Заканчиваем публикацию главы из романа «Паломник» Ирины Ордынской и желаем ей скорейшего выхода книги с свет. Надеемся, что вместе с нами её будете ожидать и вы, дорогие читатели нашего портала
Сергей Арутюнов
***
Отец Дионисий поспешил уйти по делам. Обитель Виктору пообещал показать отец Николай. Через центральные ворота они вернулись на территорию монастыря. Сначала зашли в самый большой храм обители – Казанский. Поклонились мощам покоящихся в нём оптинских старцев – Моисея, Антония и Исаакия. Решили, что до вечерней службы, проходящей в нём, ещё много времени – можно успеть обойти все церкви и примечательные места.
Дальше по дороге во Введенском соборе, главном в обители, задержались подольше. Отец Николай не мешал Виктору рассматривать необычные светлые, словно светящиеся изнутри росписи на стенах, молиться у особо почитаемой иконы Казанской Божьей Матери и долго стоять у мощей старца Амвросия, после посещения кельи которого, тот стал для Виктора будто знакомым и близким. Не обошли вниманием и раку преподобного Нектария.
На храм в честь Марии Египетской посмотрели только из-за забора, отделявшего доступную для паломников часть монастыря от братской. Отец Николай утешил Виктора, сказав, что храм сейчас на реставрации, смотреть в нём всё равно нечего.
Повернули к небольшому восстановленному кладбищу, прошлись по дорожкам между могил и деревьев, в основном, высоких ёлок, рассматривая надписи на мощных могильных крестах. Отец Николай остановился у небольшой открытой колокольни в глубине кладбища, огороженной ажурной оградой, в несколько небольших колоколов, накрытой сверху красивой крышей, которую венчала маленькая луковка с крестом.
Священник вздохнул:
– Вот тут их и убил изверг…. На Пасху 1993 года. На этом самом месте убийца ножом зарезал двух иноков – Трофима и Феропонта. Колокольню тогда ещё не восстановили, – махнул он рукой в сторону площади, – временную сделали здесь, возле неё братья и погибли. Потом нехристь побежал к Владимирскому храму, у него убил иеромонаха Василия. Наверное, слышали об этом.
– Книгу читал… Уму непостижимо: такая ненависть к монахам, к Иисусу Христу. К Его Пасхе. Не безразличие, не неприязнь, а настоящая ярость. А в ответ удивительная кротость иноков. Полное принятие Божьей воли.
– Да, – кивнул батюшка. – Смирение. «Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит…», – процитировал он Евангелие.
– И всё-таки сейчас моя душа с трудом понимает такое бесконечное смирение… Может, потому что у нас там, у православной границы, с той стороны слишком большая степень ненависти к православию. Не только священников и монахов убивают, но монастыри и храмы уничтожают.
– Хотите, пойдём к их гробам, над ними часовню построили, – предложил отец Николай.
Виктор кивнул:
– Пойдёмте, поклонимся их подвигу.
Часовня оказалась большим зданием, целой церковью, внутри с белыми стенами без росписи. Надгробия трёх погибших братьев стояли вдоль дальней стены, между ними оставили проходы, чтобы можно было пройти к изголовью каждой могилы и приложиться к кресту, возвышающемуся над ней. На каждом надгробии стоял сосуд с елеем, рядом лежала кисточка. В часовне было пару десятков паломников. Каждый брал кисточку, макал её в елей и сам рисовал у себя на лбу крест, и так у каждой из трёх могил. В итоге уходил с тремя крестами, изображенными на лбу в память и будто с благословением от трёх совершенных, праведных оптинских иноков-мучеников.
Виктор вслед за другими паломниками приложился к крестам на могилах. В это время отец Николай, стоя у первой могилы, окунал кисточку в елей, люди в часовне, не сговариваясь, стали подходить к нему, подставляя свои лбы. Священник привычно, как после службы, начал рисовать на каждом лбу кресты, у всех до последнего человека. Потом паломники переместились вслед за батюшкой ко второй могиле, потом к третьей. Виктор тоже пошёл вместе со всеми под благословение из рук отца Николая у всех трёх надгробий.
На улице священник остановился, посмотрел на часы:
– Время ещё до вечерни есть. Давайте зайдём во Владимирский храм, это усыпальница оптинских старцев, большинство из них там похоронены, – он быстро пошёл по дорожке среди ёлок, пихт и кустарников, на которых уже распускались листья.
Виктор подумал, что тут у монахов целый ухоженный парк, даже весной красивый, наверное, летом здесь цветами всё засажено.
Во Владимирском храме, правда, как в усыпальнице свободных углов не осталось, везде у стен стояли раки с мощами святых. Виктор читал знакомые имена оптинских старцев, прикладывался к их гробам, подумав, что, так как остаётся в обители, то ещё будет у него время помолиться в этом храме основательно, от души. Попросить каждого старца о помощи родине.
***
Утром следующего дня во Введенском соборе люди стали собираться задолго до службы, чтобы успеть исповедаться. Вскоре в притвор пришли три монаха. Один, собрав вокруг себя паломников, начал говорить об исповеди и грехах, открывая время от времени книгу, цитируя кого-то из святых отцов. Отца Николая в храме не было, он куда-то отлучился по своим делам, Виктор слушал инока издалека.
Другие два монаха на некотором отдалении друг от друга стали у аналоев, на которых было разложено всё необходимое для исповеди: большие кресты и Евангелия. Однако народ не спешил к ним подходить. Наконец, первым делом к монаху более суровому, в летах, стали подходить люди. Почему-то он много времени на них не тратил, каждый достаточно быстро что-то строгому монаху говорил, тот сразу отпускал грехи, читал молитву над склонённой головой под епитрахилью, и к аналою уже спешил новый человек. Другое дело, второй монах – молодой, доброжелательный, он не спешил. Пока первый успел исповедовать нескольких, второй беседовал только со второй паломницей, это была восторженная девушка, которая возбуждённо что-то рассказывала, ждала вопросов и подробно отвечала на них. Очередь на исповедь была одна, люди подходили к тому монаху, который первым освобождался.
Виктору как-то сразу не понравился суровый монах, как он слушает людей, не поднимая головы и, казалось, не задавая вопросов, не интересуясь ими, поэтому решил: можно подождать, пропустить следующего человека, чтобы попасть к брату помладше, доброжелательному. Но сразу устыдился своих мыслей, заподозрив, что это неправильно. Подумал, что подобное лучше пусть решит Господь. Ангел Хранитель точно знает, какой из двух монахов вернее нужен ему сейчас.
Первым освободился строгий монах, от этого Виктору на душе стало тяжело, нехотя он подошёл к нему. Какое-то время молчал, инок его не торопил, а он, борясь с собой, не мог рта открыть. Наконец, не глядя на монаха, Виктор начал говорить: об обстрелах и своём страхе, об искрах ненависти и попытках тушить их молитвой, о гибели брата на фронте, о горе вокруг и своей тяжёлой депрессии, из-за которой пришлось лечь в больницу, о том, что точно погиб бы в сгоревшем доме, но Бог его зачем-то спас, о поиске сейчас праведности и совершенной молитвы, которая одна может спасти Святую Русь…
Виктор в какой-то момент забыл о монахе, словно, поддерживаемый за руку Ангелом Хранителем, говорил перед самим Господом. Очнувшись, он сразу замолчал, наткнувшись на ясные, проникновенные глаза инока, полные слёз.
– Вы живы… – непонятно, то ли утвердительно, то ли вопросительно прошептал тот.
– Жив, – согласился с ним Виктор.
– За всё благодарите Бога! – приказным тоном уже громко произнёс монах. – За всё благодарите Бога! – повторил уже спокойнее.
– Буду благодарить Бога, – обещание прозвучало весомо, от души. – Можно мне причащаться?
– Можно. Благословляю.
После исповеди Виктор, поцеловав крест и Евангелие, склонил голову, покрытую епитрахилью, но сразу по окончании молитвы поспешил выпрямиться. Потом как-то автоматически быстро сделал несколько шагов в сторону, освобождая место для следующего человека, на ходу подумав, что всё правильно: Богу всегда виднее, с кем тебе нужно встретиться, какой священник нужнее для души.
И вдруг у себя за спиной он снова услышал обращённые к нему слова монаха:
– Запомните! За всё благодарите Бога!!
Столько в них оказалось сочувствия, заботы, боли, что Виктор даже испугался: как он мог сомневаться в отзывчивости сурового монаха? Он мог поспорить с кем угодно, что хмурый, но на поверку добрый монах не забудет о нём, будет о нём молиться.
После службы, после Причастия, от которого у Виктора радостно стало на душе, он провожал к машине уезжающего домой отца Николая. Чувствовал себя немного ребёнком, который прощается с близким человеком.
Священник, может, понимая состояние Виктора или испытывая волнение о судьбе по сути бездомного человека, говорил с беспокойством:
– Отец Дионисий обещал о Вас позаботиться, у него такая возможность есть. Так как Вы в обители останетесь ненадолго, поселитесь в келье с художником, который сейчас здесь работает, у него вторая койка свободна. Матушкам, что храм расписывают, поможете, что-то поднести, убрать…. Работа у них найдётся.
– Спасибо, батюшка, – Виктор был растроган вниманием к нему священника.
– И как ни возьми, мы с матушкой немного к Вам привыкли, так что звоните иногда, не забывайте нас!
– И я к вам привязался.
Мужчины крепко обнялись. Отец Николай уже из машины махнул на прощанье рукой. Виктор ощущал, что этот человек стал ему по-настоящему близок, дорог. Он не ушёл, пока автомобиль батюшки не скрылся на лесной дороге.
***
Над храмом Марии Египетской находился ещё один этаж, там в одной из недавно отремонтированных комнат расположился иконописец Леонид, который какое-то время жил и работал в монастыре. Неторопливый, сосредоточенный на своём внутреннем мире, он, казалось, первое время совсем не замечал Виктора, подселившегося к нему по распоряжению отца Дионисия.
В реставрируемом храме работали две монахини, женщины-иконописицы, расписывающие его свод. Матери Марфа и Мария – имена их звучали глубокомысленно, нежно, по-евангельски. Они трудились под самым потолком церкви, стоя, а местами и лёжа на сплошном дощатом помосте. На сводах на белой побелке чёрным цветом монахини рисовали, обозначали контуры будущих изображений. Ещё немного, и на эти бледные наброски должны были лечь краски, оживляя образы святых, апостолов и самих Господа и Его Пресвятой Матери. Виктору работа находилась, что-то принести или убрать. Он приводил в порядок комнаты на втором этаже, часть из которых были мастерскими монахинь или приезжих художников, хотевших какое-то время поработать в Оптиной.
Монахини оказались гостеприимными, угощали Виктора чаем со сладостями, рассказывали об обители, в которой успели украсить росписями её главный Введенский собор, проектировали надгробия над могилами монахов на восстановленном кладбище и выполняли много других важных для монастыря дел. Приходилось им работать в других монастырях и храмах по всей России, но они неизменно возвращались в Оптину, на свою духовную родину, где по благословению старца обе когда-то приняли постриг.
Жили монахини недалеко от монастыря в собственном небольшом доме, держали там козочек. Поэтому время от времени одна из них убегала домой, чтобы накормить или подоить рогатых подопечных. Остальное время, исключая службы утром и вечером, сестры проводили под потомком храма, готовясь его расписывать. Наверное, они утомлялись целыми днями стоять, подняв головы и руки вверх, но это никак не сказывалось на их ровном, добром отношении к окружающим людям.
– Ешьте, – мать Мария, женщина средних лет, подвижная, милая, положила на тарелку Виктору пряник и, открыв банку повидла из яблок, протянула ему ложку, – это домашнее, сами варили.
Виктор поблагодарил:
– Спасибо, – и отпил чай из массивной кружки, мать Мария специально выбрала для него самую большую из стоявших на полке. – А что это за картины лежат на полу в соседней комнате? Ваши?
– Да что Вы! – улыбнулась монахиня. – Это художники приезжали из Москвы. Оставили свои работы у нас, чтобы высохли.
– Я так и подумал. Очень уж разные картины, хотя на всех Оптина.
В комнату вошла мать Марфа, налила себе в кружку чая, села у стола, какое-то время отдыхала, прикрыв глаза, не вступая в разговор. Она была старше своей подруги, наверное, тяжёлый труд давался ей непросто.
– Устали? – Виктор впервые видел людей, которые расписывают своды храма, и за несколько дней понял, какое это сложное дело, тем более для этих двух хрупких, миниатюрных женщин.
– Да мы привыкли, – открыла глаза сестра, – такое служение.
– Зато благодарное дело, нравятся мне ваши росписи во Введенском соборе. Необычные. Светлые. Как не церковный свод, а само небо. Засмотрелся.
– Спаси Господи, – оживилась мать Мария. – Сначала до конца не понимали, как сделать. Но, слава Богу, осилили.
– Видел я несколько новых храмов в последнее время, по-разному расписанных, но у вас особый стиль – чистый, светлый рисунок. Впрочем, – Виктор пожал плечами, – не так много и видел…. Вы-то точно знаете всех своих коллег и современные школы.
– Ну не всех, – пожала плечами мать Марфа, – но многих. Белорусская школа сейчас интересная. Мозаики у белорусов просто замечательные. Иконописцы есть хорошие в Грузии, в Армении, – она достала мобильный телефон, начала показывать фотографии сначала мозаик, потом икон.
– Хорошие, – согласился он.
***
Постепенно к Виктору привык и его сосед по комнате Леонид. Они стали вместе ходить на службы, практически обет молчания, который, казалось, вначале держал необщительный, хмурый художник, сменился редкими, но почти задушевными разговорами.
После вечерней службы Виктор не спешил уходить из храма, а задержался у Казанской иконы Божьей Матери, особо почитаемой в обители. Он всматривался в образ старинного письма, силясь почувствовать, понять, как может написанное человеческими руками изображение вдруг стать каналом, напрямую связанным с Небом, через который сама Пресвятая Дева смотрит в глаза человеку. Люди у чудотворных икон становятся способными без посредников глаза в глаза общаться с высшими силами горнего мира. Он остро чувствовал, что сейчас бесконечно верит в это.
«Эта икона чудотворная? – мысленно спрашивал Виктор Ангела Хранителя. – Посредники у таких икон не нужны? Можно попросить Богородицу обо всём напрямую? Прошу помиловать Святую Русь, потушить фитиль, что горит на окраинах её».
Ему казалось, что вслед за ним просьбу о помиловании православия повторяет и его хранитель.
– Пречистая, помилуй, – прошептал он тихо вслух. – Ты всё видишь, всё понимаешь. Мы только начали восстанавливать храмы, монастыри, люди немного стали всматриваться в собственные души, устраивать их. Бытие крохотными шагами, но менялось. Нельзя, чтобы во время, когда православный мир ещё так неустойчив, уязвим, после безбожных времён, его снова подвергли жестоким испытаниям. Останови…
– Особо почитаемая икона, – за спиной у Виктора раздался голос Леонида, – редкого письма – старинного, канонического.
В храме, кроме их двоих и ещё одного монаха, никого не было.
– Я пойду домой, приходи, чаю попьём, – перекрестился на икону художник.
Виктор ему ничего не ответил, даже не повернулся. Понимая, пора – нужно уходить, всё же не двинулся с места. Закончив молитву, повернувшись, он увидел монаха, всем видом показывающего, что собор нужно закрывать. И поспешно направился к двери.
На главной площади обители тоже не осталось людей. Прохлада чистого, свежего воздуха после тёплого пропахшего ладаном церковного пространства будоражила тело и обостряла мысли. Именно в этот момент Виктор впервые почувствовал, что Оптина – лесной монастырь, окружённый хвойными деревьями, отдававшими ей свой тонкий терпкий запах. Ему казалось, что ночная свежесть сразу заставит его спрятаться в комнате, где его заждался сосед. Однако вместо этого он направился по тропинке вдоль восстановленного кладбища. Подумал, что в монастырях, наверное, единственных, вид могил не вызывает тревогу. Монастырские кладбища – наоборот, рождают в душе покой.
Мысли Виктора снова вернулись к иконе Казанской Божьей Матери в соборе, вспомнилось, что создал её неизвестный богомаз в XVII веке, выдержав самые строгие церковные каноны. Её почитали как старинную, уважаемую икону, прошедшую через века, копившую в себе молитвы, обращавшихся к ней людей. После окончания безбожных времён, когда Оптину стали восстанавливать в 1988 году, икону отправили на реставрацию. Перед праздником её имени обновлённый образ вернули в монастырь. А в годовщину передачи Оптиной пустыни Церкви во время молебна икона начала мироточить и благоухать. Люди с трепетом чувствовали присутствие Божьей Матери. Верили, что Пречистая теперь точно вернулась в возрождённый монастырь. А поздним вечером того же дня в том же храме стала источать благоухающее миро икона преподобного старца Амвросия, написанная современным иконописцем. Замкнулась цепь времён: мироточила старинная икона, рядом с ней изливалось миро на современном образе. Господь помиловал своих людей, благодать вернулась в великую обитель, одарив её новую братию надеждой и стойкостью. Прошло больше тридцати лет, но в память о тех событиях постоянно у иконы Казанской Богородицы совершают особые благодарственные молебны, чтобы сохранить воспоминание о дне, когда замироточили сразу две иконы. Виктор решил, что это свидетельство связи святого места с Небом, живое, надёжное – дар не только монашеству, но и всему православному миру – крепко скрепляет славянскую цивилизацию.
На небе ярко проявились звёзды, прохладу сменил холод, наконец, замёрзший Виктор почувствовал, что пора прятаться, возвращаться в тепло, под крышу.
Леонид, на деле оказавшийся человеком добрым и даже заботливым, уже заварил чай и разложил на столе печенье, пряники и бублики. Чаепитие после прогулки под студёным ветром было очень кстати.
Как же так получается, что совершенно чужих, разных по характерам и интересам людей быстро и крепко может связать общая вера. Ещё вчера незнакомые, они, по каким-то невидимым связям, по неосознанным умом свойствам, часто без лишних слов и долгих присматриваний, вдруг будто действительно становятся братьями. Наверное, мудрость поколений привела к тому, что православные люди, догадываясь о своей невидимой связи в Боге, начали называть друг друга братьями и сёстрами. А может быть, это ангелы-хранители, видя сущность своих подопечных, побратавшись, роднят своей близостью и людей, если те по-настоящему верующие.
Леонид размеренно, неторопливо, следя, чтобы крошки не застряли в бороде, ел печенье, запивая его чаем.
Виктору больше не казалось тяжёлым их с соседом молчание, за несколько дней он привык к хмурому с виду иконописцу, на поверку оказавшемуся человеком добродушным и по-настоящему интеллигентным.
– Эта икона… Казанская, удивительная… настоящая… – начал разговор Виктор, с трудом подбирая слова, чтобы объяснить своё восхищение старинным образом. – Кажется, понимаю, почему именно она стала мироточить…
– Значит, даёт тебе Господь дар видеть главное. Мастера говорят, чтобы «прочитать» язык иконы, нужно быть человеком достойной христианской жизни. Потому что, скажем, Василий Великий считал, что, хотя мы поклоняемся писаному образу, но через него восходим к первообразу. Из-за этого икону поймёт не каждый. Ковчег или рама вокруг образа – это символ окна в горний мир, не все могут почувствовать это, понять возникающую связь, – иконописец задумчиво смотрел куда-то в стену, мимо собеседника, глаза его стали такими лучистыми, будто святые образа, которые он постоянно писал, поделились с ним своим светом.
– А ты можешь мне объяснить, почему, когда говорят о русской иконе, всегда особое внимание уделяют канону, соответствию ему?
– Понимаешь, канон – это правило. Определённая символика. Её задача – отдалить, нейтрализовать мирское в мыслях человека, дать ему покой и равновесие в молитве. Нужны строгие изображения святых, чтобы сосредоточенность композиции на них помогла людям легче обращаться к духовному. Канон позволяет верующему не отвлекаться на живописные изыски, а полностью сосредоточиться на молитве. Если уходить от него, то православная икона теряет свою самобытность, одухотворённость. Живопись не плоха и не хороша, если сравнивать её с иконописью. Она другая. Задача художника передать на картине свои эмоции, чувства, чем больше собственного видения мира, тем интереснее для зрителя картина.
– Но иконописец ведь всё равно художник? – удивился Виктор.
Он вспомнил, что чай у него остывает, отхлебнул его из кружки, следом быстро сжевав небольшой сухой бублик.
– Нет. Это не совсем так, вернее, совсем не так… – вздохнул Леонид. – Понимаешь, иконописец, в отличие от художника, должен полностью отречься от своих страстей, смириться с тем, что он только проводник между небом и землёй. Нужно очистить душу, потому что внутреннее состояние, умение молиться глубоко, искренне, влияют на то, насколько святой образ получится одухотворённым. Если бы ты знал, как меня воспитывает работа над каждой иконой. Часто приходится долго, трудно смирять себя, пока становишься готов сесть за новый образ. Всю мою жизнь изменили иконы.
– Понятно, я не специалист, но много видел разных православных икон, – задумался Виктор, – они тоже сильно отличаются друг от друга. Яркие и не очень, в окладах, иногда лик с трудом рассмотришь среди украшений из металла и дорогих камней. Мне, простому человеку, непросто осознать точность канона, как степень тех возможностей, что открывают окно в Небо.
– Это так, – согласился иконописец, – древнерусская икона со временем подвергалась разным влияниям. Ты, наверное, видел иконы, выполненные в ярких цветах, синих, золотых, радостные, солнечного южного письма – это греческое влияние. Когда в первую очередь Бог – радость, это наши братья греки, их традиция. Если главное – страх Божий, суровые, строгие лики – это византийское письмо.
– А мы какие? Что у нас?!
– Наша икона, – слегка улыбнулся нетерпению собеседника Леонид, – это воплощение Божественной любви. Обрати внимание, краски, созвучные нашей природе – лесам, лугам, рекам…, какого цвета Россия, такие краски у нас на старинных иконах. Однако со временем в нашу иконопись вторглась живопись. До революции и после неё шёл этот процесс, только после Великой Отечественной в Троице-Сергиевой Лавре стали возрождать древнюю каноническую икону. Слава Богу.
– Слава Богу! Признаюсь, очень мне бы хотелось поклониться самым святым, древним русским иконам, помолиться у них. Если они – то самое окно в горний мир, пусть услышит нас Господь, горе у нас в православном мире, нужно молиться, без Божьей помощи нам не справиться. У чудотворных икон, наверное, чудотворные молитвы, в смысле, их слышит Бог.
Оба собеседника забыли о чае, увлёкшись разговором, тот давно остыл.
– Тебе сам Бог велел, с твоей судьбой, молиться за всех нас, – кивнул иконописец. – Самый расцвет древнерусской иконы XIV-XVII века. Сейчас из того времени, если говорить о самых-самых: Рублёвские иконы, первая из них, конечно, «Троица». Из особых – в Ферапонтовом монастыре фрески Дионисия Глушницкого. А в общем, так тебе скажу, очень многие иконы того периода по-настоящему одухотворённые, особенные, таких ни до, ни после не появлялось на Земле. Поверь. Знаешь, знаменитый французский художник Анри Матисс удивлялся, что русские художники едут учиться в Италию, во Францию, говорил, что наоборот всем художникам нужно ехать в Россию – учиться у древнерусской живописи – её целомудрию и чистоте.
Встав, он подошёл к полке, которая одиноко весела на недавно побеленной стене полупустой комнаты, взял с неё книгу, нашёл нужную страницу и прочитал: «Я видел коллекцию русских икон. Вот истинное искусство. Я влюблён в их трогательную простоту. В этих иконах, как мистический цветок, раскрывается душа художника. И у них нам нужно учиться пониманию искусства».
– Надо же…
– Вот так – французский художник почувствовал силу древнерусских икон…. А у нас многие не понимают…
– Хорошо мне в Оптиной, но пора двигаться дальше, столько ещё нужно увидеть, стольким святыням поклониться, – немного с печалью сказал Виктор, ему совсем не хотелось уходить из святой обители.
***
На следующий день ближе к вечеру, узнав, что Виктор собрался в дорогу, проститься с ним пришёл иеромонах Дионисий. Встретились они на площади у храмов, решили прогуляться под весёлым солнцем, готовым встречать лето.
– Вы всего неделю у нас, – улыбнулся монах, – а мы уже все к Вам привыкли.
– Мне тоже не хочется уходить, – вздохнул Виктор, – у вас тут благодать…
На ходу разговаривать было неудобно, отец Дионисий махнул рукой в сторону лавки, расположенной недалеко, у солнечной стороны площади.
– И куда Вы теперь двинетесь? – поинтересовался инок.
– В Москву. Сердце православное навестить. Если получится, обойду все её шестнадцать действующих монастырей и самые главные храмы.
– Хорошее дело, – сказал отец Дионисий таким тоном, что непонятным казалось, насколько одобряет он такое паломничество.
Виктор понял неоднозначность слова «хорошее». Они друг на друга внимательно посмотрели.
– Вы видели храмы и монастыри, разрушенные современным оружием? – вопрос Виктора прозвучал для монаха совершенно неожиданно.
– Нет, откуда… – немного растерялся тот. – Мы здесь в Оптиной восстанавливали старые развалины.
– А у меня на родине вместо Домов Божьих – новые руины, в которые превратились недавно отстроенные церкви и обители.
– Господи, помилуй, – перекрестился монах.
Виктор тоже перекрестился:
– Мне наш священник отец Алексей в сообщении вчера написал, что снова обстрелы усилились. Помолитесь, отче, о моих земляках, чтоб не гибли. Сам я сегодня подал записки об их здравии. Самая опасная дорога в их жизни – дорога в храм, потому что далеко нужно идти. А потом службу отстоять, а по монастырю, в котором единственная в округе церковь осталась, особенно остервенело бьют.
Оба какое-то время молчали.
Продолжил разговор снова Виктор:
– Думаете, Святая Русь выстоит? Поверьте, это не праздный вопрос. Знаем ли мы сами ей цену, понимаем ли – в наших руках тысячелетняя цивилизация? Осознаём ли, насколько она уникальна, и, как всё сложное, одновременно хрупка? Сколько цивилизаций исчезло без следа…. И неважно, почему они погибли… Дело в том, что исчезновение возможно.
– Всё в мире в руках Божьих, – строго сказал монах.
– Говорят, что у Бога рук нет, люди – Его руки.
– Люди не умеют благодарить Бога за то, что имеют. Нужно за всё благодарить Бога, – покачал головой отец Дионисий.
– Мне уже об этом здесь напоминал монах, после исповеди, – Виктор посмотрел на светящее ему в лицо солнце.
– Оставьте мне список для моего помянника, я его и другим братьям отдам, – предложил монах.
– Хотел просить Вас об этом. Вот заранее два списка приготовил, – протянул Виктор два листа, – первый – все наши прихожане живые, второй – убитые и умершие, – и с печалью добавил, – здесь и брат мой…, недавно на фронте погиб.
Монах осторожно взял оба списка, внимательно прочитал оба:
– В основном женщины…
– Да.
– Не нужно сомневаться в воле Божьей, это искушение. Вы же видели – у нас паломников каждый день полный монастырь. На службах все храмы переполнены, так весь год – зимой и летом, в праздники сотни причастников. Не нужно сомневаться – Святая Русь, может, и трудно, но живёт. Каждый, кто приходит сюда, с собой навсегда уносит молитвы святых оптинских старцев, – монах перекрестился. – Завтра отъезжающих поспрашиваю, здесь много людей из Москвы приезжают, даст Господь, возьмёт Вас кто-то с собой, найдётся свободное место. Одному далеко и сложно добираться.
– А я не один, а с Ангелом Хранителем….
– Вечером позвоню, если найду Вам попутчиков.
– Благословите, отче, – склонил голову Виктор.
Перекрестив его, отец Дионисий, уходя, на секунду остановился:
– Да отцу Николаю позвоните. Он беспокоится о Вас.
Следующим утром, после службы Виктор простился с добрыми монахинями, продолжавшими расписывать храм Марии Египетской. Обменялся номерами телефонов с иконописцем Леонидом. Пожав руки, на прощанье они крепко обнялись. Паломники из Москвы, у которых в машине оставалось одно место, по просьбе отца Дионисия, согласились отвезти Виктора в столицу.
