О лучшей современной поэзии говорить почти невозможно: во-первых, она куда лучше говорит сама за себя, а во-вторых, определений к ней почти не подбирается. Она просто есть.
Ольга Аникина – одна из самых одарённых выпускниц Литературного института имени А.М. Горького последних лет, и степень её имплантационной целостности в современном контексте – одна из самых значительных.
Будто бы в лёгком и ни к чему не обязывающем разговоре поэтом проговариваются самые серьёзные положения: стирание человека как фигуры и исторической, и биологической.
Ольга – профессиональный врач, видящий страдание каждый день и потому каждый день заново подбирающий ключи к заржавелой скважине бытия-небытия. То, что не может быть осознано как порог ощущений, превращается ею в блистательный ряд картин, каждая из которых и лаконична, и заключает в себе спрессованные и жаждущие раскрытия миры.
Бессмысленно толковать их: читатель сам пресуществится толкованию, если попадёт в прихотливый ритм и ощутит, каким безбрежно живым и прочувствованным может быть сегодня русское слово
Сергей Арутюнов
***
Я знаю: день за днём меня стирают,
пространство очищая для других,
чтоб им хватило места для разбега.
Так ластик-мышь бежит по чертежу,
так шаркает подошва по асфальту,
скользит сандалик с хлястиком торчащим
по белым, розовым, зеленоватым,
по неумелым линиям кривым.
И вот он, след мелковый, известковый,
и вот он, скрип очищенной бумаги,
её уже разглаживает кто-то
и крохотных сдувает червячков.
Спасибо тем, кто вовремя исчез,
оставив истончённую поверхность
и след цветной на маленькой подошве,
прозрачный знак, заметный лишь тому,
кто будет следующим.
Балкон
Простецы-бальзамины, бегонии лист восковой,
граммофоны петуний, висящие вниз головой,
горделивые бархатцы, жёлтый, шафрановый сад
и вербенные, пенные тучи плывущие над.
Золотые ростки из бумажных стаканов
по ящикам расселены.
это признаки лета, как ёлки в квартирах -
примета зимы.
И цветку достаётся
немудрёное место в горшке подвесном,
он под солнцем и ветром растёт,
и не думает об остальном.
Как наступит октябрь и спустится с неба
зима, холодна и темна,
и покроются инеем тонким
зелёные пальцы вьюна,
и рука, что лелеяла, дёрнет из ящика стебель
и прядку корней -
невесёлая участь, и разве расцвёл бы простец-бальзамин,
если б думал о ней.
но по нитке, от самых перил
до резного ребра козырька
плющ ползёт, однолетка,
и дерзость его высока,
немезия немеркнущим глазом
глядит из балконной листвы
и зевают, безмолвные рты разевают
цветочные львы.
***
шумящий, смешанный, сосновый,
глядящий свысока
и сосны – каждая как слово
праязыка
прикованы к земле, и всё-таки парят.
слагают звукоряд.
не говорят.
хотелось бы, чтоб сосны говорили –
но это уж навряд.
и я меж них – как звук,
что был утрачен
или
из языка изъят.
***
Как воробей, попавший в бурю,
летит за собственною дурью –
с кем не бывало, Боже мой,
когда светильник гаснет в штольне –
тебе б домой, проспаться, что ли –
какое, к лешему, домой.
Висеть над мёрзлою водою,
стоять под чёрною ладонью
и не пытаться отвести –
пока мне, грешному, пока мне –
такая трещина по камню,
что время сквозь неё свистит,
и лупит дураку роже –
да ладно, ерунда, должно же
хоть у кого-нибудь болеть
за всех, кто с каменными лбами
здесь, над гранитными гробами,
стоит которую столеть.
Не очень лёгкая работа.
Пусть я и буду этот кто-то,
чтоб ветер голосом ломать,
из сил последних, воробьиных
лелеять чьих-то нелюбимых
и чьих-то мёртвых обнимать.
***
внутри физалиса, в оранжевом райке
в бумажном невесомом гробике
под крышей золотого абажура
останусь я, пускай в твоей руке
качается его архитектура.
поющие на призрачных хорах,
живущие в прошедших временах
глаза открыли, развернули ноты,
и там, где было тление и прах –
шафрановые развернулись своды
и луковки прозрачных куполов.
лучи, мечами стены пропоров
ложатся на пол, как листва сухая.
там комната, а может, мастерская.
там печь горит, из отсыревших дров
невидимое что-то выдыхая.
***
когда Ты складываешь меня из букв –
на Тебя уповаю.
когда Ты играешь меня на скрипке –
на Тебя уповаю.
когда Ты чертишь меня Своим грифелем –
на Тебя уповаю.
будут прекрасны
и слово, и музыка, и чертёж.
не знаю только: покажут ли мне,
то, что выйдет в итоге?
кто будет жить в этих светлых домах,
которые Ты начертил?
кто зарыдает над музыкой,
кто перечтёт написанное?
не я,
кто-то другой.
вот и мается человек,
мучается,
всё не хватает ему чего-то,
чего-то этакого,
знать бы чего,
разве может ведать
незавершённый набросок,
чего ему не хватает.
***
Он неимущ, и может быть, поэтому
ему дано повелевать предметами.
Ему ни в чём избыток не обещан,
но может он, как из опары блинной,
из воздуха испечь такие вещи,
что никогда не испечёшь из глины.
Он бессловесен, ему просто не о чем.
Вокруг него сияющие мелочи.
Снег на песке, бессонный мотылёк,
спина травинки, злой зрачок вороны –
как боги, абсолютны и огромны,
пока их в слово кто-то не облёк.
Он тот, кому не нужно правоты,
и взгляд его прозрачнее воды.
В нём отражённый бережно и нежно
качался пруд, камыш дрожал как свечи.
Я глаз его не видела, конечно.
Рябь золотая, вздох травы прибрежной.
Псалом
Боже! где же наконец берег всего?
Н. Гоголь
По бульвару, по крыше и пО дому
Кто-то ходит, виляет хвостом.
Как они разгулялися, подлые,
Перед самым Великим Постом!
Не возьмёшь меня, чёрт, руки коротки!
Что ты прячешься там, под столом?
Человек запирается в комнатке,
У него есть кондак и псалом.
Поднялася несметная силища –
Сотрясается старая клеть
Нелегко Николаю Васильичу
В одиночку её одолеть.
Липнут мысли холодными прядями
От касания маленьких лап.
Не пиши, если Богом не дадено.
Не глаголь, коли духом ослаб.
И качается пол под коленями,
Как живое дрожит существо.
Где же, Господи, мне избавление,
Где же, Господи, берег всего?
Только темень в дому и на лестнице,
Только шороха сбивчивый ритм,
Только лист – он горит и белеется,
И белеется он, и горит.
***
Те берега, исполненные света,
где солнце словно лодочка с гребцом,
где после лета наступает лето
с неведомым, невидимым лицом,
где нам с тобой немножечко за тридцать,
и лишь вино стареет в погребах,
где живы бронзовик и бабочка-ночница,
и птицы на цветущих деревах.
Где птичье не тускнеет оперение,
не исчезают буквы на песке,
и дважды в год на улицах сирени
и для вражды нет слова в языке.
***
И всё-то никак не уймётся,
и в стёкла холодные бьётся,
и сыплется с крыльев пыльца или прах.
Последний неспящий посланец народца,
живущего в разных мирах.
Зимой тут морозы такие,
зачем же сюда вопреки им –
к чему этот странный каприз?
Как имя твоё? Николай, Евдокия,
Мария, Варвара, Борис.
Обрывки слагаются в лица.
Колотится сердце-ночница,
Шатаются хлипкие рёбра окна.
Пока мотыльковая музыка длится –
дом помнит свои имена.
***
Всё сущее
и солнце в листьях клёна,
сперва в зелёных,
в жёлтых,
а потом
в невидимых,
и вот пустая крона
становится
одним сухим листом.
Затишье, вдох –
и круг ещё не начат,
и воздух
в лёгких ветках надо мной
сияет оттого,
что жизнь прозрачна,
как дерево
перед большой зимой.
***
Порхнула стая мелких птах
и скрылась у реки.
Гуляй, Адам, гуляй в садах
последние деньки.
Седлай скорей велосипед,
пивка плесни в сосуд,
а если скажут, пива нет
бери что продадут.
Что трепыхается в груди,
как рыбица в сети?
Но ты на раму, впереди,
подружку посади.
Ей всё, что будет - невдомёк.
Смотри, она вот-вот
завяжет волосы в пучок
и в озеро войдёт,
войдёт и воды возмутит,
качнётся донный ил.
И робко из кустов глядит
Архангел Михаил.
***
привыкнув и бояться и молиться
по контуру, по краю, по границе
я медленно иду, и ты идёшь,
вдыхаешь инородные частицы
и говоришь спасительную ложь.
всё будет хорошо, ты сам-то веришь,
что, как и прежде, зацветает вереск
на склонах. и неведомый рыбак
всё так же тянет сеть свою на берег,
и чайка в небе делает зигзаг.
развалины стоят, плющом увиты;
мы думали, так исчезают виды,
но ты живёшь, и я живу пока.
и древние расшатывает плиты
чуть слышное дыханье ветерка.
Фото на заставке - literratura.org
