Поэзия Дмитрия Артиса (Краснова) являет собой плоды воскрешения после сошествия в прижизненный ад. Он поэт глубинного падения и глубочайшего раскаяния. Порой его воссоединённые поэзия и жизнь, напоминают слияние истинной фамилии и творческого псевдонима. Он артистичен и метафоричен, и этого в нём настолько много, что он умеет себя пускать на распыл. Словно краснеет от красоты слова, исповедального ощущения стыда, и раздаренного чувства любви. Вчитываясь в его стихи, понимаешь, что он ждёт ответа, внимания, единения с читателями, а главное - с небом, покрывающим нас.
Александр ОРЛОВ
***
И я, Господь, твой плуг, и я, Господь,
Влачи меня и думай обо мне.
Покорна жизни праведной вполне
сегодня умирающая плоть.
Влачи меня по старой борозде,
по рифмам – не испорчу до креста.
Я землю перемалываю там,
как небо перемалывают здесь.
В кругу друзей, с любовью на груди,
над облаком дешевых сигарет
о том, что я один из них – поэт –
проборозди, Господь, проборозди.
***
«Не убоится верности предавший» –
ввернёшь и замолчишь на пару дней,
обдумываешь реплику: чем дальше
уходишь в речь, тем паузы длинней.
«Не убоится пастыря заблудший» –
и тишина, хоть колоколом бей,
величественна поза, лик: чем глубже
суждения, тем выглядишь глупей.
«Не убоится вечности убивший» –
молчание, по-гамлетовски тих,
взволнован как ребёнок, но чем ближе
тебе слова, тем непонятней стих.
***
Христос воистину воскресе —
пасхальной песней известят,
и каждый, кто сегодня весел,
да будет свят,
да будет бесконечно светел
в тени духовного родства.
Христос воистину ответил
за все слова.
***
Крестик нательный совсем поистёрся,
капля на фоне могучего торса.
Кажется мальчиком бедный Христос,
ветхой верёвкой – серебряный трос.
«Время и возраст» – глупейшая фраза.
Слепну на оба желтеющих глаза.
Свитер, и тот разошёлся по шву,
а не сказал бы, что долго живу.
Всякое было, и с честью когда-то
шмотки донашивал старшего брата,
но ничего не трещало по швам,
только вот шрам на лице, только шрам,
нос перебит и ребра не хватает,
весь перетянут, как есть, хомутами.
С крестиком этим, сгущая молву,
что будет, если до ста доживу?
***
Однажды мы случайно где-нибудь
в конце вселенной встретимся и снова
соединимся в целое одно,
единое, прозрачное, большое.
Когда-нибудь окажемся вдвоём
на высоте последнего пространства
и никого не будет, ничего
не будет между призрачными нами.
Должно быть, через пару сотен лет
или, того страшнее, много позже
сойдёмся без особенных причин,
как будто никогда не расходились.
Два совершенно разных существа,
далёкие, полярные друг другу,
мы станем завершением небес,
невидимой, но ощутимой точкой.
***
У Бога за пазухой тесно,
и всё-таки лестно, поди,
пластами слоёного теста
лежать у Него на груди.
Забыться, отринув печали,
не ведать земной суеты,
когда упадают ночами
с небес ледяные цветы.
Его аккуратные Длани
любого к себе приберут.
Каких ещё надо желаний
святому и грешнику тут?
***
У меня нательный крестик, у неё отец, который…
Что случится с нами, если потеряются опоры?
У меня простая мама, инженер, герой труда –
без неё полжизни прямо не ходил я никуда.
У меня долги, простуда, вечерами сносит башню.
Говорить об этом трудно и молчать об этом страшно.
Сумрак лодочку тревожит на песчаном берегу,
на такую маму больше опираться не могу.
Месяц выправился косо и блеснул своей одёжкой.
Мама, только успокойся, я такой же безнадёжный.
У меня малые дети, алименты, Божий суд,
даже если буду светел, всё рано к чертям снесут,
даже если буду честен – зафиналит крематорий.
У меня нательный крестик, у неё отец, который…
***
Убогая часовенка у Бога я,
забитая, без окон, без дверей.
Стою себе, как баба кособокая,
на паперти лоснящихся церквей.
Ни милостыни мне уже на старости,
ни голоса, ни шёпота. Вокруг
шиповника размашистые заросли,
овраги да невытоптанный луг.
***
Напротив дома не просто церковь,
но жизнь, которой не будет рядом.
Скупые строки на лист тетрадный
ложатся ровно, всё ближе к центру.
Мы не венчались, нетрезвый попик
не пел псалмы нам, не правил жизни.
Во мне на счастье живущий шизик
был в одночасье с другими пропит.
Казалось, буду слепым и кротким,
что агнец Божий, как солнце бежев.
Ты относилась ко мне небрежно,
а мне хотелось любви и водки.
***
"Февраль. Достать чернил и плакать!"
Борис Пастернак
Со мной никогда ничего не случится.
Я скукой проверен, печалью испытан.
Смотри, как меня подпирает отчизна:
и справа, и слева могильные плиты.
И снизу, и сверху сплошная солома,
венки от подруги, от жён и детишек.
Я виделся им вымирающим словом,
и был я, как есть, покаяния тише.
И всякие мысли сжимал до глаголов,
и было глаголам отказано в действе.
Июньское небо, февральское горло,
апрельская зрелость и –
вечное детство.
***
Но город пуст, как божья пятерня,
просившая когда-то у меня
любви немного, прочему не веря.
Я шёл к нему века тому назад,
и не считал безусый циферблат
к моей руке пристёгнутое время.
По улицам, подобно голытьбе,
гоняли ветер хлопья голубей,
росли дома с покатыми плечами,
брусчаткой покрывалась колея,
а я всё шёл, вернее, ковылял,
ещё вернее, длил свои печали.
***
"Свеча горела на столе..."
Борис Пастернак
Две тысячи восьмой от Рождества
Христова не скатился по наклонной.
Оконной раме снег, потом листва
навязывали значимость иконы:
то налипали образом твоим
неуловимым, то преображали
окрестности в материю скрижали.
...В тот год я был тобою сотворим
и разделён, подобно крепкой смеси,
на прошлого и будущего взвеси.
***
Когда не станет смерти никакой –
ни медленной, ни скорой – никакой,
щемящий неминуемый покой
миры наполнит жизнью никакой –
ни медленной, ни скорой – никакой.
И мы одни с тобой (рука в руке)
пойдём к реке, и будем налегке,
и перейдём ту реку налегке –
рука в руке – моя в твоей руке
спульсирует, как рыба в тростнике.
И снова станет жизнь такой, какой
была до самой смерти никакой,
и снова станет смерть такой, такой,
какой была до жизни никакой,
какой была и – никакой другой.
***
