КОЛОКОЛА РАССВЕТА И ЗАКАТА

Не просто внутренний напев, а многоголосье характеризует стихосложение Марины Саввиных, именно в нем формируется ощущение потаенного желания музыкального продолжения и зарождается мелодия исповеди. Остается только вслушиваться, как напевная интонация расцветает, угасает, вспыхивает. Порой кажется, что эта поэтическая распевность берет свое верховье от вечерних нотированных собраний стихир Октоиха типа первых греческих и южнославянских Параклитиков. Поэтическим текстам Марины Саввиных свойственна и некая отстраненность, которая одновременно присутствует внутри поэтического текста и поодаль от него, а спустя мгновение перебегает из забытья в современность, демонстрируя порыв сущий, благоговейный, неумолимый. В этом порыве выражается индивидуальный голос, самобытный по интонациям и тону, в котором обретена классическая ясность.

Александр Орлов

***

Раздала я свой хлеб, проворонила дом,
Друга милого выгнала прочь,
Вот и льется сквозь душу мучительным льдом
Голубая апрельская ночь!

На коленки бы мне - да под тот образок,
Что у бабушки в красном углу,
И во сне, что, как смертная мука, высок,
Догореть на холодном полу...

Научи меня, Дева, терпеть и молчать,
Не искать за собою вины:
Наложи на уста золотую печать
Первозданной Твоей глубины.

НОЧЬ ГЕФСИМАНСКАЯ
1.
Под живыми лунными ветвями
Боль моя дала такие всходы,
Что уже не стало между нами,
Господи, бессмысленной природы.
Ничего отдельного отныне:
Спящий мир созрел для пробужденья.
В дрогнувшей космической машине
Началось попятное движенье,
Заскрипели петли старой двери
Под дыханьем только что зачатых…
Плачьте, люди, женщины и звери,
Не о мне, о горьких ваших чадах!..
2.
Колкость нежная влажной травы…
Я ей нужен нагой и босой.
– Петр, а Петр!
Не поднять головы,
Кудри спутаны сладкой росой.
– Симон, Симон! Гляди, как блестит
В лунном свете живая слеза…
Насекомая тварь шелестит
Там, где дикая вьется лоза;
Звезды движутся мерным путем,
Как всегда, такт за тактом, точь-в-точь…
Встань, ключарь! не пора ли? Пойдем!
Коротка Гефсиманская ночь…
У любви – лишь дары, не грехи!
Встань, апостол! зачтется твой труд!
За Кедроном вот-вот петухи
Отреченье твое пропоют…
3.
Когда с меня одежду совлекут,
И я узнаю тяжесть багряницы,
Могу ли я надеяться, что Суд
Обещанный над ними не свершится?!
Генисарет или зловонный Тибр…
Сапфир венца или шлепок известки…
Они среди своих жестоких игр –
Всего лишь неразумные подростки:
Не зная, лгут; не ведая – творят;
Любя – коням в бока вонзают шпоры…
Но среди них и Фидий, и Сократ,
И тот, кто слышал звездные узоры …
Знать не хочу, виновны ли они
И кто в ответе за подлог кровавый,
Но если час мой близок… Отче Правый,
Помилуй их, спаси и сохрани!

***
В священном ужасе дрожа,
(Какая странная расплата!),
Вчера ничтожная, душа
Сегодня музыкой распята!

Меж двух зияющих пустот,
Как тать, взыскуемая строго,
Она и на кресте поет
И норовит увидеть - Бога!

"Помилуй, Боже... Укрепи!
Я лишь в невежестве виновна..."
Как милосердно и любовно
Он ей ответствует: "Терпи!"

***
Облетает сирень, облетает...
Оплывают лиловые свечи...
Неотступно над нами витают
Наших завтрашних мыслей предтечи.
В душном, грешном, больном и беспечном,
В час, лишь косвенно сердцу известный -
Что-то носится в воздухе млечном,
Чем-то полнится купол небесный,
Словно зов, отдаленно воскресный,
В восклицанье сквозит просторечном...

***
О, мне не надо утешения -
Один Господь меня утешит:
Меж облачного мельтешения
Кору с души моей отешет!

Что ж! нет взаимопонимания,
Слияние недостижимо!
Но разве легче сочетание
Живого пламени и дыма?

Мой ангел! посвяти парение
Глухому обмороку тела -
Не вознесенья, а смирения
Я так хотела... так хотела...

***

Кого поистине полюбишь -
Не трогай никогда руками!
Пускай лучистая завеса
Не размыкается меж вами,

И даже если мукой крестной
От сени веет милосердной -
Оставь любовь свою небесной,
Верни ей право быть бессмертной!

***
О, моя лебединая мука!
Как мне, грешной, сравняться с тобой?!
Неужели такая наука
Оборачивается судьбой?

Я - послушница в Доме Ответа.
У меня еще не было слов.
Что промолвлено мною и спето -
Только чей-то случайный улов,

Только горла глухое шуршанье,
Только формы холодная жесть...
Где предел моего послушанья,
Что за этим пределом - Бог весть...

Я ли - черная, глухонемая,
Не имущая в мире стыда! -
Покаянной мольбой разжимаю
Прокаженные эти уста?!

***
Храни меня, веселие земное,
Колокола рассвета и заката,
Колокола полуденного зноя,
Свирель сестры и звонкий бубен брата!

Храни меня, простор моей свободы,
Живого мира слаженность и сложность,
Нерасторжимость мысли и природы
И радости счастливая возможность!

Желанная и редкая возможность,
Соединенье счастья и печали!..
Мой лоб - горяч, и в этом непреложность
Того, что мне еще не отзвучали
Колокола рассвета и заката,
Колокола полуденного зноя,
Свирель сестры и звонкий бубен брата
И пращуров молчанье земляное...

***

Что поешь мне, скворец, - упокой или здравие?
Колокольцев своих для меня не жалей!
Кто поставил багряное Слово в заглавие
Вовсе было законченной книги моей?

- Тот, кто помнит конечное все и начальное:
Тьму начал без концов и концов без начал...
Это Слово багряное, Слово печальное -
Твой восход и закат, твой полет и причал...

БЫТИЕ
1.

«И Дух Божий носился над водою…»
(Быт., 1, 2)

Творящий Дух носился над водами
И возмущал недвижность сонных вод:
Гекзаметров ритмичными рядами
Вздувался потревоженный испод,

Влекомая горе первооснова
Натягивалась туго, как струна,
Покуда разворачивалось Слово
Во все свои пространства-времена…

2.
«Бог усмотрит себе агнца…»
(Быт., 22, 8)

Ни лаврами, ни плачущими ларами,
Ни счетом нулевым не дорожа,
Живет Твоими замыслами старыми
Тебе лишь подотчетная душа.

Каштаны из огня? Увы! не скоплено
На скорбный марш, не то чтоб есть и пить…
Собрать бы жизнь, которая раздроблена, -
И чистым всесожжением скрепить!

Пешком. Ползком. От горести - до хворости.
Минутный хлеб. Мгновенное питье.
Нож и огонь. Нет недостатка в хворосте.
Да будет усмотрение Твое!

3.
«И увидел он, что покой хорош и что земля приятна».
(Быт., 49, 15)

Есть сумрачная правда бытия,
Куда не проникают глаз и ухо…
И только ощущенье острия
Под ложечкой – о ней напомнит глухо.

Какой соблазн – поддаться острию,
Самостоящей гордости в угоду
И пережить беспомощность свою
Как самую последнюю свободу!

В.А.
1.
Невыносимый свет струится от земли,
Из белой темноты, желанной и колючей,
И крест серебряный – как будто грудь прижгли
Между ключиц - на самый крайний случай.

Спасительным тавром беспамятных клеймят.
Беру огонь в рукав – как принимают схиму…
Скит станет дом. Дом раскрылится в сад.
И ласточки заблещут по Кыштыму.

Штрихами быстрых крыл очертится зенит,
И выпадет из уст кощунственное слово –
Но Бог простит меня, поскольку храм – стоит,
И звонница к заутрене готова.

2.
Пламя моё встаёт –
лиственницей, куницей…
Рыжею головой,
гулкою булавой…
Цифрой сторожевой…
жёсткою власяницей…
Падающей водой…
жалящею травой…
Нет бы его стряхнуть!
Нет бы в него взглянуть!
Нет бы его обнять –
и обратиться разом!
Но предаёшься – путь;
Но отвечаешь – суть;
Но припадёшь – и в грудь
Входит нездешний разум…
Боже! Ещё огня!
Радуйся сквозь меня!
Воля Твоя, что я –
Искра Твоих усилий,
Что в душегубке дня
Пепел – моя родня,
Что отдаю – огня! -
Больше, чем испросили…

***