Годам к сорока у мужчины накапливаются к бытию и вопросы, и не сказать, чтобы типовые, ответы. Он всматривается в лица родных, вспоминает ушедших, и как-то незаметно, само собой, оказывается, что идти, кроме Господа, особенно некуда. Здесь и точка преткновения.
Николай Дегтерев (Шексна) – свидетельствует, и свидетельствует бесстрашно, не отворачиваясь ни от вопросов, ни от ответов, потому что если не задать их и не ответить на них, сомнение неизбежно перерастёт в отчаяние и утопит заживо. Мало ли мы видели живых мертвецов, окормляющих себя циническими утопиями? Николай – жив, поскольку не допускает к себе мертвечину «мира». Жив упрямо, назло разлагающейся на глазах ткани бытия.
Только так и надо
Сергей Арутюнов
Автобиография
Как справиться с этим вихрем, с таким
Чудовищным вихрем дней?
Идет этот вихрь по моим родным,
Уносит родных людей.
Так был у меня отец, но он
Ушел однажды во тьму,
А может быть, за небесный кордон
К Господу моему.
И маму, и многих-многих других
Земля в себя приняла.
А жизнь шла по земле без них,
Как бы по их телам.
И время шло, стучали часы,
Стучали мои поезда.
И, будто звезды, склонялись весы
В сторону смерти. Да,
Я думал, что близок и мой конец,
И я принимал конец.
Но вдруг я увидел, что жив отец,
В ладони сжимая крест.
И в доме моем расступился мрак
Перед новой семьей,
Перед другими родными, как
Те, что слились с землей.
И в доме моем голоса звучат,
Машинка стирает белье,
Скрипит коляска, сердца стучат –
Сына, жены и мое –
Для новой жизни, для нового дня,
Которому нет конца!
А из коляски глядят на меня
Глаза моего отца.
* * *
Когда-нибудь, в тяжелый жизни час,
Меня, как саваном, накроет сном.
Так иногда Господь спасает нас,
Когда не знаем мы, как мы живем.
И будет поле, поле в этом сне,
И будет обязательно весна,
И вся природа, верная весне,
Вся будет к небесам вознесена.
И детство, детство будет там мое,
И будут там родители мои,
Но все мы будем – только часть ее,
Большой Земли, одной большой семьи.
Тогда и мы преобразимся вдруг,
И будем к Славе Божьей причтены!
И я проснусь. Но я пойму, мой друг,
Что дни мои еще не сочтены.
* * *
Залетай, скворец, погрустим,
Зиму всю в скворечнике просидим,
Поглядим на мир через круг,
Как глядел Левенгук.
Залетай, скворец, не робей.
Да не думай, что теперь ты среди людей,
Это я скорее среди скворцов –
Надоело в конце концов.
Лучше как-то у птиц, человечней, что ль.
Нет такого, чтоб причиняли боль
И совсем не брали тебя в расчет –
Птица в людях больше сечёт.
А у нас как-то, знаешь, не свой – чужой,
Не попал в струю – значит сбит струей.
Хоть с царем в голове, хоть седьмая пядь –
Все равно на тебя наплевать.
Залетай, мой скворушко, залетай.
День-другой – и зима уж придет, считай,
Да посыплет с неба белым-бела.
Лишь оттуда и ждать тепла.
* * *
Прикоснись к холсту,
нарисуй на мосту
одного меня
на закате дня.
И мое лицо
нарисуй в слезах,
безымянный ужас
в моих глазах.
Над моей головой
нарисуй синевой
небо, и как оно
плачет о мне давно,
а внизу, где река
говорит, глубока,
в перекате струй
зов беды нарисуй.
И когда ты едва
соединишь эти два
плана, поймешь, художник,
мои слова:
Бог меня зовет,
и бес манит в глубине.
А я человек, я слабый.
Помолись обо мне.
* * *
Была весна. В уране плыл Чернобыль,
О рок-концертах грезил комсомол,
В моем дворе слегка подбитый тополь
Солидно ввысь из саженца пошел.
А я был мал, я важно чмокал соску,
И я не знал о мире ничего,
Догадываясь лишь по отголоску,
Сквозь мамин голос слушая его.
А мамин голос мирным был и теплым,
И думал я, что в мире нет зимы,
И райский свет спускался к нашим окнам,
И в наших окнах отражались мы.
И что сказать, когда я слов не знаю?
Каким «агу» до взрослых донести,
Что жизнь, по существу, подобна раю,
А мы, по сути, ангелы почти?..
* * *
Есть в часах, почти уже вечерних,
Небывалой жизни красота.
Белый день уж тьмою перечеркнут,
Ночь в борьбе со светом начата.
Но горят, горят еще покуда
Фонари, глаза еще горят.
Поневоле тут поверишь в чудо,
Опускаясь в сумеречный ад.
Нет, горят и окна, и витрины,
Фары и подфарники горят,
Ртом людей глотают магазины,
Давится бумагой банкомат.
Вот идут с работы, покупают
И спешат увидеть сериал.
Это люди жизнью называют –
Где тождествен быт и идеал.
И когда немного так прикинешь,
Как бы ты такою жизнью жил,
По-любому, Моцарт, кони двинешь,
Если рук еще не наложил…
Потому я Бога выбираю,
Что Он дал мне чудо из чудес –
Не способность землю сделать раем,
А возможность прыгнуть до небес.
* * *
Вот школьник я, от времени далек,
В храм осени вступаю развеселый,
Сверкают листья, словно уголек,
И нимб дождя возносится над школой.
Не замечая луж, иду домой,
Вернее, небо в лужах замечая.
Вода и грязь сияют синевой,
С землею небеса соединяя.
В воронке лет, где вечность у щеки,
Как ветерок, прохладный и пьянящий,
Я вспомню все, но не найду строки
И вновь забуду этот день звенящий.
И школьный двор в слезинке дождевой,
И шепот трав на месте Мегалита,
И эту грязь под этой синевой,
Где осень, словно Библия, раскрыта.
* * *
Представить трудно мне, что через 30 лет
Поеду здесь опять на велике, навьючен.
Прудов твоих, Шексна, коснется чудный свет,
И будет день стоять, расцвечен и измучен.
А те, которые в колясочках сидят,
Лопочут на своем и веруют в игрушки,
В тот баснословный миг меня опередят
И, будто всадники, мелькнут на фоне пушки.
Наверно, в персть сойдут мои учителя,
И будет школа стыть, тревожная до боли,
И подо мной вздохнет тяжелая земля,
Почти уже совсем лишившаяся соли.
И нет ответа, как вопрос ни поверни:
По улице Труда и улице Свободы
Зачем они текли, всерадостные дни
И долгие мучительные годы.
Но если бы выбор был, там, через 30 лет,
Я выбрал бы тогда, седой и умудренный,
Не жизни ветреной больной и ложный свет,
Не школу, не Шексну и не велосипед,
А серую плиту, где вырос горицвет,
Где я в земле лежу, смердящий, но спасенный.
Дочке
Ты куклу уронила,
и я сказал: «Смотри,
невидимая сила
исходит изнутри,
смотри, она живая,
и требует опять,
глаза приоткрывая,
ее на ручки взять.
Она жива, покуда
ты, доченька, растешь
и веришь в это чудо,
и на руки берешь.
Творят любовь и вера
великие дела!..»
Ты куклу пожалела,
а слов не поняла.
* * *
Было так: во дворе пацаны
из рогатки убили птенца.
В ярком свете веселой весны
он упал у крыльца.
Вроде птаха: жалеть-то чего?
Но когда с перебитым крылом
он у дома упал моего,
я впервые столкнулся со злом.
Жека только плечами пожал,
Вася тронул брезгливо ногой.
Я тихонько домой побежал,
очень мне захотелось домой.
Я заплакал в кровати, потом,
даже мама не видела чтоб.
Это я с перебитым крылом
лег в кровать, точно в гроб.
Только звезды глядели из тьмы,
и никак я не мог уяснить,
как же, в сущности добрые, мы,
как могли мы — убить?
Как — играя — могли не понять,
что уже утонули во зле,
и как трудно нам будет всплывать,
а потом еще жить на земле?..
* * *
Мальчик девочке говорил:
«Бога нет, а я гамадрил.
Человеком стал – не шучу.
И от этого я грущу».
«Не грусти, - говорит она, -
Это ведь не твоя вина.
В сущности, гамадрил и я.
Гамадрилья будет семья,
Гамадрильчиков народим
И домашний уют создадим».
Мальчик в ужасе убежал,
Ведь жениться он не желал.
«Доннер веттер, да как же так!
И какой же я был дурак!
Бабам – лишь бы семью создать,
Я же – просто хочу в кровать!»
И девчонка не ждет удач:
«Что поделаешь – не альфач.
Намекай ему, говори…
Если ты гамадрил – бери!»
Плачет девочка, мальчик хмур,
Небосвода сер абажур,
Только ангел стоит, шепча,
У мальчишеского плеча
И толкует ему, любя:
«Пожалей, человек, себя,
Вспомни слово шестого дня
И родись из его огня».
***
Я сел за краешек стола
И выпил для разминки.
То свадьба, может быть, была,
А может быть, поминки.
Шел оживленный разговор
О Путине, о ценах,
То гас, то разгорался спор
В гостеприимных стенах.
Сосед мой, бывший офицер,
Зрачком почти не пьяным
Меня, как рюмку, брал в прицел
И бил по мне Афганом,
Но каждый раз, махнув рукой,
Понурый и усталый,
Он прибавлял: «Ты молодой,
Ты не поймешь, пожалуй».
Уж кто-то пел, почти блажил
(но, впрочем, так, не слишком),
А мне хозяин предложил:
«Скажи-ка тост, братишка».
И я, хоть пьяный был сейчас,
Но с мыслями собрался,
И я сказал: «Я среди вас
Случайно оказался,
Не знаю даже, чем полны
Вы, счастьем иль тоскою,
Но я желаю, чтобы мы
Умели быть собою,
Друзей любить не на словах,
Жить искренне и просто…» -
Потом запутался в словах
И не окончил тоста.
Тут кто-то вспомнил об отце,
Другие рыбу ели,
Сосед уснул. А в том конце
Киркорова запели,
А я внезапно ощутил,
Что мы сейчас не в мире,
А там, куда нас пригласил
Господь – на брачном пире.
И этот дом, и этот стол –
Не русский быт беспечный,
А сам божественный престол,
Таинственный и вечный.
Прости мне, Боже, этот бред,
Но не губи надежду,
Прости, что я сейчас одет
Не в брачную одежду,
И этих всех – прости, спаси,
Мы все за то в ответе,
Что так тоскливо на Руси
И в целом белом свете,
Спаси, не муча, не губя
Божественною силой.
И даже если нет Тебя,
Прости, спаси, помилуй.
***
Нам вина осталась, только лишь вина,
Не любовь, не верность, ничего такого.
Лишь она одна на свете и прочна,
Лишь она заслуживает слова.
Я теперь на фото даже не взгляну.
Ты меня уже забыла, знаю.
Но не забывай свою вину.
Я своей не забываю,
Потому что истина в вине.
И в конце, у мира на пределе
Не отправят нас гореть в огне –
Мы свое при жизни отгорели.
Автозаклинание
Если даже ни любви, ни веры
Нет в тебе, не плачь и не грусти,
Можно жизнь прожить и без химеры
В виде веры, Господи, прости,
Одному, без нежности и ласки,
Никого не грея на ветру,
Доиграть и без любовной сказки
Жизни хитроумную игру.
Проживем без этого обмана,
Нет любви – так не тревожьте зря!
Правда, жизнь такая, как ни странно,
Хуже смерти, честно говоря.
***
Нам дадут и огня, и стыда,
И любви нам отсыплют без меры,
Для житья нам дадут города,
А для вечности – таинство веры.
Нам дадут и вражды, и нужды,
Но друзей будет больше и хлеба,
Нам дадут и земли, и воды,
Даже небо дадут, даже небо.
Что бы ты ни придумал, друг мой,
Всё, чего бы душа ни искала, -
Все дадут в этой жизни с лихвой!
Только времени выделят мало.
***
Природа русская бедна,
зато, как и душа, сквозная,
она пронизана до дна
лучами солнечного рая.
И мы стоим при свете дня,
как грешники при божьем гласе,
как будто отблеск ипостаси
божественной в себе храня,
и впитываем благодать,
и боль отходит, как короста,
и кажется: о, как же просто,
как просто жить и умирать!
Романс №3
Что за облако? Это не облако,
это что-то живое и нежное,
это что-то плывущее около
сердца, легкое и безмятежное,
это что-то от ягодной спелости
отходящего летнего вечера,
что так высказать сердцу хотелось бы,
да сказать-то особенно нечего.
Это только слова без значения,
это все только кажется, чудится,
как во сне. Это всё, к сожалению,
никогда уже с нами не сбудется.
***
В прозрачном, сонном воздухе осеннем
Как будто жизнь твоя мелькнула вся.
Скажи, мой друг, каким еще спасеньем
Разжиться хочешь, Господа прося?
Ты дни свои бессмысленно листаешь
И эту книгу хочешь отложить.
Зачем о вечной жизни ты мечтаешь,
Когда земною не умеешь жить?
В христианина нехотя играя,
Чего ты ждешь, не веря ничему,
Когда одно упоминанье рая
Уже противно сердцу твоему?
Не надо, ты довольно притворялся,
Не стоит грезить «вечною весной».
И, видимо, теперь тебе остался
Один прекрасный смертный мир земной.
***
Любовью накроет – стоишь, как дебил,
А слезы текут и текут.
И вскрылся б давно, если б так не любил –
Весь мир – хоть на пару минут!
Как сильно и сладостно сердце болит!
И вот, все светлей становясь,
Ты дышишь рывками и плачешь навзрыд,
Как в детстве, ничуть не стыдясь.
Ты понял, ты понял, любовью объят,
Что все еще слишком живой,
И только тяжелые звезды стоят,
Как дар, над твоей головой,
И только тяжелые губы твои
И сердце, рванувшее в пляс,
Пытаются выплеснуть бремя любви
На всех, кому трудно сейчас.
Распахнута вечность, и небо в огне,
И сердце ликует, любя!..
А жизнь продолжает идти в стороне,
Обжечься боясь об тебя.
***
Вот человек родился,
потом родил,
потом умер,
а тот,
кого он родил,
еще одного родил
и тоже умер,
а тот, кого он родил,
составил рассказ,
куда поместил
и себя, и меня, и вас
и сделал
частичкой памяти человечьей,
короткой,
как сон,
как обрывок речи,
и бедной,
как почва выстуженной земли,
но все же мы жили в нем,
мы могли
любить и прощать,
рыдать и смеяться,
пока другие не могли начитаться
нашей жизнью
как чьей-то выдумкой,
развлекающей их умы.
А это не выдумка, Господи,
это мы.
это мы, Господи,
из мяса, костей и крови,
это мы, Господи,
жаждущие любви,
это мы, Господи,
не хотящие умирать,
помоги другим, Господи,
нас дочитать,
дай им силу глаза
и сердце отверстое сотвори,
чтобы мы со страниц рассказа
сошли в него,
как домой возвращаются бунтари,
понимая,
что не за что биться
в этом мире тотальной смерти, забвения, тлена, беспамятства и трухи,
а нужно просто любить,
как когда-то учили
галилейские рыбаки.
