Андрей Галамага так и живёт, каким представляет себя в стихах читателям. Его образ прорисован самим автором с такой основательностью, что неразделим никем и никогда. Но всё же в лирическом герое поэта, так монолитно объединенном с самим автором, открывается и главная черта, которая присуща всем нам: автор не боится раскрывать перед читателем пламенеющие христианские чувства и едва заметное самосожаление, в котором и происходит борьба добра и зла. И в этот поединок втянуты все мы, но в этих стихах сумрак, приходящий от самолюбия и самонадеянности, поглощает свет Христов… Поэтому и хочется прочитать прожитое поэтом ещё раз
Александр ОРЛОВ
ВСЕНОЩНАЯ
Земля погружена в тяжелый сон,
Тревожна ночь и непроглядна темень.
И снова тесный храм заполнен теми,
Кто верует, что свет – непобежден.
Взор устремив, кто долу, кто горе,
Застыли все в недвижном ожиданьи;
Весь мир притих и затаил дыханье,
Лишь теплится молитва в алтаре.
Но вот – как бы незримая черта,
Что отделяет ночь от воскресенья,
Разрушится в единое мгновенье,
И – растворятся царские врата,
Как будто бы невидимо простер
Господь с престола руку нам навстречу.
И возгорятся восковые свечи,
И грянет тысячеголосый хор;
И хлынет необъятный свет с небес,
И разом вся вселенная проснется,
Когда под купол трижды вознесется:
«Христос воскрес! Воистину воскрес!»
РАССТРИГА
Как же я любил тебя, Ивановская горка;
Белый храм напротив древнего монастыря.
Сладок плод свободы, да раскаяние горько:
Что скопил – рассеял, что стяжал – растратил зря.
Слишком поздно сам себе сознался виноватым,
Что оставил стадо, как заблудшая овца.
Честным людям недостоин называться братом,
Недостоин сыном быть небесного Отца.
Грозный ангел вострубит, и разогнутся книги,
Все, что было тайным, все объявится на суд;
И низверженную душу падшего расстриги
Демоны в огонь неугасимый повлекут.
Но и падший может жить в последнем упованье:
Даже если в битве с духом побеждает плоть,
Может, за ничтожнейшее доброе деянье
Мне неисчислимые грехи простит Господь.
Оттого и возвращаюсь каждый раз упрямо
И стою, терзаем страхом вечного огня,
На замерзшей паперти отринутого храма
И прошу входящих, чтоб молились за меня.
* * *
Москва. Весна конца восьмидесятых.
Тысячелетней церкви торжество.
Меня не то, чтоб приняли, как брата,
Скорее я сошел за своего.
Я в свете богословских категорий
Был недостаточно воцерковлен,
Что, впрочем, не мешало петь мне в хоре
И даже делать доски для икон.
В то время было все гораздо строже;
У старожилов странный был подход,
Те с ходу отвергали по одежке
Всех, кто посмел не соблюсти дресс-код.
А я не мог понять, свои проступки,
Свои грехи безжалостно кляня,
Чем, например, девчонка в мини-юбке
Для Бога неугоднее меня.
И, поднимаясь всякий раз на клирос
Иль стоя на молитве дотемна,
Я сомневался в том, что Божья милость
Меж избранными распределена.
Я шел к себе. Путями непростыми.
Грешил, отчаивался, унывал.
Что ж, на ступеньку рядом со святыми
Я никогда и не претендовал.
Но верил, словно истинный ревнитель,
Сквозь разочарование и боль,
Спаситель примет всех в свою обитель
И упразднит досужий фейс-контроль.
* * *
Не тоска – а уходить пора.
Над рекою месяц звезды удит.
Завтра будет то же, что вчера;
Это значит – ничего не будет.
Дом остыл, как ветхий монастырь,
И огонь в печи гудит, не грея.
На столе – старинная Псалтирь,
Образок Апостола Андрея;
Письма Пушкина (десятый том);
Твой забытый адрес на конверте...
Белый лист с не начатым письмом
Так и пролежит до самой смерти.
Листопад – который день подряд
Все вокруг окутывает прахом.
Может, съездить в Сергиев Посад?
Помнишь, мне хотелось стать монахом?
Срок истек – как видно пожил впрок
Бывший странник в нашем мире странном.
Если вспомнишь – помолись разок
О твоем Андрее первозванном.
* * *
Серый снег декабря, будто вор на доверии,
Точный час улучив и поклянчив взаймы,
Отобрал эйфорию осенней феерии,
Подменив на депрессию пресной зимы.
Месяц с лишком казалось, что все только снится мне;
Но под утро крещенского, щедрого дня
Снегири – мультипликационными птицами, –
Прошумев за окном, разбудили меня.
Дотянуть до весны или, лучше, до Троицы,
Слиться с ливнем, полощущим по площадям,
И понять, что еще не пора успокоиться
И не самое время платить по счетам.
Всполошатся чуть свет кредиторы, но пусть они
Тщетно шлют мне вдогонку словесный портрет.
От Страстного бульвара до Оптиной Пустыни
Тополиный июль застилает мой след.
ЧЕРНОГОРСКАЯ ЛЕГЕНДА
Полумесяц потонул в заливе,
Померцал и в глубине исчез.
До чего же ночи здесь красивы.
Чуть колышется прибрежный лес;
Ослепительно сияют звезды,
Дышит влагой терпкая трава;
И звенит ночной прозрачный воздух,
Как натянутая тетива.
Память на случайности горазда,
В прошлое стучится наугад.
Черногорцы тут стояли насмерть
Полтысячелетия назад.
Было так, – когда незваный кто-то
В вольный край дерзал войти с огнем,
Просыпался неприступный Котор,
И святой Покров лежал на нем.
Испокон веков не имет срама
Тот народ, что верою богат;
И на месте разоренных храмов
Воскресали краше во сто крат.
Час настал, сошлись клинки из стали,
До глубокой ночи длился бой;
Огненные звезды заблистали
И скрестились в небе над водой.
И тогда, от злобы обессилев,
В первый день Великого поста
Полумесяц потонул в заливе,
Побежденный силою креста.
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
1.
* * *
о. Василию Брылеву
Студеным утром встать до света,
Одеться, валенки обуть
И не спеша пуститься в путь
Куда-нибудь. Пусть будет это –
Воскресный день, когда народ
Под гул метели спит беспечно,
Лишь изредка случайный встречный
Угрюмо к станции пройдет.
Околица – земли граница,
А дальше – ветер без конца,
Ни кустика, ни деревца;
И ничего не стоит сбиться
С дороги в снеговой пыли,
И только ради интереса
Ступать вперед, полоску леса
Случайно различив вдали.
Тропинкой, скрытой под поземкой,
Спуститься к руслу ручейка
И вдруг сквозь мглу, издалека
Почуять благовест негромкий.
Туда, туда, где над леском
Чуть высится знакомый купол,
Где в церковь убранную скупо
Старухи тянутся гуськом;
Укрыться, наконец, под крышу
И, мелких несколько монет
Подав убогому, в ответ:
«Спаси вас Господи!» – услышать.
2.
ЯРОСЛАВЛЬ
Сойду в уснувшем городке,
Где никому я неизвестен,
Но здесь я, кажется, уместен
Хотя бы тем, что – налегке.
Спрошу в курилке огонька,
А заодно и сигарету.
А в кошельке – копейки нету,
Да впрочем, нет и кошелька.
Под утро тающий снежок
Укроет землю слоем тонким,
И я отправлюсь потихоньку
Сквозь посветлевший городок.
Отнюдь не праздный экскурсант,
Уткнувшийся в путеводитель,
Я здесь почти как местный житель –
Бреду куда не зная сам.
Вперед? Назад? Да все равно.
Дойду по улице до храма
И обращусь к старушке: «Мама,
Простите, я не ел давно».
Мне повезет в который раз,
И сердобольная старушка
Протянет хлеба мне краюшку
И молча гривенник подаст.
ВРУБЕЛЬ В КИЕВЕ
А здесь он был маляр,
и полусвод на хорах
До боли он белил
нетвердою рукой,
Но тонкий слой грубел
и рассыпался в порох,
Стонал и причитал
и пел за упокой.
Задумчивый маляр,
роняя кисть случайно,
Глядел в проем колонн
и вниз сходил с лесов,
И наполнялся храм
прозрачными лучами,
И поднимался гул
нездешних голосов.
Он снова повторял
движение простое,
И лег на потолок
шероховатый грунт.
Тогда маляр узнал,
что он чего-то стоит,
И понял, как давно
решился он на бунт.
Потом, перекрестясь,
нетронутые кисти
Он окунал в лазурь,
и в золото, и в ярь.
Свод так играл над ним –
мозаикой искристой,
Что кто-то пригрозил:
«Кощунствуешь, маляр!»
Кто мог предугадать,
что как-то утром хмурым
Он воедино всю
мозаику сведет!
И лица оживут,
и сдвинутся фигуры,
И голубь с вышины
свой свет на них прольет.
И вот, заговорят
на языках народов.
Когда настанет час –
исполнится завет, –
Тогда они сойдут
на землю с этих сводов
И миру понесут
дарованный им свет.
* * *
Спешить – и не достигнуть цели,
Сражаться – и не победить.
Жить – на пределе, но на деле
Так жажду и не утолить.
Любить – до дна, не зная меры,
Не оставляя про запас.
Креститься – с безрассудством веры,
Так – словно бы в последний раз.
И в час, когда тебя к ответу
Трубящий ангел вознесет,
Поднять глаза навстречу Свету
И поблагодарить за все.
* * *
Привычка русская свой крест нести,
Ни исповедать, ни постичь ее, –
От ощущенья бесполезности
До состоянья безразличия.
Весь опыт прошлого ни разу нам
Не удалось принять за правило,
И руководствоваться разумом
Ничто нас так и не заставило.
Но мы стоим перед напастями,
И перед силой не пасуем мы;
И разве тем грешны отчасти мы,
Что каждый раз непредсказуемы.
И как бы не досталось крепко нам,
Мы всё не ропщем тем не менее;
И в пику посторонним скептикам
Несем свое предназначение.
Мы просим силы и усердия,
Чтобы с пути не сбиться крестного,
У Серафима и у Сергия,
У Пушкина и Достоевского.
И в битве, где бессильно знание,
За нас судьба – святая схимница;
И воздаянье ждет нас на небе,
И не пройдет, и не отнимется.
* * *
Над Маросейкой промозглая морось,
Вечер исчерчен рассеянным светом;
Осень московская, не церемонясь,
Всласть упивается властью над летом.
По закоулкам, сквозь сумрак прогорклый,
Кружится бронзовый звон колокольный;
В монастыре на Ивановской горке
Служат вечерню под праздник престольный.
Знать бы, откуда нагрянет напасть к нам,
Стали б пенять на дурную погоду?
День, безразлично – сухой иль ненастный,
Прожитый врозь, отбирает по году.
Много ль отмерено времени впрок нам?
Верить иль нет предсказаньям осенним?
В старых строениях мокрые окна,
Словно пустые отверстия в стенах.
Все-таки вскользь разглядеть удалось мне
Зыбкие контуры тронного зала,
Где, невзирая на зябкую осень,
Ты для меня одного танцевала.
И, красотой твоей девственной тронут,
Мог ли поверить я, – поздно иль рано
Мимо меня ты прошествуешь к трону,
Как Саломея с главой Иоанна.
ИЗ ПРОРОКА ИСАИИ
Свет потускнел. Победу праздновало зло –
Досадный результат грехопаденья.
Тысячелетиями время протекло,
Достигнув невозвратного мгновенья.
Но торжеством преображения была
От сна пробуждена благая сила,
И сонмы ангелов расправили крыла,
И тьма рассеялась и отступила.
Так жив Господь, вовек хранящий Свой завет!
От сотворенья, с самого начала –
Ни разу не был предан поруганью свет,
И тьма ни разу верх не одержала.
* * *
Елене Лыгиной
В непридуманном мире кончается лето,
Посвежело в преддверие дня Ильина.
Но покуда – листва желтизной не задета,
И дубрава до самого дна зелена;
Дышит луг ароматом полынной настойки,
И нескошенный вереск под солнцем хрустит;
У опушки галдят оголтелые сойки,
Лишь ольшаник, колышимый ветром, грустит.
Но пока холода не ложатся на травы
Сизой изморозью, вызывая озноб,
Жизнь творится по неоспоримому праву,
С торжеством пробуждаясь от утренних снов.
Свищет жаворонок, над землею зависнув,
Заходясь от восторга, забыв обо всем.
Мир, рожденный в любви. Не ревнив, не завистлив,
Он живет по завету – сегодняшним днем.
Золотой горизонт облака окаймили;
И пока – терпеливая труженица –
Ждет ненастья земля, в непридуманном мире
Проявляется воля Живого Творца.
* * *
Безумствовать – право поэта.
Он вечностью дышит. Но все ж
Он дорого платит за это
Тем, что на других не похож.
Не то чтоб он был безупречен
В сужденьях иль мыслях своих,
Не то чтоб в грехах не замечен
Иль грешен сильней остальных,
Не то чтоб иначе воспитан,
Не то, чтоб… А впрочем, Бог весть.
Предательство может простить он
И может погибнуть за честь.
Он может, не сообразуя
Действительность с вымыслом, жить,
Страдать от любви до безумья
И все же безумно любить.
Он ставит на чет или нечет,
Не глядя, почти наугад.
Он сам себе противоречит
На чей-то поверхностный взгляд.
Он выглядит гордым и вздорным
Рабом завиральных идей.
Но он не считает зазорным
Просить у того, кто сильней.
И раз не желает играть он
По правилам мира сего,
Все те, кому он непонятен,
Безумцем считают его.
Кто мнит себя ориентиром
Не пустит его на порог.
Но может безумство пред миром
В заслугу вменить ему Бог.
Чтоб он через все искушенья
Прошел до конца, невредим,
Чтоб славил Творца и творенье
Божественным даром своим.
* * *
Рифма, как проклятие,
Помыкает нами;
Грешное занятие –
Говорить стихами.
Со строки не спросите
Подлинного дива.
Надоело до смерти
Говорить красиво;
Гладко – да не искренне,
Ладно – да не право.
Мыслимо ль об истине
Говорить лукаво?
Пени наши, жалобы –
Что свеча на стуже;
Время не бежало бы,
Было б только хуже, –
Не понять до старости
Самого простого:
Благ – кому достало сил
Не сказать ни слова,
Благ – кто, проникая вглубь
Смысла, а не слога,
Мог, не размыкая губ,
Говорить для Бога.
Фото на заставке - Денис Смирнов
Фото на обложке - Виктор Верин
