Поэзия доносится к нам отовсюду. Эта родом – из Архангельской области, оттуда, где слышать ничего не слышали о нас ни Двина, ни Онега, ни Чурьега…
С Кенозера, из села Корякино Плесецкого района…
Да где ж оно, то Корякино? Где Россия, и былинная, и реальная?
Здесь, в сердце.
Здесь, где, окованная льдом, каждое утро пытается обновиться человеческая душа, где нужно ходить за водой на реку, вручную выбивать у нее, замершей на полгода, лодку, чтобы переправиться на тот берег, где ждут дети…
Кенорецкая школа – маленькая, всего на несколько классов – недавно закрылась (оптимизация!), и поэт и учитель Ольга Корзова «просто живёт», тоскуя и по тяжелейшей речной переправе туда и обратно, и по милым лицам, по которым ещё не проехалась раскалённым утюгом госпожа жизнь.
Но сердце Ольги не только тоскует, оно – поёт.
Прислушаемся к этой песне и мы.
Сергей Арутюнов
***
Обижаюсь, услышав,
что реки – маленькие,
деревушки – невзрачные, край – заброшенный.
Для меня каждый цветик –
цветочек аленький,
и о каждой травинке грущу нескошенной.
И дома называю
хозяев именем,
пусть дымок
не над каждою крышей
тянется.
А весною стою
над морями синими.
Кена, Чурьега, Сондола –
все красавицы.
А когда повезут –
будет день –
дорогами
в наволоцкий край,
на моё пристанище, мимо серых поженок
с перелогами…
Нет, не мимо! –
Со мною они останутся
навсегда...
***
О Тихоне земля смиряет ход,
задрёмывают травы и овраги,
и птица звонко петь перестаёт,
и слово медлит вызреть на бумаге.
К макушке лета тянется июнь,
но шар затих, бока на солнце грея.
На одуванчик ночи белой дунь,
не то застынет время, как в музее.
Пусть шевельнётся, двинувшись вперёд,
гонясь за улетающим рассветом.
Земля пойдёт –
и человек пойдёт дышать июльским воздухом, согретым
желанной сенокосною порой,
где звон косы на дальних перелогах
сливается с вечернею зарёй
и ставят стог, как будто славят Бога.
***
Не верилось, а всё-таки пришло.
Кричит кукушкой, зреет земляникой,
утят окрепших ставит на крыло,
цветёт ромашкой, пахнет мёдом диким.
Короткое, желанное, постой!
Дай надышаться вольною прохладой,
пропасть на миг – навек – в траве густой,
с дождём пройтись по высохшему саду.
В лесную даль лукошком помани –
грибов набрать, малины, зверобоя,
почувствовать, как безмятежны дни,
когда они наполнены тобою.
Пчела
От младенчества до старости
было велено пчеле,
день за днём блуждая в зарослях,
мёд искать по всей земле:
на лугах, в траве некошеной –
(ох, и сладок травостой!), -
на полях, где тенью прошлого
чахнет колос золотой.
Затравела-замуравела
вся округа до небес.
Богатырскою заставою
поднялся на пожнях лес.
Не добраться в тридевятое,
не найти путей-дорог.
Спи, царевна русопятая! –
Не поможет и клубок.
Только память неуёмная –
хвать! – и высветит до слёз
потаённое, укромное –
лето, детство, сенокос…
Раскосив гнездо пчелиное,
братья, дымом из земли
пчёл прогнавши, соты вынули
и опять косить пошли.
Слаще нету мёда дикого,
но гляжу на чёрный рой.
У пригорка с земляникою
над разрытою норой
кружит, кружит… Делать нечего –
улетает. Над золой
остаюсь одна до вечера
грустной маленькой пчелой.
Иногда теперь мне кажется,
что возмездья пробил час,
со старинных наших пажитей
жизнь выкуривает нас.
А во тьме взгляну на улицу –
от тепла и до тепла
у озябших окон трудится,
вьётся белая пчела.
На задворках
Осипла ворона.
Её безнадёжное «кар»
висит на задворках,
над местом былого остожья,
где набок склонился
торчащий из снега стожар,
забытый людьми,
точно вся задичавшая пожня.
Послушай, ворона!
Нельзя воскресить старину.
Не будем кричать
над останками прежних угодий.
Без боя отдали
и прошлое мы, и страну.
И сыты, и пьяны,
а пуще того - в новогодье.
Чего ж тебе надо?
Какого ты просишь житья?
Хрипишь еле слышно
над лугом и брошенной пашней,
и словно болит
неусыпная память твоя,
а нам будто вовсе
не больно, не горько, не страшно.
***
По снегам осторожно ступая,
проминаю дорогу вперёд,
а зима вслед за мной заметает
и тропинку, и лето, и год,
словно лепит пространства иные,
где не будет случайного дня,
и тревожно былинки сухие
из-под снега глядят на меня.
Их пугает неясная доля –
переход в угасание, в тьму.
Чтобы зря не тревожилось поле,
наклонюсь и его обниму.
Буду гладить ладонями травы,
не расстанемся – корень один.
Не увёл меня век мой лукавый
от любимых российских равнин.
Ты со мной, моя вольная воля!
Угасает закат в облаках.
Дремлет поле, бескрайнее поле,
как младенец, на женских руках.
Глухозимье
Затерялся в снегах домик мой
в междуречии Чурьеги с Кеной,
и гудят провода над землёй,
словно нет никого во Вселенной.
Только ветер, широкий, шальной,
упоённый простором и волей,
над столетием, и над страной,
и над русским заброшенным полем.
Белой змейкой летит по двору,
сыплет холодом в самую душу…
И сестре я звоню поутру –
человеческий голос послушать.
***
По утрам тяжелеют обычные вещи,
даже чашку из шкафа с трудом достаю.
И оборванный сон представляется вещим,
И качается мир, и стоит на краю.
Это жизнь. Это вечное преодоленье.
Я огонь разжигаю в печи, и во мне
от живого тепла разбегаются тени,
поднимается день, будто тесто в квашне,
Набухает, ползёт и становится хлебом
под моими руками, привычно обмят.
И крошу, и ломаю его на потребу,
А к полуночи охну – он был или не был? –
но плывёт над землёю его аромат.
***
Они – моя родня,
им хлеб крошу-ломаю
и новые стихи
тихонько говорю.
И слушают они
от октября до мая,
и слушать мне велят
от мая к октябрю.
А скроются они –
и странное сиротство…
И человечий мир
беспамятен и чужд.
А сердце из груди,
того гляди, сорвётся,
и сядет воробьём
на облетевший куст.
***
Сама себе кажусь большим кустом,
задумчиво бредущим через поле.
Остановлюсь, вздохну о прожитом.
О том, что стало тихо нынче в школе,
закрыт большой сельповский магазин.
Хоть флаг ещё торчит над сельсоветом –
дверь заперта. И сколько лет и зим
в деревне жизнь протеплится? – Об этом
не знает куст. Да и к чему кусту
тревожиться и будоражить память?
Иду вперёд, цепляя пустоту
для всех ветров открытыми корнями.
***
Будешь в землю положено, злое зерно,
и во тьме, средь тончайших сплетений,
растворишься, смешаешься с ними в одно,
станешь тенью, печальною тенью.
И лежать будешь долго, без думы, без сил,
без надежд на своё воскресение,
монотонно, как дождь, что вчера моросил
или нынче. Осенний, весенний…
И, пресытившись тьмою и этой водой,
ледяной, до уныния пресной,
ты потянешься к свету, росток молодой.
А взойдёшь ли? - Ещё неизвестно…
***
Отчего ускользает главное?
Как за ниточку ни держись,
над пригорками, над дубравами
поднялась, улетает жизнь.
Мы глядим, заслонясь ладонями,
чтоб никто не заметил слёз.
Шар цепляется ниткой тоненькой
за сучки, за стволы берёз,
и сжимается сердце горестно:
боже мой, сколь далёк и мал!
Если б сбросил немного скорости
и подольше бы не пропал…
Чей сад?
А всё-таки и сад,
Наверное, не ваш.
Поставили забор?
И никакой прохожий
Не может заглянуть?
Избавились от краж?
А всё-таки не ваш,
Он – Божий.
В нём яблоки, айва,
Инжир и виноград.
А может быть,
Крыжовник или вишня?
Купили землю вы
И взращивали сад?
Ну, значит, третий вы.
Дай бог, не лишний…
Бумага есть у вас,
И с некоторых пор…
Но полноте,
Оставим споры.
А ваше что тогда?
Да этот вот забор
И мусор – у забора.
Какое право я?
Да не кричи, сосед!
Присядем здесь, в саду,
Передохнём немного.
Я так же, как и ты,
Уже немало лет
В своём саду служу –
Садовником у Бога.
Родные имена
Я словно землю трогаю
Солёным языком,
Названия дорог её,
Ложбинок за леском.
Шепчу-верчу заветное,
Пытаясь разгадать.
За листьями, за ветками
Мелькнут – и не видать.
Заросшие, забытые,
Уходят из-под ног –
Ивановская, Житники,
Баракин перелог...
Зовут нас отголосками
В былые времена
Чащово поле, Плоское.
В особицу война
Отметила – Солдатское,
Откуда в бой ушли.
…Кому – могила братская,
А кто – поверх земли…
Дома пустые, древние –
Волово, Наволок…
С моей родной деревнею
исчезнут – будет срок –
Кривое и Веретея,
Горбатница… Как сон,
растает – и не встретимся –
Поэзия имён.
***
Ночник материнский и лампу отцову
в субботу зажгу я опять.
Их свет, точно отблеск далёкого слова,
которого не разобрать,
пока не послышался звук из заречья,
пока на другом берегу
хромой перевозчик с котомкой заплечной
устало стоит на снегу.
Пока он цигарку свою не потушит,
пока не откроет замка
и ржавой тоской громыхнёт в мою душу
старинная цепь челнока,
пока я люблю, вспоминаю и плачу,
пока ожидаю восход,
помедли, весло, потому что иначе
кто лампы в субботу зажжёт?
***
Как вязок зимний быт…
В шуге застряла лодка,
И лёгкое весло
Сломать не может лёд.
Затворницей живу,
А зимний день короткий
Меж сонных берегов
Плывёт себе, плывёт…
Я на него гляжу,
Глядеть не успевая,
Пока бреду с ведром
среди моих синиц,
Пока топчу тропу,
Пока слеза живая
Нет-нет и упадёт
С заснеженных ресниц.
Как сладок зимний быт…
Просторы избяные
Гудят печным теплом,
Разреживая тьму.
И просто, и светло
живу в глуби России,
и радуюсь снегам
и милому письму…
Первоапрельское страдание
Из ближних отбываю в дальние.
Вот-вот и тронется вагон.
Не говори слова прощальные,
Спасибо – вышел на перрон.
Не дожидайся отправления –
И так сжимается в груди.
Да как назло деньки весенние,
Но помолчи – не береди.
Не напишу и не подумаю,
Из сердца вон – вокзал, причал.
Зачем, дурак, такую умную
В последний миг не удержал?
Теперь гляди в окно вагонное,
Как я устраиваю жизнь,
и смски телефонные
Не присылай. Но обернись…
***
Люди мои, непутёвые ангелы,
Долго ли будем кружить,
Путая правые с левыми флангами...
Проще бы надобно жить.
Здесь и сейчас, а не там, в отдалении,
Где-то на n-ной версте.
Более, скажете? Может быть, менее.
Может быть, мерки не те.
Что-то выгадывать, что-то высчитывать…
Знать бы, хоть что, наперёд.
Вдруг ниоткуда нахлынет событие –
Все наши счёты собьёт.
Или счета, если есть они, зряшные.
Глянешь – и вмиг пропадут.
Ангелы, ангелы, черти вчерашние,
Люди недолгих минут…
***
В жильё ночами прячется зима,
Весною ей на улице тревожно:
И ранний свет гнетёт, и полутьма.
Дохнёт перед восходом осторожно
И уползает сквозь дверную щель
Обратно в дом, нетопленые печи
молчат пока, и не нагрел апрель
светёлки наши солнцем, издалече
вернувшимся, но всё ещё чужим,
неласково глядящим на планету.
Неверный месяц – то пособник зим,
То первый вестник будущего
Сейчас на удивление суров,
Должно быть, и его тоской накрыло.
Он морщится от ярости ветров
И злого равнодушия светила,
И даже время движется с трудом,
Как будто стрелки облепило снегом,
И берега, задавленные льдом,
Ждут не дождутся вешнего разбега
И птичьих стай над шалою рекой,
Несущейся подальше от зимовья.
…А утром снова чувствую щекой
сквозящий холодок у изголовья.
***
Слава Богу, что время к шести:
Можно встать и растапливать печи,
Одеваться, куда-то идти,
Понимая, что время не лечит,
Но затянет, как лужицу – льдом;
Ждать иного, наверное, слишком.
Можно жить, обустраивать дом
И писать бестолковые книжки.
Днём легко обойтись тем, что есть.
Ночью льды подступают вплотную,
И глядит на меня цифра «шесть»,
Как Земля на планету чужую.
***
Мы пойдём с Валентиной сегодня глядеть на реку,
Как, пробившись, она размывает прибрежные льдины.
Мне бы можно свою разделить с Валентиной тоску,
Да тоски через край на душе у самой Валентины.
Постоим-помолчим… Как вода ошалелая рвёт!
Неужели весна? Глянь, ворона купается в луже,
Воробьи расшумелись. А может, и на сердце лёд
Вдруг возьмёт и растает? Да только бы не было хуже…
Осторожней с годами невзгоды-печали несём,
Расплескать не боимся – боимся ненужного слова.
Постоим у реки. Помолчим о своём, да вдвоём –
И чуть меньше томит притяжение шара земного.
***
Набираю ведро с колен –
Как иначе достать воды?
Берег наш захватили в плен,
Отпускать не желают льды.
Хоть на солнце весна поёт,
Но синицы ещё при мне,
И ночами растущий лёд
Не даёт провздохнуть во сне.
А живая вода близка,
Пусть её не достать рукой,
И синеет-бежит река
На свиданье с другой рекой.
