«Одно желание у жизни»

«Одно желание у жизни»

«Одно желание у жизни»
Фото: предоставлено автором

Даже у самого «залётного» читателя стихов, тем более таких уворачивающихся от прочтения, как современные, с первых же двух любых строк Константина Кроитора возникнет ощущение поэта.

Оно воздвигается сложнейшим образом: за строками неопровержимо начинает ощущаться человек. Поэт причастен к такому ощущению самым прямым образом: он сдержан, и весь трагизм его мироощущения искусно спрятан именно так, чтобы оно возникло. Поэт приоткрывает завесу над человеком, и слава тому, кто отводит занавес без умничаний, кривляний и излишне многозначительных умолчаний неизвестно о чём (скорее всего, какой-нибудь ерунде).

При открытии завесы человек виден почти весь, во всей неизреченной простоте своих тайных и явных душевных движений, закадычной физиологии жестов и реакций. Есть город (Москва), есть он, и меж ними – напряжённая нить связи безмерно малого и почти безмерно большого, а над этой связью – Господь, с которым связаны оба, но уже совершенно иначе. Идёт ли дружеское подначивание, перебранка, вырывается ли – кусками – взаимное раскаяние, всё это разговор глубоко застольный, вечерний, исповедальный. И чем он тише, тем дольше живёт в сознании случайного, казалось бы, третьего лица.

   

Сергей Арутюнов

*** 

У жизни есть одно желание,

лишь толкования разнятся,

одно начало машинальное,

одна бесспорная развязка.

Не первое и не последнее -

одно желание у жизни.

Да будет жизнь!

Моё почтение.

И разъяснения излишни.

И даже если всё бессмысленно,

как говорят, увы, без шансов,

я говорю одно:

Беллиссимо!

Я счастлив, что живу.

Я счастлив.

***

Вот он, как хлеб на снегу,

весь я, как ящик мензурок,

ногти под корень стригу

прямо на детский рисунок.

Мало ли в доме каляк.

Я ли на этом портрете

волю сжимаю в кулак

и зажимаю покрепче?

***

Лето белое, белое в синем,

ай да лёгкость меня догнала!

На скамейке изогнутой сиднем

просидеть бы тебя догола,

чтобы люди садились поодаль

или подле стелили присесть,

наслаждались хорошей погодой,

похвалой провожали принцесс;

чтобы слышался гомон школярский,

чтобы с пинчером спорил йоркшир

и шуршали цветные коляски,

и ребёнок печенье крошил.

***

Всё готово к зимовью.

Завтра выпадет снег.

Я пойду и замолвлю

по словечку за всех.

И не надо спектакля,

и не надо любви,

лишь бы годы скитанья

на дорогу легли.

И уже на газоне

холодов бахрома,

и не лето Господне,

а Господня зима.

***

Сколько не было выпало снега

и в придачу —

на все времена.

Не Москва,

а расстрельная стенка

мне с моей колокольни видна.

Снег бежит алебастровой гущей,

на ветру не встречая преград,

словно к форме от формы бегущий

лихорадочный белый квадрат.


Если жить,

то, пожалуй, подольше,

умирать —

так души не держа,

шаг за шагом,

подошва к подошве,

выбирай,

дорогая душа.

***

Снежное кружево

падало, делая

чёрную душу

воистину белою.

Ветер выписывал

плавные петли

на площади рисовой

медленно-медленно.


Тонкими пальцами

вечного Штрауса,

долгими вальсами

млечного хаоса

вымело душу

во имя хорошего

снежное кружево,

снежное крошево.

***

Словно милости просящий

на своей одной,

клён, до ниточки прозябший.

Дождь ему портной.

Льёт без просини сегодня,

ровно и незло.

Где она — любовь сыновья,

кровное гнездо?

Где же он — твой сад монарший,

светлые друзья,

клён, предание смаравший...

Бог тебе судья.

На хвосте несла сорока:

бедность не стыдна.

Нищий сам себе дорога,

сам себе стена.

***

Её никто сюда не гонит,

в неплодоносные сады.

Зачем весна приходит в город?

Конечно, не для красоты.

Что ей Ордынка да Полянка,

ряды, салоны, торгаши?

Для привнесения порядка

в смурное зодчество души

она придёт в канун субботы,

лучом распятье уколов.

Конечно, не для позолоты

замоскворецких куполов.

***

Апреля двадцать пятого числа

четырнадцатого (сегодня) года

Москва была спокойна и чиста,

шли замуж,

и жениться шли на ком-то.

Гуляли вдоль по Яузе вдвоём,

в посаде соблюдали угловатость,

но в полный,

человеческий объём

цветения вдохнуть не удавалось.

А старая,

фонарная Москва,

видавшая Христа и снегоборье,

струила благовонные масла.

Я спичку подломил на светофоре.

* * *

Голубям на детской площадке

подарили снега полчашки.

Всё равно что хлеб на бесхлебье,

хоть немногим стало белее.

И терзают они в порыве

то, что даром дают впервые,

и всему голова, просфора –

снег, ложащийся без разбора.

* * *

Что видел я перед дорогой,

когда за окнами смеркалось:

день отнятый и вновь дарёный,

его лиловую зеркальность.

Когда слеза в глаза стучалась

и кровь по жёлобу стремилась,

я видел Божью безучастность

и Божий гнев, и Божью милость.

АВГУСТ 1980

Осень почти что, а к осени

грабят и гробят

город, нарезанный кольцами,

луковый город.

Моют его поливальные

и проливные.

Вне моего понимания

вещи иные.

Проблески дома далёкого

взглядом окину,

с тыльной стены у Елохова

брошу машину.

В дебрях Басманного княжества

в роли статиста

здесь и остался бы, кажется,

здесь и родился.

Жизнь моя звякнула кольцами,

взвыла детсадом

в августе, сватанном к осени

в восьмидесятом.

Сорок недель эти чёртовы

мама носила

термосы, тубусы, чёботы,

первого сына.

Вечное лето отцовское,

мамино бремя.

Самое время московское

точное время.

Яуза, Яуза, Яуза.

Небо в зерцале.

Ясная-ясная пауза

между сердцами.

* * *

Предрассветная кровь с молоком,

в остальном – монохром.

Остаётся земля облакам,

а на ней автохлам.

Как проснёшься уже в январе

с тишиной наравне,

только снег не бежит с корабля

и даёт кругаля.

Посмотри незаносчиво вверх.

Там ни сроков, ни схем.

Одиночества хватит на всех.

Воздаяния всем.

Можно чучело времени сжечь.

Поскупиться на храм.

Ничего не закончится здесь.

И тем более там.

***

Ранним утром холодно и светло,

голос певчий дерево расплело,

закипела зелень и потекла

через край небесного котелка.

Что не стрелка шаткая —

на излом,

мал-помалу годы берут числом.

Как ночной рябине —

былую гроздь,

не воротишь слова из книги просьб.

Видит Бог,

задышим легко, смесив

и Отца, и Сына, и весь массив,

золотые шторы, сирень, каштан,

полстакана влаги, земли стакан.