Мне стоило больших трудов получить эту подборку. Но исподволь намекать на то, что она мне нужна, стоило: перед вами - Екатерина Каликинская, замечательный православный писатель, сценарист замечательных духовных мультфильмов… не считающий себя поэтом.
Но как быть, если я поэтом её – считаю?
Поэзия – не в том, как ловко выписываются те или иные строки, рифмы, сравнения, и вообще «смыслы». Она, если задуматься, в лёгкости духа. Он, к несчастью, награждает самых лёгких и устремлённых ко Господу немотой или глухотой, косноязычием, которое сплошь и рядом объявляется высоким… потому что Слово и Господь – в братских, но чрезвычайно сложных отношениях. Казалось бы, одно и есть иное, но неужели они ровно одно и то же, и никакого зазора меж ними не может быть?
Екатерина – из тех, чей дух замирает, чей дух трепещет в напряжённой попытке передать свой трепет самой конечной инстанции. Ей кажется, что удаётся мало, мне – что вполне достаточно для того, что уже пережито и прочувствовано ею
Сергей Арутюнов
Даниил Московский
В том заветном московском урочище,
Где стояли на ранней заре
В тонком золоте белые рощицы,
Долгий луг – в жемчугах, серебре.
Младший сын там великого воина,
Что украсился нимбом святым
Основал монастырь. Упокоено
Тело там его. Стелется дым
Лишь кадильный – не дым от пожарища,
Не костров бивуачных, не битв.
Даниила святые товарищи
Не прервут вдохновенных молитв.
И спасется словами их тайными,
А не бранною мышцей тот град,
Не законными или случайными
Властелинами, вставшими в ряд.
Все снесет он – разруху и почести,
Войны, голод и морок вранья.
Не о том вы все, Марфы, хлопочете –
Бог Мариину жертву приял.
Ведь молитва его не кончается
Ни в грядущем, ни прошлом, нигде.
Станет большим и славой венчается
Самый меньший сыновний удел.
И смиреньем его удостоена
Быть столицей Москва на Руси
– Сына младшего чудного воина,
Что у Бога лишь веры просил.
Вход в Иерусалим
Мы входим в жизнь, как Бог в Иерусалим –
Под крики радости, но тесными вратами.
Наш путь лучами жаркими палим
И осенен священными ветвями.
Но те, чьих лиц нас встретит череда
Нам видятся как в мареве, не въяве.
И мы не знаем, кто же нас предаст,
А кто, спеша, плечо под крест подставит.
Как долог путь по улицам крутым!
Как тянут от него соблазны мира!
Ведь слепы мы. Все знаешь только Ты:
Где уксус наливается, где миро.
Где к вечере готовятся, где спят
Сном беспробудным в тяжкую минуту.
И слушает лишь Гефсиманский сад,
Как мы несчастны, наги, необуты…
Ты не о том просил, не тех, не так,
Ведь из последних мы в той скорбной свите.
О Господи, подай нам тайный знак
Не минуть стороной твоих событий!
Открыты книги. Сказаны слова.
Ты был уже, а мы все просим чуда.
Стремясь не опоздать на торжества,
Мы по соседней улице покуда
Спешим на рынок или в балаган,
А ты восходишь поступью натужной
К Голгофе. Чтоб припасть к Твоим ногам,
Дай нам хотя б услышать крик петуший!
Душа, что дремлет, как весенний лист
В опушке вербной – разорвет покровы,
Апостолы вернут свои уловы.
Мы входим в жизнь, как Бог в Иерусалим.
Ольга и Святослав
Мы руки не протянем друг другу,
Мы по разные крылья реки.
Ты – коню поправляешь подпругу,
Мои ступни босые легки.
Ты все рыщешь по красному зверю,
Да играешь своим бунчуком,
Я украсила тихий терем
Большеглазой печалью икон.
Никому не уступишь ты в битве,
Но боишься насмешки дружин.
За тебя я стою на молитве
Среди поля нескошенной ржи.
И молю Неневестную Мати,
Чтоб спасла не от вражеских стрел –
От гордыни бесовской дитяти.
Но я слышу – трещат на костре
Стены Искоростеня – и в страхе
Мое имя древляне кричат.
На моей полотняной рубахе
След кровавый цветет от меча.
Но душа ведь крещеньем омылась,
И дана ей, как в детстве, опять
Нашим Господом велия милость -
Над Великой у Выбут стоять.
Не моя ль материнская ярость
В твоем сердце кипит, не поймешь?
Но одна мне отрада под старость –
Что твой сын на тебя не похож.
Он головкой своей льняною
И повадкой – напомнит Псков.
Он один пребудет со мною,
Ты же – канешь во тьму веков.
Он возьмет твою стать и имя,
Но и мой сохранит убрус,
И на оба крыла поднимет
В муках – нашу святую Русь.
***
Откроем дверь в осенний лес,
И будем спать, как дети:
Теряя плоть свою и вес,
Своих десятилетий.
Пускай нам шорохи несут
Забытую, обратно,
Древесных заповедей суть
На языке невнятном.
Законы камня и коры
На полуночном вече
Так нерасчетлива добры,
Так несомненно вечны.
И в этот полуночный час,
Судьбы гостеприимства,
То ветер проникает в нас,
То мы в него струимся.
И ворожбою сквозняка,
Непуганности ради,
Щекочут пальцы облака,
Как спутанные пряди.
Мы будем спать плашмя, взахлеб,
Рябинами качаться,
Пусть дождь целует тихо в лоб,
Горячий от несчастий.
Сон о небывшем
Я счастлива; но мне порою снится
Один и тот же неизбывный сон:
Твой дом, как неоткрытая страница
(листвою или снегом занесен).
Хоть заперты засовы, но не спится
Кому-то в нем: я вижу в ставнях свет,
Я слышу продолженье разговора.
Я по другую сторону забора,
Я словно есть, и словно меня нет.
И голос мой – не более чем шум,
Ночных деревьев, облик мой – не тень ли
Настольной лампы, полуночных дум
Внезапное и странное смятенье?
О, как порой мне хочется войти,
Услышать милый голос хрипловатый,
Кивнуть, к столу присесть, перевести,
Дыхание, увидеть взмах крылатый
Твоих бровей. Остаться хоть на миг
Улыбкою, молчаньем или жестом
В твоей судьбе, которая томит
Как вновь, забытой мукой и блаженством.
Но нет меня – ни за твоим столом,
Ни в комнате у печи изразцовой –
И, как корабль в ночи, плывет твой дом
Вдаль от меня. В нем заперты засовы.
А я стою – рябиной под дождем…
Посвящается Шопену
Радосте моя, твои печали –
Как глоток воды холодной в полдень.
То в хрусталь рассыплются лучами,
То звучат торжественно и полно.
То забьются раненою птицей,
То сожмут, как рыцарские латы,
То как ночь, в которую не спится –
Дышат чародейством и прохладой.
Слез горячих, хлынувших на платье,
И биенья жилки надвисочной
Не сберечь иначе, чем в сонате,
В перекличке черно-белых строчек.
В тех печалях нет ни капли малой
От дождей, что льют над Пер-Лашезом,
В них мерцают жемчуг и опалы
Нет в них ни гранита, ни железа.
Из любой невозвратимой дали
Нам любовь вернут, стократно множа –
Радосте моя, твои печали
Всех на свете радостей дороже.
Не любить
Какое счастье – не любить
Тебя, не стыть от ожиданий
И униженье оправданий
Без сожаления забыть.
И мерить время без тебя,
Как умирающий – в пустыне
Глотки – не буду я отныне.
Какое счастье – не любя,
Всегда быть вовремя и кстати,
Улыбкой слезы не скрывать
Тебя к друзьям не ревновать
И мне надолго, верно, хватит
Блаженства – видеть снегопад,
Фонарь и липы на бульваре,
Не только огненный и карий,
Незабываемый твой взгляд…
Падуя. Молодость Шекспира.
В приветливой Падуе низкие арки
Старинных кварталов, надеюсь, хранят
Шаги его к площади круглой и яркой,
Где статуи ловят в канале свой взгляд.
В стенах alma mater тот герб полустертый,
И двор, что поднял Катарину на смех,
В витринах торговцев все те ж натюрморты,
И кьянти, как и прежде, хватает на всех.
О чем он в соборе торжественно-гулком
Святого Антония тайно просил?
В Верону каким ускакал переулком?
В Венецию с кем потихоньку отплыл?
Томят его тени Петрарки и Данте
За окнами узких узорных домов.
Он может еще сомневаться в таланте.
Он ищет Лауру, к дуэлям готов.
Он верит еще, что любимое – свято,
Что не предадут Розенкранц, Гильденстерн.
Виденья молчат. Не тревожит расплата,
И хлеб не горчит за столами таверн.
Помедлив в капелле пред фресками Джотто,
Не знает, что свой сотворит Страшный Суд,
Что в Гамлета он превратит Ланселота,
Что встречу назначит в Бирнамском лесу.
Такой же, как все, он смешался с толпою
Студентов лихих в длиннополых плащах.
Но парусник ждет, кто-то машет рукою.
Лишь ропот предчувствий. Лишь слезы в глазах.
Окно в ночи
Окно, горящее в ночи
– Той, майской, грозовой, безумной…
А мы с тобою помолчим
Пусть ливень судорожно-шумный
Цветы ломает, ветви гнет
И в молниях бегущих блещет.
У нас же жар в печи цветет
И затихает, и трепещет.
Горящее в ночи окно
– Одна из звезд в саду июля
Ведь все, что было суждено
Одной мы чашей зачерпнули.
И был нам сладким виноград,
И горьким уксус, хлеб – соленым…
Все, что казалось невпопад,
Небесным правилось законом.
Окно, горящее в ночи –
Глухой, холодной, беспробудной.
Хотя бы криком закричи –
Поля пусты, лишь только чудный
Окна сияет яркий плод:
он манит, дразнит тьму, и греет.
Что нам с того, что снег идет
И над землею стужей веет?
Там претворяется в вино
Вода. Уходим с влагой грешной.
Не будет нас – но в тучах вешних -
В ночи горящее окно….
Осенние мысли
…А водопадов и озер листвы
Осенней – ржавой, золотой, багряной
В парче дубов и в кружеве каштанов
Спустя полмесяца не будет уж, увы…
Но светлых комнат ясеней не счесть,
И лиственница птицей притворилась,
А клен сродни пылающей свече,
Свой жар нам расточающей, как милость.
Вот золотится дерево одно
На том конце пологого бульвара…
Хочу я научиться, как оно
В те дни, когда, возможно, стану старой
- Все больше неба легкого обнять,
Все крепче с теплою землей сродниться,
И листьев осиянных благодать
Так щедро, беспечально рассыпать
На травы, на дорожки и на лица…
Стена
Ты от меня отгорожен стеной
Свеч, что горят пред иконами в храме,
Совестью, вечно не спящей. Родной
кровью. Еще пролегли между нами
Годы и судьбы, и вечный закон,
Что все подобное тайно разводит,
Звезды, что властвуют на небосводе,
Книги, что шепчут чужим языком.
Ты от меня отгорожен седьмой
Заповедью… Только стена крепостная
та – из любви моей сложена, знаю
И потому ты немножечко мой…
Памяти деда Павла
Что видел ты, мой дед, в последний миг
Навеки для тебя умолкнувшего боя
– Свой дом с открытыми дверьми
В слоистом хрустале степного зноя?
Иль молодую строгую вдову,
Еще лихой не знающую доли,
Что чувствует во сне и наяву,
Как ты один стоишь на бранном поле?
Или глаза товарищей своих,
Что лягут строем в почве ленинградской
И их уж не настигнет конвоир…
Седую дочку на могиле братской?
А может, среди чудовских болот
Под вражьей настигающей лавиной -
Ты видел сад, который зацветет
Еще через два года с половиной?
Лето детства
Покуда тени облаков,
Как тени рыб по дну морскому
Скользят по саду и по дому,
И пенкой вьется молоко,
Пока пускается в полет
Вослед шмелю крылатый венчик,
Крыжовник янтарем просвечен
Калитка, хлопая, поет…
Еще не высохли следы
От наших ног. Щелястый мостик
Бежит в камыш, и как письмо здесь
Перо белеет у воды.
Едва надкушен этот плод,
Ту рожь не смяла кобылица.
И дольше века лето длится
А детство – по часам идет…
***
Прозрачна счастья медленная лень,
Как летний мед, стекающий на блюдце.
Так сладок сон, что страшно не проснуться
И золотистый не покинуть плен.
Когда ж разлука бедствием настанет,
То слышно – в одиночестве, в тиши
Страдание незримыми перстами
Настраивает скрипочку души.
***
Молодой весенней бессонницы,
Что гордится собой и фасонится
Не хватает мне шепотов, шелеста.
На нее уже не раскошелиться…
Не хватает прозрачности вечера
И всех тех, что прошли невстреченно
И дороги – идти по звездам
Как сирени, лиловогроздым.
Снег не пахнет сырыми фиалками
И себя почему-то не жалко мне.
Всех побед, всех лишений – равенство.
Никому не хочу я нравиться.
Уж не жду я крылатой тени
Только стебли домашних растений
По туманным стремятся стеклам
Серебристым навстречу потёкам.
Однозвучно минуты строятся
Под приказы часов. Успокоиться?
Успокоилась. Только что там –
За оконным летит переплетом?
Мартовские иды
В эти дни каменеет истории занавес тяжкий
И убийцами Цезаря срок роковой предрешен.
И другие клевреты, оставив, как шпаги, замашки
Царедворцев, подушкой и шарфом уймут хриплый стон.
Вижу – пляшут их свечи в том замке сыром и зловещем.
А еще – светом лампы пол-дня освещен кабинет,
Где скончался тиран. Почему же горчайшей из женщин,
Что владела лишь слогом, в те даты земной обрывается след?
Грозных ид непонятны и все же отчетливы связи,
Как в ущелье войду в них, в котором живут миражи.
Но настанет тот день, где под легкой рукою московского князя,
В золотую лазурь, в неодетые вязы
Я зачем-то стремительно вырвалась в жизнь…
Недописанное письмо
Ну вот и все. Никто не виноват.
Наверное, обоим не хватило,
Того небесного огня, чья сила
Важнее, чем поступки и слова.
Остались в прошлом споры по счетам
Тщеславия. И гордости атаки,
Вниманья – перечеркнутые! – знаки.
Вся несравненная, ты знаешь, маета.
Я не смогу, наверно, стать другой,
А ты так презираешь полумеры,
Хоть существуют многие примеры…
Нет, не начнем по новой, дорогой.
Мне не дождаться видно уж, увы
Заветных слов «любовь еще, быть может…»
И далее. Хоть мучит и тревожит,
И выкинуть нельзя из головы.
И снятся сны о том, что не сбылось,
(не мне одной, я знаю), хоть забыто,
Осмеяно, отравлено, разбито…
Тобой классифицировано: «зло».
Позволь мне в этом мире, где обмен
Пакетами – любовью называют
Про нашу нелюбовь сказать.( Я знаю
Все – об искусстве возведенья стен).
Что это было? Дуновенье сна
Чудесного, где ангелы и братья…
Той близости, которую объятьям
Не заменить… Быть выставленной на
Твой смех колючий – не боюсь я, нет,
Хотя…(обрыв строки) Я помнить буду
Великодушие – не тяжкую причуду
Со странной нежностью перечить мне в ответ.
Ведь ты решил, и я не стану, не…
(Зачеркнуто). Уходишь, неизменно.
Но, как букет, летит ноктюрн Шопена
Вослед тебе. Или навстречу мне?
***
Время свой бег ускоряет все больше, Гораций:
Медлят минуты и шествуют дни, пролетают недели,
Годы мелькнут, словно волны и так же исчезнут. А вкратце
– Лет своих злые следы уже чувствуем в теле...
Но объясни, а зачем же бессмертную душу
Вдунул Создатель в свою животворную глину?
Разве затем, чтобы тратить, и портить, и рушить
Дар его, вновь отрицая с упрямством ослиным:
Что никому не избегнуть закона? Оставят и чувства, и силы...
Может быть, мы что-то на этом пути потеряли?
Может ли замысел вечный свестись к аксиоме унылой?
К страху и зависти едкой, к упрекам? Едва ли...
Пусть далеки мы от той золотой середины,
Что ты воспел, но Дух Божий таинственно дышит
В каждом из нас. Мы когда-то с Ним были едины...
Смертно тоскуя, и в мире мы тщимся услышать
Зов его. Вот где у пропасти молкнет Эрато,
Слов не найдет Мельпомена. Мы – были... Мы – будем когда-то?
***
На черном зеркале пруда
– Снежинок вспышки.
Их гасит стылая вода
Да иней пышный.
Они летят как писем рой,
Клочки посланий.
И будут мальчикам – игрой,
А взрослым – данью
Зиме. Всем дворникам – страдой,
Собакам – ванной,
Так станет станция седой,
Тропа к ней – рваной.
А рыбам, дремлющим на дне
– Опустят шторы...
И на шоссе среди огней
– Опять заторы.
Но ночь застелит белизной
Впотьмах, наощупь,
И город, и массив лесной.
Отдельно – рощу.
Витки решетки вырезной,
Укроет тканью кружевной
Помойный ящик.
Чтобы утром с буквы прописной
Мы снова начали письмо
О настоящем.
Поэзия
Ах, безумное это искусство
– Из обрывков мелодий и фраз,
Из того, что осталось от чувства,
Из того, с чем растроганный глаз
Ни за что не желает расстаться,
Из чуть матовой дымки дождя,
Из рожденья под цифрой семнадцать,
Из тех крошек, что чуть погодя
Расклюют воробьи и синицы,
Из опавшей листвы и надежд,
Из того, что не может присниться
Всем другим. Карнавальных одежд
Всех веков, их игрушек и масок
– Заплести словеса-кружева.
Или медленно, словно подпасок,
Наиграть два-три такта сперва.
Среди мира многоголосий
Не умолкнуть, поверить, посметь…
Зазвучало бы только, сошлось бы –
А уж там – шепоток или медь,
Или строчки для песни соткутся,
Иль в ночи прокричат поезда.
Беззаконное это искусство,
Ни канонов, ни мер, ни суда…
Шуточное
Я стихи свои строю, как терем
– Расписные и окна и двери –
Помня о том, что стоял здесь чертог.
Знаю: бывают стихи другие
– Блещут как камни они дорогие,
Тихий рождая в душе восторг.
Знаю, бывают стихи-пейзажи,
Стихи-окошки и кошки даже,
Стихи-молоток и стихи-пистолет.
Стихи-шкатулки, стихи-игрушки,
Стихи, как снег, что над речкой кружит,
Стихи, написанные на банкет.
Их я стараюсь понять, но снится,
Что получились стихи – как птица,
Что на рассвете над морем мчится
В землю, которой названия нет...
