В поэзии Виктора Петрова мгновенно ощутимо слияние слова и жизни, он как будто выплёскивает всё пережитое и унаследованное в каждом стихотворении, четверостишии, строчке, слове… Его индивидуальная поэтическая речь словно выражает всё троичное и собранное воедино в человеке - дух, душу, тело. В стихах Петрова улавливается осмысление и осознание великого жития русского народа, с которым у поэта один крестный путь и крестный взлёт. И будучи неотделимой частью народной эстетики, его стихи противостоят злу и олицетворяют добро, которого так всегда не хватает нам в нашем Отечестве, измученном и несломленном.
Александр ОРЛОВ
***
Смотрите: мукою Христовой
Искажены мои уста!
Я думал: слово – это слово,
А слово – это взлёт креста…
Шептать слова и – быть распятым,
Терновый вытерпеть венок
И белым светом, белым платом
Не удержать кровавый ток.
КРЕСТИЛЬНАЯ ЩЕПОТЬ
Знать ли вятских лесов глухомань
И вещуньи певучую речь,
Если вновь атаманит Тамань,
Снаряжая паромы на Керчь?
Окрылённая чайками высь,
Угловатого паруса бег...
Вдалеке же глазастая рысь
Испятнает порошистый снег.
Я на юг и на север пойду,
Потому как не ведом предел.
Август крымскую сжёг лебеду –
Жар идёт от касания тел.
Море с морем сошлись... Так и мы...
Жизнь слиянная, жизнь заодно.
Это жизнь по Ремарку взаймы,
Двуединое общее дно.
Шторм выносит к тебе, а не к ней;
И – солёная накипь на мне,
И разбиться бы мог у камней,
Только жизнь и взаймы, и вдвойне.
Здесь подкову свою оброню,
Да не кинусь потерю искать,
Лишь скалистую трону броню –
Самому бы скалою и стать.
Мне уже не сойти с этих мест
До мгновенья последнего вплоть,
И не прост воспаряемый жест,
А крестильную явит щепоть.
***
Река замерзала, замёрзла.
Железом гремят поезда.
И прорубь укажет звезда,
И плеском аукнутся вёсла.
Ступаешь в крещенскую воду,
Наяда – моё божество!..
И накрест прорубленный створ
Грехи омывает народу.
Мы грешные – я так особо! –
Страстей и гордыни рабы.
Бежал бы куда от судьбы –
Зароком повязаны оба.
Не вместе, а ближе, чем вместе;
И рыскает рыжая рысь,
И сосны царапают высь...
Чего же скупишься на вести?
Разлука причислена к бедам –
Верстой погоняет верста.
И свет неприступный Христа
Невидим, неслышим, но ведом.
ВЕЩИЙ СОН
Николаю Туроверову
Вознесенье пасхального гуда,
Только взор упадает во тьму…
Этот сон, я не знаю, откуда,
Этот сон, я не знаю, к чему:
Скачет лошадь, убитая лошадь,
Мимо русских кладбищенских плит;
След копытный – свечение плошек,
Дым встаёт и к востоку летит
Против сильного ветра – в пределы,
Где невмочь и терпеть и любить…
Белый флаг – наше белое дело,
Золотая рассыпалась нить;
Ну а дым – всё чернее, чернее,
Развевает, как искры, шитво:
Я на родине, только не с нею.
Как мне жить, если всюду мертво!..
Окровавилось бранное стремя
И загнало казачьих коней.
Кто стоит, ожидая расстрела?
Тот, кто родину любит сильней.
ИОРДАНЬ
Иорданской водою омылась
И забыла, что было вчера.
Солнце белое – высшая милость –
Осветило мои вечера.
Полетела сама голубицей
За пределы предела дорог…
Я себе показался убийцей,
Но дарует прощение Бог.
Он прощает убийство любови,
Излучая фаворский мне свет:
Повторюсь не в расхристанном слове,
А открою священный Завет.
И теперь серебрится олива
И заходится в плаче стена.
Ты от счастья была несчастлива,
Это счастье – когда не одна…
Потому и пройти по воде ли,
Пять хлебов, голодая, вкусить
И святую рубаху на теле
Не сорвать и уже не сносить.
Мне бы тоже омыться – по-русски! –
Вифлеемскую зрея звезду…
И ворочаю плечи до хруста –
Иордань прорубаю во льду.
СОЛОВЬИ
Мы с тобой оба два соловьи сумасшедшие.
Я тебя не предам, не продам по рублю –
До последнего буду хрипеть, что люблю,
Если даже разлуки силок сдавит шею мне.
А во мраке почудятся выступы здания,
Где неясные тени колеблет сквозняк,
Где пускают по кругу и пьют депресняк...
Только б свидеться нам и сказать: «До свидания!».
Ты болела – крестила решётка ажурная –
Ты сходила с ума и едва не сошла,
Ты искала, сыскать не сумела тепла...
У палаты ни вьюга ли в белом дежурила?
Или кто-то другой, что не ведает промаха,
Если в обморок вешний упали ветра,
И почти не колышется лодка с утра,
И уже задохнулась цветеньем черёмуха.
Селигерское низкое небо увидеть бы,
На смартфоне молчанье твоё перечесть...
Как мне сладко испытывать женскую месть;
Если стоит на свете кому и завидовать,
Так пустое – кривиться нет смысла усмешкою
И завидовать боле не станется сил,
И прощенья прошу, как ещё не просил,
И решиться бы мог, да постыдно всё мешкаю...
Разве можем не петь – соловьи несусветные?
Любим так, что уже ненавидим теперь!
Лишь бы поезд упрямо отыскивал Тверь,
Лишь бы губы твои размыкались ответно мне...
Ну а Волга, совсем на себя не похожая,
Истекает речушкой, меня захватив,
И звучат неумолчно для нас, как мотив,
Плёса гладь и церквушка белёно пригожая.
ПОЕЗД
Поезд шёл в ночную пору
Расписанию вдогон,
И вольготно было вору
Спящий обирать вагон.
Вор в законе издалёка –
Не улыбка, а оскал,
Чёрный глаз, гортанный клёкот –
Души русские искал.
И, куражась, для почина
Сунул нож проводнику:
Пусть заткнётся дурачина,
Служка жёлтому флажку.
Заградил дорогу тельник –
Только что он мог спьяна? –
И скользил по лицам тенью
Тот залётный сатана.
Облапошил молодуху,
Не перечил инвалид…
К моему приникнул уху:
– Что, мужик, душа болит?
А душа и впрямь болела,
Так болела – невтерпёж,
Впору вырваться из тела
Да и броситься под нож.
Душу клятую и битую
Как таскать не надоест?
И ворюга хвать в открытую
Мой нательный медный крест!
Непробудный сон России
Ехал с нами, нами был,
А вокруг леса, трясины,
Мрак и морок, глум, распыл…
Поезд темень рвал, стеная,
И являлась неспроста
Родина как неродная,
Хоть и русские места.
Ирод сгинул. Слава богу,
Не заметил пацана,
Что не вчуже знал дорогу
И очнулся ото сна.
Будь ты проклят, чёртов потрох,
Ведь сошли бы под откос,
Но спасителем стал отрок
С нимбом золотых волос.
Он глядел и ясным взглядом
Успокаивал вагон,
Что проехал рядом с адом,
Оборвав невнятный сон.
Поезд шёл, летел по свету,
Как всему и всем ответ:
Ничего святого нету –
Ничего святее нет…
ЧЁРНЫЕ ИЗБЫ
Между чёрных порушенных изб
Что за птица летает и плачет?
Вверх метнётся и падает вниз,
И заросшей тропы не означит.
Знак летучий, как мета креста –
И стою, и немею у горя,
И рябиновой раной Христа
Кровенеет Голгофа угора.
Птица-крест – не судьба ли моя,
Что за мною повсюду летела?
И на свет выползает змея,
И не чувствую более тела.
Я вернуться бы мог, да не смог –
Ни людей, ни подковы на счастье;
А змея обвивает порог,
И толкается кровь на запястье.
И всё то, что со мной – не теперь,
Но случилось уже и случится...
И не ветром откинута дверь,
И рябина ли кровью сочится.
Сгнил порог – не взойти на него,
Развалились трухлявые плахи.
Сгинь, змея не от мира сего!
Упокоился мир сей во прахе.
Некто ходит по свету, и здесь
Процветут заполошные дали,
Чтоб распятого заново днесь,
Покаянно крестясь, увидали.
РУССКИЕ
Никто – ни бог, ни царь такой-сякой –
На русские вопросы не ответит,
Пока нам солнце аховое светит
И тучи ходят хмуро над рекой.
Спросить героя?.. Но сменился строй –
Героем не становится любой;
Последний бог и царь: кому – рябой,
Кому – последний, может быть, герой.
Мы – русские, и больше ничего.
Разделят нас на две неравных части:
Одним сибирское привалит счастье,
Другим – Европа… Только и всего!
Ты этого хотел, Иван-дурак?
Ужель про «больше ничего» не слышал?
Чего же ты с котомкой в поле вышел
И стал?.. Зачем стоишь? – «А просто так!»
РАБОЧИЙ РАЙОН
Белый день за рекой, за рекою
Начинается красной строкою.
И железные трели трамвая,
Тишину на клочки разрывая,
Не разбудят рабочий район –
Это сон, крепкий сон, мёртвый сон.
Только вдруг посредине разора –
Утоление чистого взора:
Купола обретённого храма
И в толпе – просветлённая мама…
Это Пасха – воскресший Христос
Разрешит за вопросом вопрос.
Принимают церковные своды
Сыновей подневольной свободы.
Если душу спасёшь, то не страшно
Быть презренным, голодным, уставшим…
Пробуждайся, рабочий район! –
Звон пасхальный, божественный звон.
БАБОЧКА СЕРДЦА
Витала бабочка над нами,
А мы с тобою – взор во взор,
Но твоего глазного дна мне
Достать нельзя наперекор
Сиреням вкруг – до помраченья,
До отторжения любви...
Объята страхом – страх леченья.
Зовёшь меня... Всегда зови!
Томимся в клинике с тобою,
И рву мольбой на части грудь:
«Господь, спаси от боли болью,
Храни её – меня забудь!»
И вслед тебе по коридору
Другая бабочка мелькнёт –
Сама невидимая взору,
Верша спасительный полёт.
Она проследует в палату,
Куда заказаны пути.
Лети к рассвету, не к закату,
Лети же, бабочка, лети!
И скорой помощи сирены
Кричат взахлёб и без конца,
Но под наркозом пусть сирени
Коснутся милого лица;
Тебя спасут и мановенье
Прозрачных двуединых крыл,
И бликов по челу скольженье,
Как будто близкий близко был...
Когда же выйдешь – никакая,
То бабочка прервёт витьё
И сядет, крыл не размыкая.
Не сердце это ли моё?
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ
Этот ангел-хранитель всегда и повсюду
У плеча твоего, и не знает никто.
Службу тайную ты не сочти за причуду:
Душу он запродаст, лишь подать бы пальто,
Чтобы к шее открытой припасть изумлённо
И слезами обжечь – не увидишь тех слёз;
От тебя ни на шаг, окликает: «Гулёна» –
И целует ауканьем возле берёз;
И в троллейбусе том, что набит до отказа,
Прикрывает собой от нахрапистых тел;
Он хранит – и не бойся вороньего сглаза;
Ты его не жалей, только так и хотел;
Сколь ни есть у тебя ухажёров и татей,
С ним столкнутся, а он – и огонь, и металл,
Виноватится после, и нет виноватей,
Будь иначе, навряд ли бы ангелом стал.
А наступит черёмуховое удушье,
Рядом ангел – последний на грешной земле.
И ненужной окажется больше подушка –
Засыпаешь к утру на измятом крыле.
