Есть стихи, в которых не важна форма. То есть, вот просто не важно, как срифмовано, оригинально или нет, и шатается или не шатается в них размер. Потому что поэзия есть опыт, превышающий порой разумение, ибо концентрирован. И соль неведомая проступает на её бледной коже, и ты говоришь – настоящее. Ещё, ещё.
Влада Абаимова (Антипова) – русский поэт, известный мне давным-давно. То есть, если бы меня запрягли писать мемуары, я бы написал какую-нибудь глупость вроде «Владу я знаю с детства». То есть, с её детства. Некогда она доехала до Москвы и запечатлелась в памяти светлым взором и распахнутыми строками.
Но долгие годы должны были пройти, чтобы за душой у неё не осталось потаённых, стыдливо скрываемых от людей слов, и весь непоправимо тяжкий опыт всё-таки счастливой и верующей иногда уже не понятно, в какую справедливость и благодать, жизни, обернулся самыми аскетичными и простыми строками. Которые летят и кличут, как сентябрьский журавлиный клин над убранным колючим полем, и тебе, стоящему под ними, накрываемому из тенью, хотелось плакать, бежать им вослед и запыхавшись, кричать – Влада! Ничего! Образуется! Вот увидишь!
Увидит и увидим.
Поэт растёт из десятков тысяч безжалостных обстоятельств. Влада сопряжена с небытием хотя бы тем, что оно в её жизни – было. В остальном вся она – жизнь, горячий пульс классического ямба. От мира ей ничего не нужно. Она знает, что граница между тем и этим размыта и, может быть, вовсе не существует. И смыкает миры – поэзия.
Сергей Арутюнов
БУРАННОЕ
В каком году все это было?
Прости меня, я позабыла.
Автобус ехал по дороге,
Ведущей в дальнее село.
У пассажиров мерзли ноги,
Покрылось инеем стекло,
И город снегом замело.
Потом стихи читали в школе,
На сцене Пушкин как маяк.
Ты все сказал о Диком Поле,
Тридцатилетний наш земляк*
Мы не носители фамилий,
А все-таки учителя
Нас напоили, накормили,
И пели, сердце веселя,
Про лебедя и журавля.
А степь за окнами тянулась
Так долго, словно белый стих.
Зачем назад я обернулась?
Там нет попутчиков моих.
Одни расстались на меже,
Другие умерли уже.
Неважно, как село зовется,
Неважно, как меня зовут.
Пусть эта школа не взорвется,
Пусть эту школу не взорвут…
* Алексей Саморядов
ПАМЯТИ БОРИСА ЛЕВЕНЦА
Каким он был? Красивый, молодой...
Шел пятый день войны, и прадед мой
Летел посланцем ангелов небесных
Над Белой Русью на крылах железных.
Пускай архив не выдает ответ
На мой запрос, как он провел то лето,
Но в голубых глазах не меркнет свет,
Когда он улыбается с портрета.
Быть может, превращается в звезду,
Кто в сорок первом был убит году,
Кто был развеян ветром над границей,
Быть может, станет перелетной птицей.
Есть родина, а есть жена и дочь.
Есть разница меж тленьем и гореньем.
Он, вдохновленный Гоголя твореньем,
Еще не знал украинскую ночь…
***
Не феминистка, не артистка –
Прабабушка была баптистка.
Она войну пережила
И ничего не нажила.
Она ходила на работу,
Читала Библию в субботу,
Растила четверых детей…
Она не ведала страстей.
Кто знал, что младшенький Мыколка
Загинет как в стогу иголка.
Его пожрет огонь и дым.
Мыкола умер молодым.
А перед смертью мать задушит
За то, что выпить не дала.
Живут в раю святые души,
К убийцам не питая зла.
Моя прабабушка – сектантка?
Земля под гусеницей танка
И над могилой воронье…
А мне не стыдно за нее.
***
Вдруг дед во гробе похудел,
А было в нем кило сто с лишним.
Ну, двадцать грамм на душу спишем.
Куда же остальное дел
Веселый наглый санитар,
Что выдал деда под расписку?
Неважно, молод или стар,
А в морге предъяви прописку.
И вот лежит во гробе дед
С красивой белой головою.
Он в шерстяной костюм одет,
Увенчан славой трудовою.
Я так хочу забыть навек,
Как деда табуреткой била.
Он был хороший человек,
Он пил, но я его любила.
Не знал мой бедный старый дед,
Что приняла решенье Рада.
На карте Украины нет,
Нет города Кировограда…
Литинститут. За столом - Максим Лаврентьев и Сергей Арутюнов
***
Спасибо доктору, что вылечил меня
От близорукости, грозящей слепотою.
Спасибо Господу, что до сегодняшнего дня
Мне позволяет любоваться красотою.
Спасибо тем, кто жизнь мою спасал,
Возил на скорой с ветерком и острой болью,
Кто эпикриз короткий написал
И с миром отпустил меня на волю.
Кто ногти наживую удалял,
Кто квасил в ординаторской ночами,
Кто горькие печали утолял,
Кого не стыдно называть врачами.
И пусть дожди неделю моросят,
Теперь я вижу, как прекрасна осень.
Еще бы маме стало пятьдесят,
А ей так и осталось тридцать восемь.
***
Там все на ты: старухи, девки, бабы,
За окнами базар «Локомотив»,
Одна дорога – грязный снег, ухабы,
Из чебуречной свадебный мотив.
Им надо встать. Пойти на процедуры.
Страшней всего испачкать простыню.
Там мужики – козлы, а бабы – дуры.
Я помню ту пустую болтовню.
Тупые анекдоты и кроссворды,
Глаза слезятся, но прогноз прочти,
На глянцевых страницах козьи морды,
И ту соседку, лысую почти…
Мне хочется быть женщиной любимой,
Мне хочется быть мамой малыша.
Меня соседка называет Риммой,
На Римму отзывается душа.
Там нет меня. Там белый свет не гаснет.
Там девочка лежит под простыней.
Медсестры нам рассказывают басни.
Любовь была. Она была со мной.
***
Береза клонится от ветра,
Промокший горбится медведь.
И нет у матери ответа -
Ответь ей, Господи, ответь.
Ответь, зачем болеют дети,
Зачем им надо умирать?
Хотя любовь сильнее смерти,
Любовью смерти не попрать…
Его не бросила хозяйка,
Он с нею, как и прежде, спит.
За городом темно и зябко,
Калитка на ветру скрипит.
Прохожий, человек случайный,
Роняет слезы на гранит.
Медведь хранит девичьи тайны,
Как самый верный друг хранит.
***
Отец работал…
(Калинов мост)
Отец работал. Он твердил
Про бизнес, про ремонт в квартире.
Он места мне не находил
Ни в том, ни в дивном, новом мире.
Отец был доктор, офицер.
Отец был папа мой когда-то.
Любовь и боль в его лице
Читаются, когда поддатый.
Тогда он говорит – Гирьял!
Утопла в ковыле станица
Яицкая, где дом стоял...
Ему домой не возвратиться.
Спасибо за иммунитет,
Тобою, папа, укрепленный.
За белый свет, за десять лет,
За слезы, кровь и пот соленый.
Не ради красного словца,
А потому, что день воскресный,
Прости за то, что мне отца
Родного заменил небесный.
***
Отрезали ногу отцу,
А стало быть, дело к концу.
Наверное, время прощаться,
Наверное, время прощать,
От смерти еще защищаться,
Но близость ее ощущать.
Я красила памятник маме,
Но ты не по ней горевал,
Покуда своими ногами
Ты шаг строевой отбивал.
Брюнет с голубыми глазами,
Завидный, солидный жених.
Такие не плачут слезами,
Но женщины плачут о них.
А дочка имела натуру -
Такой не дай Бог никому:
Складировать макулатуру,
Глядеть, не мигая, во тьму,
В посадке за школой курить...
О чем нам теперь говорить?
Сегодня мы стали другими,
Мы оба с тобою в беде.
Мы все перед Богом нагими
Предстанем на Страшном суде.
У нас будут руки и ноги,
Назад обернутся года.
Мы вовремя платим налоги,
О чем нам не спится тогда?
***
Не умели родители вирши писать,
Только бренное тело умели спасать.
Не владели они эсперанто,
Не доценты, не аспиранты.
Белый свет – он милее всего по ночам,
Белый свет, заменяющий солнце врачам.
Не стояли они перед рампой,
А клевали носами под лампой.
Для приема гостей не готов интерьер,
Лишь бинтами да ватой забит шифоньер.
Мне сережка без пары досталась,
Вот и все, что от мамы осталось.
Да еще легкий крест: Божьих тварей жалеть,
За команду любимую сердцем болеть,
Над вечерним сериалом смеяться
И постыдной кончины бояться.
Но, коль некого стало с дежурств ожидать,
Значит, надо их клятву за них соблюдать.
Не забыть бы про непорочность,
Когда жизнь проверяет на прочность.
Чтобы Дева Мария простерла покров
Надо всеми, кто вместо святых даров
Принимал шоколадки в подарок.
Белый свет, ночью темной меня озари,
Помоги тетиву дотянуть до зари,
Дай закончить строфу без помарок…
