Библейская поэзия – возможна! Эту светлую весть приносит нам поэт Леонид Советников из Рыбинска, где, несмотря ни на какой весьма условный «север», возможна любовь не исключительно к образам Библии, и тем более не к «миру», а к самой жизни.
Парадоксальным выглядит порой максима о том, что чем более скорбь о бытии, тем больше ощущается любовь к нему, но только для неподготовленных верующих. Нет ни малейшего парадокса в том, что строки, полные кажущегося надрыва, пронизаны светом, преломленным виноградной лозой, оранжевыми песками Святой Земли. Что случилось там, и случается, и ещё случится многократно – здесь, и это чудо.
Библейское легко распознаётся по лексикону: он столь богат, сколь только можно себе представить
Сергей Арутюнов
Я ВЫЙДУ ИЗ ДОМА
Дождливое утро. И роща промокла.
Вдруг звякнет струя, будто лопнет струна.
И галочья стая, звучанья полна,
С каким протирают оконные стёкла, –
Сорвётся с дерев на пустые зады,
На бледность отав, на скупые подзолы.
И ринется ветка сквозь капель узоры
К спокойствию рамы – оконной узды.
И годы пройдут. Как сквозь кальку, невнятно
Проступит – и время, и место – среда.
И, узостью жизни охвачен, тогда
Я выйду из дома в зелёные пятна
Дрожащей листвы и скользящей травы,
Как Ной выходил, бре́дя мхом и болотом,
Резучей осокой, колючим осотом
И счастьем, с каким не сыскать головы.
КАМЕНЬ
Шумят века, поют ветра
И завтра будет, что вчера.
И Баальбек возводит Каин
В надежде скрыться от тоски.
И стены башен высоки,
Но давит неотступный камень.
Он, даже вырвавшись из рук
И воплотившись в дальний звук,
Вернётся камнем преткновенья.
Настигнут камушком своим,
Не знает мир, что делать с ним,
И отсылает в поколенья.
Покуда камню стать Петром,
Куются молнии, и гром
Гремит. И суша погрузилась
В пучины вод. И в гневе волн
То ры́чит лев, то мы́чит вол,
Но в безднах не ночует милость.
Покуда камню лечь углом
В единый храм, в надмирный дом,
Цари младенцев истребляют.
Текут народы, как пески,
И в Мёртвом море рыбаки
Всё так же сети расставляют.
И снится камню страшный сон,
Что не в пустыне брошен он,
А в вечном пекле – голосящим!
Вот подрастёт, вот в ум взойдёт,
И мы под ним не свой исход,
А безысходный гнёт обрящем.
СУЛАМИТА
1
Если ревностно ухо к напеву,
Зренье к чистому образу склонно,
Полюбуйся на юную деву
Средь цветущих садов Соломона.
Оглянись, оглянись, Суламита,
Белой лилией кудри укрась.
В восхищении царская свита:
Столько неги у солнца украсть!
Тень сбежит, и прохлада провиснет.
Теплотой отягчённой завертит.
Постигая премудрости жизни,
Мы вдвоём позабудем о смерти.
2
Ночь дохнула прохладно и сыро.
Не вошёл, лишь взглянул свысока,
Как с перстов моих капало миро
На хитон и на ручки замка.
Я забылась, я громко стенала,
А в ответ – океан тишины.
Стражи сняли с меня покрывало,
Стерегущие стены и сны.
Если б братом он был, чтоб могла я
Целовать на виду у людей!
Только ревность – сестра моя злая –
Ближе милого, стражей лютей.
***
Строкой отдельной всякий стебелёк.
Быть может, мир – такой полувенок?
……………………………………… Аграфа
Цветёт сирень, как девушка, упруга.
Скользит ручей пружинистой змеёй.
Тугую стернь взрывает лемех плуга.
Небесный пласт срастается с землёй.
Всё слова ждёт, чтоб хорошеть всегда,
Но пласт вверх дном – чернеет борозда.
Навстречу – листья мать-и-мачех луга.
……………………………………………
Цветёт сирень, как девушка, упруга.
Ты ищешь пять случайных лепестков.
Без них весь сад – скопленье пустяков,
Одних кистей затверженная фуга.
Букет от глаз не в силах скрыть испуга:
Вдруг счастья нет и шутка – день седьмой?
Скользит ручей пружинистой змеёй.
Скользит ручей пружинистой змеёй.
Тебе давно недоставало друга.
Кто знает мира древнего устой?
Глубинный камень, что всему натуга.
Есть ключ и омут. Между ними – мрак.
Сквозь мрак и холод всходит жизни злак.
Тугую стернь взрывает лемех плуга.
Тугую стернь взрывает лемех плуга.
Суровый муж в работе изнемог.
Не вырваться из замкнутого круга,
Но бережёт и дом, и пашню Бог.
Журчит вода. Выводит трель пичуга.
Прохладен дол с вечернею зарёй.
Небесный пласт срастается с землёй.
Небесный пласт срастается с землёй
От борозды – до свежего погоста.
И человек в разладе сам с собой,
Где богу – и предвидимо, и просто.
Отходит мира ветхая короста.
Восходит Вифлеемская звезда.
Всё слова ждёт, чтоб хорошеть всегда.
Всё слова ждёт, чтоб хорошеть всегда.
И мальчик в храме подхлестнул года.
Изумлены ходящие пред Яхве:
Чист голос, как текучая вода!
Полезному не сделает вреда,
А вредное – смоковницей зачахнет.
Но пласт вверх дном – чернеет борозда.
Но пласт вверх дном – чернеет борозда.
И хлеб, и воля – достаются туго.
В нас суть зерна: дичаем без труда,
Когда течём по жизни, как вода,
Поём, как беззаботная пичуга.
Лежат пласты – прошедшие года.
Навстречу – листья мать-и-мачех луга.
Навстречу – листья мать-и-мачех луга:
Потвёрже – к небу, понежней – к земле.
Вот мера трав. И средство от недуга.
Прохладный свет на сумрачном тепле.
Поверь, природа помнит дальше нас.
Срастается с землёй небесный пласт.
Цветёт сирень, как девушка, упруга.
ИНОК
В сумерках по хляби шёл, по полю,
Поднял взор – и не нашёл колодца.
Вдруг припомнил: не за труд и волю –
За смиренье благодать даётся.
Вот, решил от братьев удалиться,
Да воды, больные, захотели.
Гнал себя: позволил простудиться,
Проще быть внимательным – в метели.
Стал. Молился молча, неторопко,
Пред Всевышним наша доля – смердья.
И сквозь вьюгу проступила тропка –
Нет греха, что больше милосердья!
Весь иззяб, ища лесную рамень,
Отыскал застывшую колоду:
Или думал, что во всём исправен? –
Всё корил, зачерпывая воду.
***
И ветер стих, и день поблёк.
Деревьев нищи изваянья.
А лучший мир – он так далёк,
Так призрачны его сиянья,
Что передать не в силах слог –
Косноязычья грозный атом.
И на листву, как на ожог,
Снег налипает мокрой ватой.
А жизнь ругающий – Иов,
Старик, что сам себе бормочет.
Дай Бог ему приветных слов
И неба чистых оболочин.
***
Земное долголетье – от земли,
От неба в нас – ко времени презренье.
Поля пусты, деревья на мели –
Знакомое душе тихотворенье.
За осени кострами – чистота
И холод, будто не закрыта вьюшка
Небесная. И виден край скита
В заиндевелых замерших опушках.
Взгляд покорён суровой простотой
Земли, где даже спящий куст врачует
Слепую душу, и слепая чует
Блаженства в небе отблеск золотой.
***
Не стой, дружок, на паперти,
Душе не всё равно.
Уж плоть, не хлеб на скатерти;
Кровь в чаше, не вино.
Песочком лёд ступенчатый
Посыпан у дверей,
И мальчик покалеченный
Глядит, как иерей
Справляет службу верную,
О милости моля…
И ждёт зарю вечернюю
Плачевная земля.
***
Пора уж к веку золотому
Припасть натруженной пчелой
И слов горчащую истому
Сбирать для фразы ключевой.
И сквозь черты чертополоха,
Бурьяна буйство, мощь хвощей
Приметить, что не всё так плохо
В природной прихоти вещей.
Что, разгоняя кровь по жилам
Юнцам и даже старожилам,
Немеет мир пред глубиной,
Лишённой твёрдого значенья,
Но полной тихого свеченья,
Неясной прелести земной.
А в небе клин и лист кленовый –
Приметы осени, где новый
Короткий век дарован мне.
И я в тоске провинциальной
С какой-то нежностью печальной
Гляжу на летний куст в огне:
Он уподоблен купине.