Ушедший век не оставит нас ни памятью о свершившемся зле, ни скудной, отпускаемой по считанным каплям благостью.
«Храм устоял» - итог рассказа священника, выпускника Литературного института Николая Толстикова. Славный итог, если бы не мучения, пытки и расстрелы, если б не каждодневные издевательства, попрания святынь, плоды духовного одичания и – сквозь них – не ничтожные попытки оскорбить Господа, взирать на которые людям прозревшим порой гораздо горестнее, чем на прямую и открытую жестокость нравов.
Римские языческие десятилетия, пережитые нами, ещё явят себя в странах, отрекшихся от Христа… но мы, наученные собственным горем, сможем ли отсрочить назначенное, если убоимся зла, если спрячемся от него, если наивно, уступая соблазну, вступим в круг его адских игрищ?
Как хочется верить, что ничего подобного не повторится…
Сергей Арутюнов
1
Комок земли ударил отца Николая по спине: от неожиданности старик споткнулся и под улюлюканье мальчишек едва не упал ничком в лужу. Пацаны, окружив старика, прыгали, ровно бесенята; было их с полдесятка.
- Замарашкин! – перевирая фамилию, дразнились они.
Комья грязи полетели опять.
Уже не первый раз хулиганы подкарауливали батюшку на мосту, улюлюкали, кривляясь, строили рожи, выкрикивая наверно им самим непонятные обидные слова: «Тунеядец, мракобес!..».
Научил кто-то. Но чтоб грязью кидались…
Старик беспомощно закрыл руками лицо, бормоча: « Что вы, чадушки?! Разве можно так-то?»
Батюшке заляпали грязью весь подрясник, даже с полей шляпы скатывались ошметки, когда вдруг рядом пророкотал знакомый бас:
- А ну брысь, охломоны!
И тотчас вторил ему щенячий взвизг:
- Пусти, дяденька!
Неподалеку стоял и прочно держал за ухо долговязого парня диакон Суворов. Этот парень, постарше прочих, топтался в сторонке и, похихикивая, науськивал мелюзгу. Напуганная диаконским рыком пацанва бросилась врассыпную; заводиле диакон крутанул ухо и легким шлепком отправил вслед за остальными.
Александра Суворова в округе хулиганствующие, да и не только они, побаивались. Поповского сына силушкой Бог не обидел, острым и метким языком – тоже. Наверное, из-за второго свойства Алексашка прочно и, похоже, навсегда застрял в диаконах: брякал, не церемонясь и не осторожничая в лицах, правду. А хулиганам он дал крутой окорот. Здесь же, на мосту, зимним сумеречным утром спешащего на службу диакона подстерегли трое грабителей – не желторотых юнцов, а крепких мужиков. С диакона попытались содрать теплую рясу с меховым воротником, видимо, приняв ее за богатую шубу, но с единственным наследством, оставшимся от отца, Александр не пожелал так просто расставаться. Его кулаки размером с хорошую детскую голову скоро усмирили грабителей. Один собрался пырнуть диакона ножом, но Александр завернул руку бедолаге и перебросил его через перила моста – тот, шлепнувшись на лед, заскулил и, корчась от боли, тоже дал ходу.
Диакон вытер горстью снега покарябанное лицо и поторопился на службу.
Кто-то, может, видел, как он разделывался с грабителями, или сам он где похвастал – поговорить за чаркой Александр был любитель, но упрекнул его однажды один «младостарец». Мол, мог бы и со смирением тумаки стерпеть и рясу, как последнюю рубашку, поступая по-братски, отдать, на что диакон, ухмыляясь, ответствовал: «Бог-то Бог, да сам будь не плох!».
И вот сейчас своими ручищами легко извлек старца из лужи, заботливо отряхнул:
- Тебя, отченька, впрямь как первомученика протодиакона Стефана иудеи попотчевали… Хоть не каменьями, и то ладно!
- Что творится на белом свете! Думал ли, что доживу! – едва поспевая за шагавшим вразвалку, будто медведь, диаконом плачущим голосом причитал отец Николай. – Я ведь крестил их младенцами, родителей их крестил…
- Бес их закрутил! – сурово буркнул диакон.
Ильинский храм, куда добирались пешком протоиерей Николай с диаконом, в том «тридцать седьмом» страшном году в городе остался единственным, где еще правили службу.
До начала вечерни выпадало время, и они свернули к небольшому домику на краю погоста – просфорне и покоям отца настоятеля. Настоятель отец Василий Аполлосов был не поклонник роскоши в своем «покое» - в узкой, похожей на пенал, комнате в красном углу теплился огонек лампадки перед иконами, тянулись лавки вдоль стен, да стол громоздился посередине.
По столешнице расстелен лист бумаги с наспех набросанным чертежом. Над ним склонился отец Василий – высокий, с поджарой фигурой, с залысинами на голове и редкой, с проседью, бородкой, обрамляющей широкие скулы. Навстречу вошедшим он сердито блеснул стеклышками очков.
- Вот поглядите! – кивнул на чертеж. – Слухи явью стали!
Слухи разносились по городу меж тем давно: будто бы прямиком по погосту власти собрались прокладывать железнодорожную «ветку». Кресты и памятники пустили бы под бульдозер, и почти вплотную к стене храма стали бы носиться, гудя, паровозы, волоча за собой вереницу вагонов.
Отец Василий благословил сбор подписей прихожан против грядущего святотатства. Поначалу в приходском совете сомневались – не побоятся ли люди подписываться, но нет: набралась целая стопка испещренных закорючками подписей листов.
С ходатайством и с этой «подписной» папкой отец Василий поспешил в приемную к новому архиерею, но тот и не подумал его принять. Недосуг.
- Побоялся! Доложили уж соглядатаи! – усмехнулся диакон. – Только – только из столицы к нам, грешным, приехал и остерегается, чтобы вслед за владыкой Стефаном дальше, на «севера», не отправили.
Диакон сам успел на «северах» покуковать, но недолго, с год. На Пасху на крестном ходу комсомольцы бузу затеяли; диакон попытался их утихомирить и, видно, кому-то по уху невзначай заехал. «Политическую» статью не раздули, но отправили в лагерь как за мелкое хулиганство.
Пока диакон валил лес, неведомо куда подались из города диаконица с малолетним сыном. Возвернувшийся муж и отец искать их не намерился, любопытным про свою супружницу отвечал – Бог ей судья. И к диаконскому служению он то ли охладел, то ли архиерей на то благословения не дал, только приходил теперь диакон петь на клиросе. Облаченным в подрясник никто его больше не видел, прежних гривы волос и бородищи он не отрастил – жесткий ежик на голове и три волосинки на подбородке.
Зарабатывал на жизнь диакон грузчиком в речном порту, ходил в затрапезной одежке. Кое-кто из знакомых прихожан грешным делом стал подумывать, что не в «обновленцы» ли он подался, а то и вовсе в расстриги.
- Меня еще и в оперу петь приглашают! – подзуживал он излишне любопытных.
Настоятеля храма, выпускника столичной академии, отец Николай уважительно побаивался, пусть тот был и много моложе по годам. И чтоб ни говорил, старик, напрягая слух, кивал согласно.
- Мало что погост снесут, но и храм, последний в городе, закроют! А то и на кирпичи разберут. – возмущался отец Василий. – Нарочно же все это задумано… Надо с нашим письмом в Москву во ВЦИК к самому Калинину обратиться!
- О, Господи! – испуганно перекрестился отец Николай. – В самое-то пекло! Да и как еще архиерей на это посмотрит? Да и поедет кто, найдется ли отчаянная головушка?!..
2
Диакона Александра Суворова арестовали прямо на перроне вологодского вокзала. Едва сошел он с московского поезда, двое в одинаковых кепках и пальто подхватили его под руки: пройдемте, гражданин! Что было толку дергаться: диакон понял, кто это, покорно побрел. И даже догадывался куда ведут: вон, они завиднелись темные купола без крестов собора Духова монастыря. Обезображенное нутро разгорожено на клетушки-кабинеты, где стаей ворон заседала «энкеведэшная» рать, а в подвалах томились арестанты.
На входе, в каморке, задержанного сноровисто и шустро прошмонали, но не в полуподвальную камеру сопроводили, а втолкнули в один из кабинетов. Сидящий за столом широкоскулый русоволосый парень вроде б как приветливо ему улыбнулся, и у диакона тоже в ответ в настороженной улыбке стали сами собой растягиваться губы. Диакон сел на привинченный к полу стул напротив следователя и от внезапного хлопка по плечу вздрогнул:
- Чует кошка, чье мясо слопала!
Яков Фраеров, старый знакомый! Невидного ростика, с черной кучерявой шевелюрой и бородкой клинышком, облаченный в форму со «шпалами» в петлицах, в скрипучих сапогах-хромачах.
А тогда, с год назад, Яков, вызвал к себе повесткой вернувшегося из лагеря Александра, будто бы для постановки на какой-то учет. Одетый в «гражданку», выглядел куда попроще и убеждал диакона так вкрадчиво-доверительно, что тот, бедный, не мог и словца втиснуть в его плавную, дремотно обволакивающую речь.
- За ваш проступок – драку у храма вы вроде бы отбыли наказание, как хулиган. Но мы-то все помним и не забыли, что вам «светила» политическая статья, 58-а, - ровно ручеек, мерно журчал Фраеров, вперив в диакона немигающий взгляд печальных карих глаз. – Вы побили не какого-то там шаромыжника, а ударили комсомольца при выполнении задания партии! Пожалели вас тогда… Но мы можем и теперь копнуть поглубже по сути… Это же было контрреволюционное выступление! Вдруг у вас и сейчас есть сообщники в среде священнослужителей, и создана контрреволюционная организация?! Если эту веревочку раскрутить… Это уже на «вышку» потянет. Понимаете?!
Диакон в ответ недоуменно хмыкнул, пожал плечами:
- Батюшки наши служат Господу, какая тут контрреволюция?
- А мы бы хотели, чтобы вы за ними… приглядывали, что ли? Слушали, что они говорят, например.
- Доносить? Да никогда! – возмущенный диакон даже привстал со стула.
- Вы не поняли! – опять зажурчал миролюбиво Фраеров. – В определенные дни вы будете встречаться с человеком, беседовать. Он найдет - на какие темы. Все! Это никому не навредит, уверяю вас! И мы со своей стороны вас не тронем!
«Только бы выйти отсюда! Фигушки бы вы что у меня выпытали!» - диакон обвел тоскливым взглядом серые стены кабинета.
- Подпишите протокол! – расплываясь в добродушной улыбке, Фраеров передвинул по столу к диакону лист бумаги. - Можете пока быть свободны. И надеюсь – встретимся!
Диакон торопливо, не читая, черкнул в конце писанины следователя закорючку и, сопровождаемый его насмешливым взглядом, шагнул в распахнутую конвоиром дверь.
От здания НКВД диакон припустил прочь большущими шагами, едва не натыкаясь на встречных прохожих.
«Как черт от ладана!» – неудачно сравнил себя и в сердцах сплюнул. Он хотел даже обернуться и погрозить затаившемуся в монастырском парке зданию кулаком.
Скрытничать диакон не стал, рассказал обо всем отцу Василию на исповеди.
- А ты скажи им, если опять к себе потянут, что обязан просить, как и на все, благословение у настоятеля! - успокоил, улыбаясь, диакона отец Василий. – Благословит, коли…
- Батюшка, не могу я пока сослужить вам у престола Божия! Грешным себя чувствую – дрогнул я тогда у следователя. Попеть бы мне пока на клиросе, благословите!
- Письмо с подписями прихожан в Москву во ВЦИК, к Калинину, повезешь! – огорошил диакона отец Василий. – И так, чтобы местные чекисты не перехватили!..
3
Теперь, после ареста на вокзале, «местные» разговаривали с диаконом по-другому.
- Как ты посмел, тварь этакая, мимо нас, втихомолку, в Москву прошмыгнуть?! Обязан был нам доложить, кто и зачем тебя туда послал! – Фраеров не любезничал, как в прошлый раз, уставился в глаза диакону немигающим ледяным взором. – Ты – участник контрреволюционной религиозно-монархической организации. Как мы предполагали, так это и подтвердилось. Окопались вы, вражины, в своих церквях… Назови имена других участников группы!
Александр, хоть и понимал, что ему из этих стен, возможно, не выбраться – он успел еще перекреститься перед входом в опоганенный «энкеведешниками» монастырь, но собрался с духом и нашел силы выдавить на лице глуповатую непонимающую ухмылку:
- Не знаю ничего… Слыхом не слыхал!
- Под дурака косишь?! – не вскрикнул, взвизгнул Фраеров.
Диакон как-то и не обратил внимания на то, что в углу кабинета разваливался на стуле, тоже, как и Яков, одетый во френч, верзила. Он со спины бесшумно подошел к диакону, и резко взмахнув руками, ударил того по ушам. С поплывшим звоном в голове, Суворов скоро оклемался и мощной своей ручищей достал обидчика.
На вопль Фраерова прибежали из коридора еще трое. Свалили диакона на пол и принялись охаживать пинками.
- Все равно назовешь всех! – удовлетворенно проскрипел Яков.
- Помоги, Господи! – корчась от боли, простонал диакон. – Помоги мне все снесть и выстоять!..
4
А храм уцелел. Хотя и власти тогда обвинили священников в контрреволюционном террористическом заговоре и всех подвели под расстрел… Но самое интересное и удивительное! То ли письмо в руки самому Калинину попало, и распорядился он храм не трогать, а скорее всего сам Господь помог по молитвам – отменили прокладку «ветки», в другое место перепланировали. А уж памятники и кресты с погоста бульдозером начали сносить…
И вот стоит храм во славу Господню, молятся люди.
