица
Созвездий «Девы» и «Стрельца».
Я не любил людской обычай
Давать названья, имена,
И ждать познанья от различий.
Но беспредельность так страшна,
Когда не названа она.
Мне кажется, я весь заполнен
Земною трепетной листвой —
Как слово за нее замолвлен.
Но в роще нежной и пустой
Я счастлив утренней звездой.
***
Недель короче эти годы,
Где суетясь, в плену свободы,
Мы городили на песке:
Я — тень теней, ты — свет от света,
И пролетели эти лета.
Вновь пестрый промельк вдалеке.
В глазах скота у водопоя,
Где зарождается другое...
А мы, утрачивая кров,
Вослед стадам пойдем пустыней.
Здесь рухнет дом и хлев остынет, —
А там — уже не наша кровь...
***
Набальзамирована ткань,
Спеленута, крепка.
И римляне – куда ни глянь,
И камень на века.
Кто сказанное воплотит
На гаснущей земле? —
И ангел посланный летит,
Сияющий во мгле.
До воскрешения Христа
Пройдет еще три дня.
Еще на небе пустота,
И в сердце у меня...
АРКА
Угрюма каменная пойма,
Но весел дикий смех ручья.
Он скалами едва не пойман,
Но, извиваясь, как змея,
Юля и прыгая меж скал,
Ручей лазейку отыскал.
Моста изогнутая арка
Из темных, плоских кирпичей.
Когда здесь в полдень очень жарко,
Люблю я посидеть под ней.
Здесь никогда не прозвучит
Ни скрип колес, ни стук копыт.
Сперва крута, потом полога,
Из города сюда идет,
Но здесь кончается дорога,
И бесполезен древний свод.
Есть лишь один из берегов —
Другой ушел на сто шагов.
Что это? — след каменоломни,
Иль берег паводки свели,
Иль Божий знак: живи и помни
И шум воды, и зной земли.
ГЕЛАТИ
Вот здесь лежит Давид-Строитель, —
Пройдя плитой, войду в обитель,
Последней волею своей
Свой склеп он выбрал под порогом,
И первый шаг на встречу с Богом —
Шаг через прах его мощей.
Давид-Строитель был акустик:
Он ведал вдохновенье грусти,
Он слышал ангелов полет!
И вот под куполом собора
Исчез мой голос, и не скоро
Его вернет высокий свод…
В МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА ПАВЛА КОРИНА
В начале было все довольно просто –
Буржуи с красным носом в «Окнах РОСТА».
Потом портреты гениев придворных,
Высокому призванию покорных.
Вон та худа, а этот парень толст...
Но вижу я пустой и серый холст.
И груды мышц, и яростные торсы,
И жесты ввысь, и скулы в пол-лица
Усеяли пролеты и контрфорсы
Проектов безобразного дворца.
По потолку идет ночной патруль,
Вдоль по фронтонам - гимны изобилью,
И красками сияет вестибюль...
И только холст подернут вечной пылью…
И было б больше нечего сказать,
Когда бы ни десяток лиц безвестных,
В советских галереях неуместных,
Осмелился художник написать.
Художника большой благожелатель,
Впоследствии загубленный писатель,
Название придумал подходящее:
«Русь уходящая» …
Священники, игуменьи, монахи –
Не в божьем, а в мирском каком-то страхе,
С тоской и укоризною глядят.
Ледащий инвалид лежит во прахе,
Юродивый куда-то прячет взгляд…
И не понять мне мыслей их окольных.
Но мне расскажет скорбно сжатый рот,
Как оскверняет церкви, колокольни
Внезапно обезумевший народ.
Мне не понять какие-то оттенки,
В иных зрачках не вижу я ни зги…
Но впечатленье страшное — по стенкам
Разбрызганы российские мозги.
Как нестерпим всепониманья яд!
Как глубоки на тусклых лицах тени!
Под пытками — во временах! — смолчат
Свидетели и жертвы преступлений.
Потухшая, поруганная боль,
И пустота в последнем взгляде зорком:
Их безысходность — словно алкоголь,
Их сопечальник — я в похмелье горьком…
ОСТАФЬЕВО
Поднимем влёгкую копейку,
а то и рубчик,
умаслить бы и нам злодейку —
пиши, голубчик.
За совесть, страх, за что-то третье,
из той же песни,
была же разница в столетиях,
но в чем? – хоть тресни.
Всегда удавка, да уздечка,
тут ипотека —
вновь римское словцо-словечко,
исчадье века.
А на ловца бежит зверюга
и лапой сзади,
как некогда, утешит друга
опять Саади:
раз волокут тебя на плаху —
во всем покайся,
и на груди рвани рубаху,
и тем спасайся…
Бюст и покорность, и щегольство
хранит упорно,
а понимание, недовольство
не так уж скорбно —
на встречных лицах, вечных ликах
готовность к мукам,
но скепсис всех друзей великих
доверим звукам:
чтоб шелестом листвы и крыл
былое стерло.
Октябрь... «Октябрь уж наступил...»
опять на горло…
***
А бумажная птичка летит меж ветвей,
Не копируя вовсе стремительных птиц,
Только цветом похожая на голубей —
Но не Божьей рукой, а рукою моей,
Здесь запущена вверх и пикирует вниз.
Знаю я что сама никогда не взлетит,
Только этого знать я совсем не хочу.
Воробей рядом прыгает, птичка лежит,
Ветерок еле-еле траву шевелит.
Для себя незаметно над лесом лечу…
***
И стала Грузия в судьбе необычайной,
Всегда зависимой, но наконец своей,
Из южной здравницы
вновь северной окраиной,
Куда за все века забрёл один Помпей.
И сохранить себя ей будет так непросто,
Когда достались ей
крик перелётных птиц,
И доля вечная христианского форпоста,
И слабый свет икон,
и сквозняки бойниц…
***
Глаза невольно я отвел от света, —
Лучей избыток спрячу до зимы,
И, приближая солнечное лето,
Глаза души я отвожу от тьмы...
***
До того, как все исчезнет,
Вспомни — было ли чего-то?
Запоют пески в пустыне — обеззвучат имена.
И едва мы разлучились —
Сквозь зарницы небосвода
Вдруг столетья полетели без тебя и без меня.
Не хранит следов пространство, —
Вновь ли, встарь, во время оно —
За эпохой, за минутой, за звездою в Вифлеем,
Скоро семь коров промчится
В сновиденье фараона:
Если тощие в начале — значит тучных нет совсем…
***
Сядешь, голову в локти уронишь…
Хлопья белые застят просвет,
Из лесных, непролазных урочищ
Так легко заметая проспект.
Звенья дней разорвать невозможно
Даже вечной разлукой с тобой.
Бог решил – наша участь безбожна,
И поземка летит над землей…
ЗИМНИЙ СОНЕТ
Где ж тайный взор души, чтоб прозревать ни слово,
Ни чувственность свою, а нежный образ твой.
Меня не ослепил блеск снежного покрова,
В снегах я поражен ни снежной слепотой.
Стесненный космос мой зима сужает снова:
Чуть вздрагивает ель над скованной рекой —
Когда же застит лес ночной морозной мглой,
Становится ясней, как родина сурова.
За светлой далью дней, и за пределом зренья,
За пеленою лет, в пространной дымке снов,
Я робостью своей был скован без оков.
И вот теперь всю жизнь все длятся те мгновенья —
Ты убегаешь вдаль, как лыжница скользя.
Ты здесь, ты все же есть, но высмотреть нельзя.
У АФИШИ ПО ДОРОГЕ НА ПОЧТУ
Был он баловень сцены,
И как серафим шестикрыл.
Стал немтырь, как и все мы —
По случаю голос пропил.
У истоков проекта
Я был — как такое продашь?
Но забудем про это —
Про бред под плюсовку, про фальшь.
Вот словами простыми
Мне сказано: — «Здесь для письма
Напиши только имя,
Число я добавлю сама».
Да, действительно, в числах
Особенной разницы нет.
Впрочем, так же и в смыслах —
На тьму их смотри ли, на свет…
***
Снова время свернулось, как кокон,
И повисло над стылой водой —
Как в пространстве морозном, жестоком,
Сохраниться, остаться собой?
Перелетной судьбою высокой
Не успел улететь синевой, —
Прячься быстро под жухлой осокой,
Под слежавшейся, палой листвой.
Пережить невозможно морозы,
Можно только переумереть —
По весне и шмели, и стрекозы
Появились — и сразу лететь!
* * *
Сложить бы жизнь из этих дней,
Где ясно все — простор полей,
И очертания церквей,
И лес, и свет души твоей,
Не образующий теней.
БРАТЬЯ БЕРЕНСЫ
И верою, и правдой комиссарам
Евгений служит, но теряет флот.
Брат Михаил эскадры уведет,
Чтобы войну решить одним ударом,
На Балтику вернувшись через год.
Но у Туниса не прожить задаром —
И вот по царским, по долгам, по старым
Француз за уголь предъявляет счет.
И русский флот уходит за долги —
Друзья-французы хуже, чем враги.
Родные братья, ссориться не смейте,
А сохраняйте флот и корабли! —
Их силуэты у чужой земли
Растаяли на Бизертинском рейде.
* * *
Ларисе Андреевне Черкашиной
В веках с восторгом видит взор –
Ткалась Империи основа,
Рождались слава и простор
Под парусами Гончарова.
Под сенью грозных парусов,
В клубах порохового дыма,
Провидят будущего зов
Граф Литте, Адмирал Нахимов.
И каждый день полсотни верст —
Все триста лет невероятных,
И мы смогли взлететь до звезд,
Пространств отмерив необъятных.
И сотни вражеских знамен,
К подножью трона, Мавзолея,
Мы бросили, отдав поклон,
В самозабвении немея…
РЕМОНТ
Кружит отцовский голос
По старым проводам:
«Не зря семья боролась,
И гибла — аз воздам!»
Во мщении извечном,
Где плата — Дух и Плоть,
С небес, в сиянье Млечном,
Является Господь.
