Эти стихи достались мне недавно, участием моей выпускницы и замечательного поэта Тамары Сафаровой, живущей в Биробиджане, и прежде я, к стыду своему, никогда не слышал этого имени – Ирина Комар.
Что же – в стихах? Пение ручья, свист полевого ветра, запах полевых же цветов. Тихий-тихий голос, полный любви и боли. Так пишут в России. Уточняю – в Хабаровске. Ещё уточняю – окончив Литературный институт и не возымев ни буйной никчёмной славы в столицах.
Эти стихи – о времени, о стране, и лишь иногда о себе, но никогда не настаивая на самости, не обрушиваясь в сожаления даже в сокрушении, а смиряясь с естественным и даже не естественным ходом вещей. Тем самым поэзия Ирины – верующая, и верующая органически, потому что иначе нельзя, иначе – погибель духовная. А умирать при жизни русские люди не могут. Их не научили гниению сознания, тлению смыслов, сбрасыванию с себя человеческого облика.
Вот почему от стихов Ирины Комар становится прохладно и блаженно. Они не душат, они – дают свободу духу. И спасибо ей на том
Сергей Арутюнов
ВРЕМЯ
Время нас учит страдать и молиться:
«Не обдели меня! Не обдели меня!»
Время почти не имеет границы
И не всегда окликает по имени.
Может, порой ошибаются звёзды?
Мера познания, мера ошибки,
Хитросплетения слов и улыбки –
Всё в этом мире смешно.
И серьёзно.
Кто разгадал эту древнюю тайну?
Точность, с которой сплетает Природа
Тонкую нить сохранения рода, –
Не обсуждаема. И не случайна.
Просто и мудро, в извечном порядке
Движутся воды и длятся мгновенья.
И неизменны пути Сотворенья,
Как откровения в школьной тетрадке.
ПРОДАЁТСЯ БРЕВЕНЧАТЫЙ ДОМ
1
«Продаётся бревенчатый дом», –
Объявление на остановке.
Так и видится: солнышко в нем –
Золотые на стенах подковки,
И картошки пахучий дымок,
И нехитрая с луком заправка,
И… четырнадцать маленьких ног,
Так уж чинно поджатых под лавку.
А в сенях – ледяная вода!
И кадушки с грибами в подвале.
Так и было, должно быть, когда
Все птенцы под крылом ночевали.
Я притихший представила дом
И бездонные окон колодцы.
Сиротеет родное гнездо
И по сходной цене продаётся…
2
Он владел дорогим ремеслом
Нянчить раны, вынашивать судьбы.
«Продаётся бревенчатый дом…» -
Объявленье простое по сути.
Сколько вод в океан утекло!
Сколько сил, доброты и страданий!
Эти стены хранили тепло,
Простоту родовых начинаний.
Время споро изводит дрова,
Тёплый пепел швыряет на ветер,
А Иваны не помнят родства,
Разбредаясь по шумной планете.
Полонит огороды трава,
Всюду буйная удаль разрухи,
И щемяще спокойны слова,
Как предвестники горькой разлуки:
«Продаётся бревенчатый дом…»
ПЕРЕЧИТЫВАЯ РУБЦОВА
Эту жизнь принимая за истину,
Подчинённую строгим штрихам,
Как к земле, дорогой и единственной,
Припадаю к рубцовским стихам.
Верю! Верю берёзам их северным –
Я таких же касалась рукой,
И пчеле над разбуженным клевером,
И дымку за погасшей рекой.
Мне легко по строкам его бродится,
Все слова так весомо просты,
И в который раз сердце заходится
От пронзительной той простоты.
ПОЭТ
Эпоха разгоралась всем на диво,
Застигнув сразу с нескольких сторон.
Иных времён иные бригадиры
В своих бригадах задавали тон.
В калейдоскопах клацали стекляшки,
Дымилась смерть на кончике иглы,
И вскакивали, словно неваляшки,
Всё новые ценители игры.
…А он бродил по тропам заповедным,
Пересекая шумный белый свет.
Свободным быть и безрассудно бедным –
Он это право выстрадал, поэт.
Теперь он точно знал, что мир просторен,
И даже мог, дыханье затая,
Улавливать в бессвязном разговоре
Отчётливые нотки бытия.
Любовь и смерть, отвага и беспечность –
Весь мир на острие карандаша.
А впереди уже разверзлась вечность,
И сделать оставалось только шаг.
ОБЕЛИСКИ
Для живущих рассветы встают над землей.
В память павших встает обелиск.
Кто перо отточил,
Кто кивнул головой –
Вот и вписан в Историю лист.
Пусть не всё мы узнали
До дна, до конца,
Пусть колеблются чаши весов,
Но по-прежнему несколько граммов свинца
Тяжелее литых орденов.
Пусть любые вопросы поставим ребром,
Сотни фондов ещё создадим,
Всё равно не окупится
Всё серебро
Материнских, отцовских седин.
Пусть отделим ошибки от жгучей беды
И распутаем липкую нить,
Но слезу
Самой чистой и горькой воды
Нам во сколько карат оценить?
Облака, набухая, темнеют вдали…
Тёплой кровью исходит закат…
На бугристых ладонях
Усталой Земли
Обелиски, как свечи, горят.
МАТЬ
Богатства-то всего:
Две капельки росы – серёжки,
Легкий стан да глаз веселых просинь.
И были у неё две дивные косы,
Густые, как туман, и рыжие, как осень.
Но время… Кто бы смог его замедлить ход?
Вот ноги уж не те, и погрузнело тело,
А волос поредел…
Всё вышло в свой черёд –
И дети подросли, и старость подоспела.
Покошены луга, засеяны поля,
Усыпаны леса листом пожухлым, палым.
Но если до сих пор и держится земля,
То лишь на матерях, всесильных и усталых.
КРУГ
Глубина, вбирающая вечность,
Что скрывает – космос или прах?
Вновь Гончар вращает бесконечность
С горестной улыбкой на губах.
Око. Пропасть. Замкнута кривая.
Гул, прорыв… В глубины? В небеса?
Что таит пульсация живая –
Песни? Судьбы? Страхи? Голоса?
Круг. Кольцо. Ушко иглы поющей.
Ни лазейки в круге не найти.
Победивший или отстающий
Не сойдёт с извечного пути.
Здесь, на кромке меркнущего круга,
Меж ду тихих жертвенных огней,
Храбрый друг мой, ты лишь силой духа
Удержался столько долгих дней.
Страстный спорщик, непривычно кроткий,
Ты постиг мерцание зрачка.
Это ты стремительной походкой
Вновь разносишь в клочья облака?
…Резкие круги перед глазами.
Круг луны колеблет гладь воды.
Круг судьбы. И жалкий круг познаний.
Круг друзей. И черный круг беды.
…А вокруг так яростно и просто
Жизнь бурлит, волнуясь и спеша.
Грациозна, словно знак вопроса,
Мать у изголовья малыша.
Плавно изогнулась, как подкова,
Узкая тропинка бытия.
Свет и ветер, тишина и слово –
Всё вернулось на круги своя.
***
Недолговечны слова на песке,
Слижет волна их при первой же встреч
Ветер, взметнувшийся вверх по реке,
Мозг прожигает, но недолговечен.
И пробежавшие ввысь провода,
Птица ночная,упавшая в чащу,
И затонувшая в небе звезда –
Всё преходяще.
Только в любых лабиринтах планет
На ободках временных поясов
Вечны при нас дорогие портреты,
Карточки братьев и мамы с отцом,
Да незатейливый код адресов –
Незабываемые раритеты.
***
Мне жаль себя.
Бескровными губами
Тех жарких песен мне уже не петь.
Осваиваю Морзе на тамтаме,
Учусь в дуду тихонечко дудеть.
Отликовали звонкие капели,
Метели забросали сединой.
А как мы пели!
Плакали и пели,
Навек прощаясь, как перед войной.
***
Когда опускаются руки,
И жизнь почти не мила,
И хочется выть от разлуки,
И губы сухи добела,
Когда, оставаясь за гранью
Истерик, скорбит тишина,
Когда дуновение ранит,
А тело звенит, как струна,
Тогда выпускаю из плена
Принявшие наши грехи,
Всю боль до седьмого колена,
Живые, как ярость, стихи.
СТАРИКИ
Вглядываюсь в старческие лица:
Сколько неразменной доброты…
Как же ей случилось сохраниться
В грохоте вселенской суеты?
Зная всё, что было, всё, что будет,
От земли не отрывая глаз,
Вот они проходят, эти люди
По своим дорогам мимо нас.
Вот почти теряются вдали...
Как они ступают – осторожно,
Сохраняя, где еще возможно,
Красоту и целостность земли.
***
Гудело горе тихим летом,
Вздымало жаркие крыла.
Я погорела в горе этом,
Я выгорела в нем дотла.
Из горстки пепла возрождалась
Под синим заревом небес
И – что ещё мне оставалось? –
Брела в знакомый ближний лес.
Он был задумчив и печален.
Он слушать мог и понимать.
Деревья, сгрудившись, молчали
Роняли лист, как благодать.
Они всегда меня любили,
Укрыв от пламени в тени,
И плакать заново учили,
И жизнь, как истину, ценить.
***
Шла я медленно. Устала.
Клокотал и ухал бор,
Птица медная кричала –
Шёл обычный разговор.
Мнилось мне, что я на свете
Одинёшенька бреду –
Помню всё, что помнят дети,
Верю в радость и в беду,
Знаю, сколько мне осталось,
Вижу то, что утряслось.
Я… И птицы…
И усталость…
И деревья…
Всё сбылось.
***
И до меня проходили,
Ёжились на сквозняках…
И до меня отлюбили
Дождь, и разлуку, и страх.
И до меня ужасались
Стонущей бездне небес.
И до меня погружались
В неувядаемый лес.
Долгой, сплошной вереницей…
На вековечном ветру…
Плыть…Забывать… Сторониться…
Вспомнить… Простить… И проститься…
Я… никогда не умру?
Пересечённый экватор…
Гул поднебесный знаком…
Всё это было когда-то?
Всё это будет потом?
После меня…
***
Что с нами станет? Это неизвестно.
Чем стану я? Далёкою звездой?
А может, в светлом облаке небесном
Легчайшим сгустком – воздухом, водой…
Тогда смогу я с высоты паренья
Увидеть всё
И заново понять,
Что каждый штрих природного творенья
Таит, в конечном счёте, благодать.
Дождем грибным паду я в эту землю,
Я соком подымусь к стволам берёз
И с чистой благодарностью приемлю
Мой мир – огромный, памятный до слёз.
***
Ну, за что меня жалеть, ты скажи мне.
За недальним за крутым поворотом
Всё блистают мои дни золотыми,
Драгоценными слезами и потом.
Ах, судьба меня ласкала, хранила,
Окунала то в огонь, то в остуду.
Я о горестях своих не забыла,
Но о радостях вовек не забуду.
Всё яснее брезжит свет – как отрада,
Свет земной в конце осенней аллеи.
Не жалей меня сегодня, не надо.
А сама я ни о чём не жалею.
ОБЛАКА
Опять плывут над миром облака…
Я принимаю замысел Господень.
О, как щедра, верна его рука,
И мир прекрасен при любой погоде!
И я прекрасна
в возрасте любом.
Я тоже в этом мире не случайна.
Я верю в Свет, и в Радость, и в Любовь,
Я тоже – жизнь. Я тоже – суть. И тайна.
Предзимье
Листок, одинок и отчаян,
К раскрытой ладони приник…
О миг золотого молчанья,
Высокого творчества миг!
Прикрою глаза на мгновенье,
И вот уже видится мне,
Как листья иных поколений
Несутся навстречу зиме,
И вот уже нет ни кровинки
Ни в сером небесном сукне,
Ни в храбро торчащей травинке,
Ни в вечной, как мир, тишине.
И, переосмыслив желанья,
Я голову тихо склоню,
Пришедшая, как к покаянью,
К предзимнему серому дню.
О ПОЭЗИИ
Была ль готова ей служить?
Она брала такую плату!
Она запрашивала жизнь,
И каждую мою утрату
Вносила в красную строку.
Так много было красных строчек –
Багряный луг, и на лугу
Проталинки тире и точек.
Знакомый шифр.
Я этот код
Вот соберусь и расшифрую.
Брожу вокруг который год –
Всё не рискую... Не рискую...
У ОКНА
Потемнел за окном предел,
Очертя свой далекий край.
Ты ведь знать обо мне хотел
Слишком многое – так узнай.
Затворять не спешу врата.
Не сдержать дорогих потерь.
Никому не молюсь – тщета.
Никого не боюсь – поверь.
Но, знакомый не пряча лик,
Отражаясь в водах окна,
Снова память – седой старик –
Ветхий невод тянет со дна.
Мне не нужен его улов!
Я сыта – упаси, прости!
Но молчу я, не зная слов,
И не в силах глаз отвести.
Неужели мне всякий раз
Падать камнем на дно ночей?
Разве ясно стало сейчас
Из бессвязных моих речей,
Что мосты не горят дотла,
Что по капле пьется вина…
Отчего же я так светла,
Постигая тайны окна?
МОЛОДЫЕ
«И дым Отечества нам сладок…»
(А. С. Грибоедов)
Не могу на них смотреть,
Задыхаюсь от бессилья…
Все расчётливее смерть
Ставит молодость России
К стенке винного ларька
И палит наверняка.
Пыл её неукротим:
Всюду тонкий запах тленья.
Что им снится, молодым,
В приторном дыму забвенья?
И стенает Серафим,
Прах в котомку собирая,
И струится сладкий дым
К золотым воротам рая.
ПОДЗЕМКА
Эх, судьба-индейка, жизнь-жестянка!
…Он молчит и тусклых глаз не прячет.
На полу
помятая жестянка
Вспыхивает жарко, как удача.
Поезда мелькают, словно искры,
Исчезая под гудящим сводом.
Новый день – размашистый и быстрый
Возвещает новую свободу.
И ликуют праздничные горны
Посреди вселенского раздрая.
Жизнь прекрасна. Весела. Проворна.
Жизнь – игра. И он живет, играя.
Пусть актер. Его ли роль осудим?
Нам ли знать, в чем суть его прошенья?
Он взывает – значит, живы люди.
Он уйдет – и будет ли прощенье?
Лишь прикрой глаза – и ты увидишь,
Лишь замри на миг – и ты услышишь,
Как несется тьма над пепелищем,
Низвергая яростные громы.
Но стоит,
как Символ Веры,
нищий,
Попирая шаткие хоромы.
ПРО ДУРАКА
Как весело поле кромсали и ставили вешки,
Паи нарезали, и все полюбовно, без драк:
Бесчестному – слава,
Святому – хула и насмешки,
Голодному – шиш,
Дураку… Что ты хочешь, дурак?
А он
То смеется, как будто чего понимает,
То вдруг возражает.
Да ладно, сиди, возражай!
И лозунг рекламный над ним, словно знамя, пылает –
О том, что невиданный вскоре грядет урожай.
ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА
Мы не любим себя. Это стало мне ясно.
Не храним свои корни. Теряем чутье.
Потому-то и нас не любить не опасно.
Потому и не в радость нам это житье.
Неплохая затея – пресечь перебранку.
Станем живы-здоровы, честны и милы.
Только шорох прошел – и уже спозаранку
Широко и поспешно накрыты столы.
Сколько тонких приправ в каждом праздничном блюде!
Как отчетливо красочны эти дары!
Но уснувшие заживо темные люди
Не приемлют всех правил застольной игры.
Кто-то песню завел заунывную, вдовью,
Кто-то брел между лавок, как между могил,
И ушел со двора, не спасенный любовью,
И доныне еще никого не простил.
ДОРОГА
(светлой памяти поэтессы М. Глебовой)
О, Властитель судеб, возрождающий душу из праха,
Налагающий тайну на каждый земной волосок,
Обласкай и прими беззащитную певчую птаху,
Чью высокую ноту всегда ты крепил и берег.
…Белоснежной крупою усеяны щедро, как манной,
Разметались пределы, щетинясь оградой берез,
И над ними вознесся, неведомый и осиянный,
Беспредельный простор,
На который не взглянешь без слез.
А дорога стремится вперед,
К своему повороту.
И уже обозначена точка разъема пути,
Где воздушный поток,
Развернувшись
К высоким воротам,
Ослепляет на миг
Для благого «Прими» и «Прости».
СТАРИК
Что значит глаз его свеченье?
О чём молчит на дне ночей
Он в одиночном заточенье
Убогой спаленки своей?
Так не живут, а обитают.
Но, сам питаясь кое-как,
Он благодарность обретает
У кем-то преданных собак.
А дочь живёт – ему известно –
В престижном доме. За углом.
И солнце беспристрастно честно
Им дарит поровну тепло.
КОМСОМОЛЬЦАМ 20-Х ГОДОВ
«Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем…»
(А. Блок)
В трескучем аду мирового пожара,
В жестоком тифозном бреду
Вы верили искренне, истово, яро
В свою молодую звезду.
И не было помыслов чище на свете,
И не было веры сильней.
А плакали лишь не рожденные дети
Уснувших навеки парней.
Все гуще вздымаются тяжкие травы,
Тропинок теряется нить,
И нами еще не заслужено право
Сегодня об этом судить.
Что было – то кануло.
Верного слова
И мы еще не обрели.
Но все же… Но как… расстрелять Гумилева
Решились… посмели… смогли…
ВЕТЕРАНЫ
Мне больно смотреть ветеранам в глаза,
Как будто пред ними и я виновата.
А полдень галдит, как восточный базар,
Не ведая истинной сути заката.
Мне горестно, совестно. Горечь и стыд
Обыденность жизни моей разъедают.
А осень все жарче браслетом звенит,
Неистово пылкая и молодая.
За осенью – осень, длинней и длинней…
Навстречу невзгодам, снегам и буранам
По узким обочинам праздничных дней
Чуть слышной походкой бредут ветераны.
СЕРДЦЕ ДАНКО
Николаю Зиновьеву
«Не умирай, моя страна!
Под злобный хохот иноверца
Не умирай! Ну, хочешь, на!
Возьми мое седое сердце»
(Н. Зиновьев)
Всю боль сирот, калек и вдов России
Вобрала горечь стихотворных строк.
Вся боль! Такая тяжесть непосильна
Для человека.
Если бы не Бог…
Сгущая смуту, вновь ярятся тени
И, устрашая, обретают плоть.
Но разве кто поставит на колени
Поэта?
Лишь Отчизна и Господь.
Они определяют суть страданий,
Даруют силу: помолясь, иди!
Пылающее слово, словно Данко,
Он вырывает из своей груди.
По их веленью он поет и плачет,
И освещает трудный путь в ночи
То верное, что все пути означит:
Любовь и боль – две жаркие свечи.
***
Я не хочу так много ветреной погоды.
В карманах ветер тоже очень нехорош.
Я не хотела б вспоминать иные годы,
Но песня гибнет, если слово уберешь.
Я не хочу жевать лапшу телерекламы.
Меня тошнит от позывных любых реклам.
Я не хочу забыть глаза и голос мамы
(Но кто избавит нас от страшных телеграмм!).
Я не хочу, чтоб исчезали звезды с неба,
Чтоб лес горел – и не от молнии в грозу,
Чтоб приходилось ради сахара и хлеба
Обиду сплевывать на снег, как битый зуб.
Я не хочу, чтоб жизнь была гнилой и шаткой,
Как мост ненужный через грязный водоем.
Мне надоело быть замученной лошадкой
И тяжело дышать, взбегая на подъем.
Я не хочу вдыхать тяжелый дымный воздух,
И чтоб зверье на шапки драли – не хочу!
Я не хочу! чтоб из меня! ковали гвозди!
Я не хочу молчать – и значит, не молчу!
