Жалко, нор факт есть факт: не научили нас вслушиваться в самые тихие голоса. Школьный курс как нарочно выбирает из классики «самое-самое», где «в полный голос», «по праву памяти», «от имени и по поручению». А толку? Нужно прожить звуками родного языка не один десяток лет, чтобы понять, что суть его – за фразами, строками. «Микро-интонации» - слыхали?

У Виктории Каляшиной – так.

Спрашивает Господь – это ты ли? А героиня её – «Я ли…» - и сомневаясь, и мучаясь. Верьте слову, дорогого стоит. Голос Бога помнил – но смысл стихотворения в том, что – в самой последней строке! – позабыл. Несмотря на потрясение, несмотря на встречу с истинно прописной буквы, которую некоторые монашествующие ждут всю жизнь… Так-то вот.

Забыл упомянуть о том, что Виктория – лауреат конкурса «Молитва». Честь ей и хвала

Сергей Арутюнов

***

Я слышал голос Бога,
Его я видел след.
У тихого порога
молился Богу снег.

Молился он сердечно
со мною в унисон.
Лист падал на крылечко
и превращался в сон.

Сон превращался в небо
Я даже обалдел:
Бог шел ко мне по снегу,
По воздуху летел.

Мне было одиноко,
ему – не все равно.
Я помнил голос Бога,
Я позабыл его.

***

И ни один не верит,
что счастье впереди.
И откололся берег,
и нет назад пути.

ложится снег на крыши,
летит на фонари.
мы снега не услышим,
Мы умерли внутри.

Состарились, устали,
и нас на свете нет.
перед иконой в зале
всю ночь мигает свет.

Та самая, с Покрова
церковная свеча.
Скажи хотя бы слово,
начало всех начал.

Мне постоянно снится,
что между нами бой.
я утром стану птицей,
я не хочу – собой.

***

За окошком монастырь,
неба много-много.
Я кладу на лоб персты,
говорят, нет Бога.

Я целую одного
Ангела усталого.
В темноте его крыло,
как на море палуба.

В темноте его глаза
мне терзают душу.
А вчера была весна
и служили службу.

Службу солнцу и лучу,
жемчугам на ленте.
Покупала я свечу.
говорят, нет смерти.

Рождество в Белграде

Замёрзла трава под снегом,
Не вынесла света.
И падает вниз челом
Под новогодний звон.

Простенький парк Белграда,
Туда мне как раз и надо.
Чтобы стоять устало
И думать, какою я стала,

Пока в золотой карете
Едут по снегу дети,
Их счастья не видят кони,
Меня и деревьев кроме,

И там, где пригрелись кошки -
Скамейки без левой ножки
Возле пустого храма.
И только небо - прямо!

Я загляну за дверцы:
вот тебе, здравствуй - сердце!
Силы его увяли.
Ты ли? - Бог спросит. - Я ли...

Пасха в Вене

Костер свечей,
Как теплый мед с цветов.
Вагон грачей,
Как дождевые тучи.
Вот дом стоит,
в нем не хватает слов,
и каждый гость в нем -
это просто случай.

Где дом стоит,
там ласковый апрель,
Под шум магнолий
кормит птиц немецких,
как на рассвете
поит мать младенцев,
Седая и не спиленная ель.

О небесах тихонько
говоря, идут со службы
бабушки и дети.
И думает о радостном,
о смерти,
цветок, упавший
в солнце янтаря.

И яблоком румяным
веет лик печального
провидца на иконе,
как будто кто-то
есть хороший в доме,
К которому ты, праздный,
не привык.

Слава

Любовь не была хорошей,
Такая живёт два лета.
Снег первый, и звёзды тоже,
Как бисер святого хлеба.

На Славу купили свечи,
Несли в темноте их утром,
И двигались твои плечи,
Как ангелы, почему-то.

Любовь не была как мама,
Она в happy end не верит
Крыльцо молодого храма
Похоже на тёплый берег,

Гуляют у входа птицы,
Мальчишки едят просфоры.
Земля твоя многим снится;
Я видела: там, где горы,

Живут неплохие боги,
Их добрых несколько сотен...
Но ходят чужие ноги
Из дома — и в дом напротив.

Страстная Седмица 

Я задумалась:
Новый или Ветхий завет,
Черный монах (монах, а молодой),
Будет молиться (ямочка над губой):
«Смерти нет,
Смерти нет».

Галочке девять лет.
Девочка говорит:
«А у меня в марте не стало брата.
Он был таким! — говорит, —
Он был из тех, — говорит, —
Кого беречь надо.
Несправедливо: весна, ярмарка, куличи…»

Страшно красиво: на самом верху — грачи,
семинаристы в рясах,
в службу свою первую,
басом кричат «Верую».

Всё, как всегда, сами
Видели: день ясный,
Храм на холме стоит.
«Думаю, что вернётся, —
пусть не ко мне, — к маме» —
девочка говорит.

Пасха грядёт в субботу.
В комнате — никого…
Разве такая воля Его?

Лазарева весна

На смерть выходного снега,
на розовый след заката,
на бабочку из коробки
глядит мой последний сын.
Под стёклышком оберега
два листика винограда
и синий цветок заколки,
который звездою был.

За храмом-рассвет, и цапля
летит близ корявых сосен,
там строили домик дети
и прятался в воду лес.
Я речка, а сын мой капля
и нас птичий гон уносит,
нас, крохотных, не заметят
вдоль жёлтых дорог небес.

Жив жук в кулаке, как в гипсе.
И жгут черный снег у пирса,
где пахнет корой и ветром,
где кто-то оставил гроб.
И - первый мой сын - последний.
И в первый наш день весенний
стояли мы с ним под небом,
его целовала в лоб.

Он лучше всех звёзд на свете,
в нем все мои сны, все дети,
душа, как свеча во храме,
всех вёсен земли весней.
И я даже вижу бога,
к нему поросла дорога,
и даже звоню я маме,
и, нет, не ругаюсь с ней.

А снег выходной снаружи
к утру превратится в лужи,
теперь он как ветер в парке,
прозрачно его крыло.
И голубь летит на крестик,
мы спим, как котята, вместе,
и пахнет цветком и лесом
на Родине у него.