Дмитрий Иващенко поэт необычайный по своей самобытности. В его стихах неимоверно тонко подмеченные мелочи народного жития превращаются в незабываемые строки. Почему? Ответ только один. Иващенко не боится жизненной правды, оттого и интересен. Он никогда не переходит границы света в своих стихах. Он открыт и внимателен ко всему, что видит и слышит. Его поэтический голос народен, как ни у кого в наши дни. Он сам - часть русского народа. В его крови тайга и лесостепи, реки и озёра, леса и моря, но главное в его стихах - зраки Господа, и это видно в каждом его стихотворении.

Александр ОРЛОВ

*****
Свежий хлеб в краях бесхозных
возит старенький ГАЗон.
Здесь навозом квасит воздух
ноздреватый чернозём.

На дождевьи – вдрызг дороги.
У ворот - собаки лай.
К службе батюшка Георгий
разбудил колокола.

Люди разные навстречу.
Здравствуй, всякий человек.
Нам с тобою этот вечер
коротать из века в век.

Шеи вытянули гуси.
В землю вкопаны столбы.
Это вертикаль по-русски.
Это линии судьбы.
*****
Мимо скверов и вольеров,
и Покрова-на-Нерли,
мимо бизнеса Валеры
с продавщицей Натали,
мимо трезвых или пьяных,
через Клязьму с Ангарой,
мимо острова Буяна
пробегает мой герой.
Белым днём и чёрной ночью,
в летний зной и зимний снег –
собран и сосредоточен
одержимый человек.
Кто-то скажет: это лажа.
Для кого-то – лебеда.
Но герою край как важно
с корнем вырваться туда, –
где тропою без экзотик
расступаются леса,
где шоссе на горизонте
забирает в небеса.

*****
Зажгла позёмка плясовую,
и мой Пегас копытит снег.
Зима!.. я тоже торжествую,
зарифмовав со снегом свет.
Сурова жизнь земли бурятской, –
где баргузин гудит в степях,
где оползни в горах таятся,
а лес пожарищем пропах,
где с проницательностью зека
сумеют сразу же понять
по взгляду – душу человека,
по бегу – норов у коня.
Мороз привычно жмёт за тридцать,
оплавив солнечную медь,
и вышибает на ресницы
слезу, начавшую звенеть.
Рванём и наметём сугробы,
дорогу занесём, – а там
я отпущу поводья, чтобы
скопытиться ко всем чертям.
Давай неси меня, крылатый,
по насту хрупкого листа!..
А наши гиблые места
мы оттепелью строк оплатим.
*****
Здесь между мной и между небом –
провал,
наполненный с лихвой
заботой о насущном хлебе
да бледноватой синевой,
которую перечеркнули
кресты базарных чёрных птиц.
Здесь неизменен почерк улиц:
по фене речь,
и спин сутулость,
и нищета осенних лиц.
У нуворишей, у жлобов –
триумф бабла и ноу-хау.
…Во дворике Любаша-даун
батоном кормит воробьёв.
*****






Ты яблоками пахнешь и травой.
А мне – как дар –
оберегать досталось
лебяжий пух дыханья твоего
и наших встреч нечаянную радость.
Ты говоришь:
– Дойти бы так до края,
держа друг друга, чтоб не расплескать,
а то, что мы когда-то умираем,
всего лишь быль
из ветра и песка.

*****

На брёвна раскатали дачу –
наш двухэтажный старый дом...
И в три полоски красный мячик,
и лунный мячик за окном,
трубу фабричную вдали,
и водосточную канаву,
в которой щепки-корабли
вперегонки пускались плавать,
тот кедр и кота под ним –
ты, память поздняя, приветствуй!..
И что там было в раннем детстве,
далёким стало
и родным.

*****

Разве забыть смогли бы
буйный разлив Бабхи
на крутолобых глыбах
водоросли да мхи…
Дрогнули берега –
и, берега раздвинув,
стаявшие снега
хлынули, как лавина.
Скальникам одиноким
некуда убежать
и в ледяном потоке
не удержать скрижаль.
Мёртвый несло валежник.
Шум по реке и гул.
Да красотой мятежной
на пятаках прибрежных
травы поджёг багул.

*****





Зелёные кроны.
Но рано ли, поздно –
они разбиваются в черепки…
На доски пойдут и листвяк, и сосны,
берёза сгодится на черенки.
А ты и дровами-то не послужишь –
поваленый тополь в глуши двора.
Пропитанный солнцем.
Дублёный стужей.
Махавший ветвями ещё вчера.
*****

Рискуя сгинуть метр за метром,
пригнувшись под напором ветра,
кедровый стланик - альпинист -
ползёт, упрямый и живучий,
ползёт на самую на кручу
и не боится глянуть вниз.
А горный кряж вокруг – как волны.
И к пику нет путей окольных.
И хлещет снежная крупа.
И холод – как в воде по шею.
И валуны на дне белеют,
похожие на черепа.

Но тот, кому тесны долины
и полусонные равнины,
тропу пробить способен сам.
Закоченелыми руками
он вновь цепляется за камни
и тянется под небеса.
ИЗ ФРОСТА
За опушкой тропа сползла
и раздвоилась, язык змеиный.
Первая – солнечной хной полна
на сухолистьи сквозной осины.
Ты предпочёл повернуть на ту,
что пропадала во мгле еловой, –
за раскидистую темноту,
за малохоженность и суровость.
Так по невидимой и шагать,
в мох ли, валежник вминая бутсы.
Можно ведь и назад вернуться!
Но не тебе обращаться вспять.
И стариком уже, жизнь расплескав,
вспомнишь распутье в лесу осеннем.
Выбор был сделан.
И в этом весь кайф.
Всё остальное – второстепенно.

*****
Это наши с тобою земли, -
воля Божья да стук топоров.
Я – Сибири хохляцкое семя
и Поволжья немецкая кровь.
Безрассудно любя, ненавидя –
я себя по стране растерял
от острога Илимского и до
Соловецкого монастыря.
Век сегодняшний,
век мой давний,
что за песни в пригоршне держу?
Это наши скорбят Ярославны.
Это наши кикиморы ржут.
Ветер в лоб да рубаху полощет.
Я – покорный и подлый народ –
выходил на Сенатскую площадь,
да со Стенькой топил воевод.
Наши спины крестили нагайкой
при Владимире и при Петре,
я жевал магаданскую пайку
и в избе с Аввакумом горел.
И "Дубинушку" ухнет река мне,
а потом надерусь в кабаке.
Рассеки грудь –
и выпадет камень,
не вмещающийся в кулаке.
Неба просинь,
березы проседь,
черным флагом ворона висит…
Снова снегом дорогу заносит.
Снова снег под ногами хрустит.

*****

Мой сентябрь, золото пера!..
Прель булыжника и травостоя.
Хорошо пройтись по вечерам
в пойме обмелевшего Китоя, -
где гоняют мячик пацаны,
где с ветвей вороны раскричались,
а на пику медную сосны
туча наплывает величаво.
Восемьсот далёких лет назад
здесь, уставшие в походах рьяных,
в синеве обветренный закат
выпивали кони Чингисхана.
Хорошо вдыхать прохлады шёлк
и внимать берёзе в белых джинсах.
Родина, я здесь тебя нашёл
и к твоей печали приложился.
И в дыму оранжевой листвы,
и в хандру дождей с вороньим граем –
ты руками веток шелести,
за собой желая увести,
чётки вечеров перебирая.

*****



Сгорели на кострах бадана
твои сомненья и хандра…
По склонам – стелются ветра
и снег искрится первозданный.
Где в расстоянии на выстрел
пестрят альпийские луга,
по горловине каменистой
стекает каплей кабарга.
До Селенги от Култука,
над хлябью скалами ощерясь,
хамар-дабанские ущелья
засасывают облака.
Поток воздушный перламутров.
Мир на ладони распростёрт:
в лиловых чашах лесотундры
застыло
золото
озёр.

*****