Перед вами – заключительная часть книги «Дневник добровольца», книги, написанной и на войне, и самой войной. Поэт Дмитрий Артис пришёл с фронта всего несколько месяцев назад, строит маленький дом, ездит по стране. То, что он пережил, теперь принадлежит уже не ему, а всем нам

---

24 сентября, 16:42. В девять утра прозвучала команда: «Десять минут на сборы по-боевому!» Вчера уже были собраны. Сразу выскочили.

Мозг прапорщика начал пугать — дескать, с двух ночи бомбят Сердце, вот-вот накат пойдет. Не слышал я, чтобы бомбили как-то по-особому. Обычно. Так бомбят каждый день и каждую ночь. Мозг прапорщика под это дело насовал нам лишнее БК. Загрузил чрезмерно.

Встретил Ленина. Ленин увидел, что иду без плит. Скривил рот.

Я похлопал его по плечу:

— Жизнь одна, и прожить ее надо с высоко поднятой головой.

Второй выход без плит. Нужна скорость, а не липовая защита. Скорость спасает. Плиты — нет.

Машина подъехала близко. Быстро дошли до нуля. Погода сносная. Ни холодно, ни жарко.

Сказали, пока разместиться в блиндаже и ждать «ноги». Велел парням скинуть в блиндаже лишний груз. Нам еще бежать не пойми под каким огнем. На точке БК много, а лишний вес — это еще один шаг в сторону смерти.

25 сентября, 12:12. Телефон перед выходом не успел зарядить. Пауэрбанк не взял. Включать телефон и записывать буду реже.

До трех ночи сидели в блиндаже. Замерзли. Толком ничего не ели, потому что горелки с собой не брали и не знали, на какую точку идем.

В три часа ночи поступила команда, что идем дальше, на Драконьи Кишки. Я там был в свой первый выход.

Ночь — коли глаза. Дошли до перевалочного места. Немцы начали накрывать кассетными тропу. Дали нам проводника из союзников — хромого, больного, который только-только начал работать «ногами». Напрягся. Костек отказался идти с ним и по темноте. Я подумал и сказал, что пойдем либо все, либо никто не пойдет. Передали по рации командиру, что ждем на перевале затишья.

Чуть рассвело. Через час увидел Иглу. Он выходил из Кишок. Спросил у него, как Тропа. Пулемет, ответил, не работает, и птичек нет. Я выдохнул, кивнул проводнику — дескать, надо выдвигаться, и мы побежали.

Зашли хорошо, без особенных приключений, но только заскочили в Кишки Дракона, тут же по входу прилетела кассета. Посыпался горох. Бух, бу-бу-бу-бу-бу...

Из Кишок вышли зетовцы. Передали по радейке, что еле дошли до желтой зоны. Накрывало. Потерь нет.

На Кишках много парней. Позиция расширилась. Добавились две огневые точки. Пока отдыхаем, ждем, когда распределят.

25 сентября, 16:58. Переместились группой из четырех человек на свою позицию. Пятый из группы — Комерс — будет работать «ногами», заботиться о доставке продуктов, БК и воды.

Кишки у Дракона длинные. Здесь, на точке, несколько парней из другого подразделения. Мы пришли как усиление небольшого Отростка от основной Кишки. О задачах и боевых действиях не пишу. Правило трех «нет».

Поселились в бетонной трубе, устроили себе лежанки для отдыха. Костек улегся и начал считать дни до конца нашего контракта. Я стараюсь не думать о доме.

Тяжелее всего на выполнении этого боевого задания будет Чику. Он под метр девяносто ростом. Легче всего — Костеку, потому что он до метра пятидесяти не дотягивает. Нет, дотягивает. Говорит, что метр пятьдесят пять.

26 сентября, 07:32. Помню, что Бог не дает переживаний и трудностей больше, чем человек способен вынести. Помню, и все равно невыносимо тяжело. Каждый новый день приносит нестерпимую боль. Парни откалываются, ломаются, пятисотятся. А я стою как истукан на своем и ненавижу себя за мысли, что устал, не справляюсь, надо сломаться, чтобы выжить. Нет, я не сломаюсь. Жить сломанным не смогу.

Два дня почти не ем. Еда есть. Не ем, потому что существует реальная проблема туалета. В Отростке по-маленькому ходим в баночку и через дырочки аккуратно выливаем. Чтобы сходить по-большому, надо перебежать метров десять по обстреливаемой территории. Выбор невелик. Либо меньше ешь, либо больше рискуешь.

Спим на камнях, которые сложены в мешок. Не так чревато, как на бетоне. Спальник есть один, летний. Мыши наглые. Впрочем, мыши везде наглые. Говорят, тут бродит по ночам выдра. Пока не видел. Солнце пробивается только в одну пятикопеечную щель. Нормального солнца дней десять не увижу.

Бомбежки не страшны, накаты тоже. По ряду причин. Озвучивать не буду даже дневнику. Но не расслабляемся. Напрягает, что немцы стали усиленно бить по Тропе.

Боженька милостивый, сжалься.

26 сентября, 11:05. Давинчи мог сломаться. Был на грани. Пылил в последнее время слишком уж много. То ходит молчит, то внезапно взрывается. После того как его откомандировали на базу в город, куда отправляют в основном пятисотых, была мысль, что сломался. Я ведь не слышал его разговора с командиром, да и когда пришел ко мне сказать, что его снимают с боевых, смотрел на меня виноватыми глазами. Но причин для виноватых глаз пруд пруди. Не только из-за того, что запятисотился. Может, он так досвиданькается — дескать, прости за все, в чем был и не был виноват. Вполне. В общем, мне бы не хотелось когда-нибудь узнать, что Давинчи слился.

26 сентября, 16:32. Мы сегодня молодцы. Группа отлично поработала. Хорошо, что у нас есть малюсенький Костек, который в любую трубу пролезть может и сделать там все, что нужно группе.

С утра было плохое настроение. После работы настроение поднялось по десятибалльной шкале на твердую восьмерочку. Минус два балла на самокритичность.

Чика с собой не брали: он слишком крупный для выполнения задачи. Оставили на рации. Да и ночью кому-то надо будет подежурить, пока мы отдыхаем.

Вернулись на точку в целости и сохранности. Проголодались. Костек тут же слопал банку тушенки. Я решил подождать, когда местный повар — Ра — сделает что-нибудь съедобное.

На всякий случай выпил таблетку. Спина может поплыть. Остальное в норме.

27 сентября, 08:34. Как ни странно, тело не так сильно болит после вчерашних нагрузок. Удивительно.

Вечером с Томасом (зетовец), старшим на позиции, дежурили, смотрели кино и играли в слова. Томас показывал ролики и фотки, на которых он с друзьями и сослуживцами.

Томас с самого начала в Отростке. Участвовал в весенних штурмах Сердца. Потом разведывал прилегающую территорию. Здесь окапывался, ставил огневые точки. Отсюда кошмарил и продолжает кошмарить немецкие позиции. Сейчас ему дают усиление, потому что появилась возможность выставить наблюдательный пункт недалеко от его владений. Надо только оборудовать.

У Томаса здесь, на позиции, есть пауэрбанк, поэтому сейчас пойду кину телефон на зарядку и еще что-нибудь напишу.

Дополнение. Дополз до банки, она села. Зарядить телефон не удалось. Попозже придумаем что-нибудь. Надо будет сползать в Кишки Дракона. Там генератор стоит.

Настроение ровное.

27 сентября, 10:32. Томас достал запасную банку, чуть зарядился. Утро спокойное. Относительно. На войне вся жизнь относительна. Трудно что-то сказать или написать без этого слова.

Чик увидел, что я периодически включаю телефон и ковыряюсь не в игрушках и фильмах, как многие, а в вордовских файлах.

— Книгу пишешь, командир?

Чик называет меня командиром. Редко по позывному. Тут люди привыкли к такому обращению и начали ко мне обращаться так же. Хотя я в общем-то никакой не командир. Всего лишь старший группы.

— Нет, — ответил, — просто слова гоняю.

Книгу... Хм... Даст Бог выжить и вернуться, можно будет из всего этого сделать книгу. «Дневник добровольца». Обмозгую.

Костек задрал голову к бетонной крышке и мечтательно произнес:

— Двадцать седьмое сентября... Вот бы побыстрее было двадцать седьмое октября...

— А что мне от этого? Я мечтаю о восьмом. О восьмом октября, — сказал Ра, — у меня в этот день заканчивается контракт.

Каждый думает о своем дне. Я тоже о своем. Вернемся и будем скучать о времени, проведенном на войне. Здесь случаются совершенно райские минуты, когда кажется, будто на землю спустился мир и больше никто никогда ни в кого не выстрелит. Солдат — самый миролюбивый человек на свете.

— Соберемся, — говорит Ра, — огородимся ото всех мешками и будем спокойно жить. Кто не хочет войны — милости просим; кто хочет — тот пусть идет по другую сторону мешков и там стреляет.

27 сентября, 17:34. Сегодня молодцы в два раза больше вчерашнего. Вышел на точку один, подготовить место, чтобы парни подтянулись и сразу приступили к выполнению поставленной задачи. Спокойно, размеренно, ничуть не напрягаясь. Сделал что планировал минут за тридцать, смотрю — парни ползут. Далеко в трубе замерцали фонарики. Доползли, обмолвились парой фраз и приступили. Четырех часов хватило на выполнение.

После трудов праведных вернулись в Отросток. Довольные и счастливые. Вскипятили чайничек, разлили по кружке кофе. Одно удовольствие. Есть жизнь на войне.

С молодыми приятно работать. Они не ноют. В моем присутствии, по крайней мере. Видят, что я на позитиве, улыбчив и прост, и сами делаются такими. Было бы смешно, если бы двадцатипяти-тридцатилетние парни начали скулить рядом с пятидесятилетним мужиком, который трудится наравне с ними и не жалуется.

Чика с собой не берем, он работает на рации, бегает за едой и водой. Там, где мы ползаем, он будет мешать: слишком высокий. А человек на рации все равно нужен.

Сейчас приготовим ужин, наедимся от пуза и выйдем на ночное бдение. Ни минуты покоя, и это прекрасно.

28 сентября, 08:25. Сны разгадывать не умею. На гражданке, если снилось что-то невероятное, лез в Интернет читать сонники. Разные сонники одни и те же сны трактуют по-разному. Доверия нет. Есть любопытство. Мозг человека так устроен, что хочется заглянуть в будущее.

Снилась авиакатастрофа. Мы со старшим сыном сидим дома. Интерьер напоминает дачу в деревне Челобитьево. Было у нас когда-то там полдома плюс несколько соток. В небе взрыв — и обломки самолета падают прямо на наш участок. Кто-то из домашних — отчетливо не помню кто, но точно женщина — хватает шланг и начинает поливать горящие обломки, похожие на диван. Я слышу плач новорожденного. Мы со старшим сыном кидаемся к дымящемуся дивану и вытаскиваем из него младенца. Младенец с пуповиной, в слизи. Глаза большие. Он кряхтит у меня на руках, перебирает ножками, ручками. Я говорю старшему, дескать, подарок небес, будем воспитывать. Старший — Ванечка — смотрит на меня преданными глазами и кивает головой.

28 сентября, 09:09. Сбегал по большим делам. Перевел дух.

Берешь зеленый мусорный пакет и немного влажных салфеток. Пробираешься к выходу и слушаешь, не летает ли птичка. Солнце слепит глаза. Тихо. Слышны только дальние прилеты. Птички нет. Выбегаешь на свежий воздух и метров семь гуськом бежишь до трубы, где доблестные русские воины делают большие дела. Ныряешь в нее. Проходишь вглубь десять метров от края, на всякий случай, чтобы не задело ВОГом или еще чем. Достаешь пакет, снимаешь штаны, засовываешь пятую точку в пакет, пыжишься и переводишь дух. Затем протираешь пятую точку салфетками, кидаешь их в пакет, завязываешь. Дальше с облегченным видом надеваешь штаны и пробираешься к концу трубы. Присаживаешься на корточки, слушаешь. Птички нет. Выныриваешь из трубы и бежишь к Отростку. По дороге отшвыриваешь пакет с отходами жизнедеятельности куда-нибудь подальше. Всё. Ты свободен.

28 сентября, 16:25. Не буду каждый день писать дневнику, что парни молодцы. Он об этом и так хорошо знает.

Сегодня без обезбола. Организм сам тащит.

Час назад был шум у входа в Отросток. Шум слышали, но никого не видели. Дай Бог, чтобы просто заяц прошмыгнул. Парни напряглись. Инфу передали по радейке. Шуманули.

Комерс — сломана рука, порван трицепс. Прилет. В Сердце Дракона один триста. Из молодых. Осколок от кассетной.

29 сентября, 09:03. Ночь напряженная. Много стреляли. Но я спал спокойно. Уверенности придала кошка, вдруг, откуда ни возьмись, появившаяся вчера вечером в Отростке. Опять трехцветная. Приносящая удачу.

Вышел на ночное бдение. По ногам что-то скользнуло. Подумал, мышь или крыса. Смотрю — Трёшка. Обалдел. Это нереально. От Отростка до Сердца метров четыреста–пятьсот по прямой. По моим прикидкам. Трёшка не смогла бы пройти. Да и привыкла она к Сердцу, бежать через поле не стала бы.

Ночь, ничего не видно. Осветил кошку фонариком. Нет, не Трёшка. Трехцветная, но не моя Трёшка. К тому же с пузиком, ждет котят. Для Трёшки еще рано. И все же удача, как трехцветная кошка, преследует меня по пятам. Лишь бы не сглазить. Тьфу-тьфу-тьфу.

Движение, которое было у входа в Отросток, скорее всего, от нее.

В два ночи передали по радейке, что опять замечено движение около нас.

— Томас, шумани из граника[36].

— Я не Томас, а Томаш. Ночью шуметь не буду, спалим позицию.

Томаш, который был раньше Томасом, перевернулся на другой бок и размеренно засопел.

Проснулся около семи, сгонял по-маленькому. Подзарядил телефон. Втроем — я, Костек, Томаш — выпили по кружке кофе с сигаретой. Подтянулся местный Кот. Остальные пока спят.

Сижу пью кофе, курю и вспоминаю, как я каждое утро выползал на балкон с чашечкой кофе, закуривал сигарету и смотрел на лес и мне казалось, что это не лес вовсе, а зеленое море под ногами.

Сегодня снова попробую без обезбола обойтись. Через пару часов полезем по трубам и норам к точке, где выполняем свое боевое задание.

29 сентября, 16:51. Пробились к солнцу. Осталось немного почистить, и задачу можно считать выполненной. Из интересного и смешного ничего не происходило. Боевые будни. Устал больше, чем вчера, позавчера и позапозавчера. Вернулся в Отросток и выпил таблетку обезбола. Еле дополз. Пообедаем, отдохну часок, и начнутся ночные бдения.

30 сентября, 09:16. За неделю в Отростке молодые парни превращаются в стариков. Дохают, передвигаются не спеша, кряхтят, охают и ахают. Бетон высасывает жизненную энергию. Неунывающий Костек поднывает.

На наших позициях — не только в Отростке, везде — проходят большие ротации. Одни подразделения меняют другие. Суматоха. Новые тяжело въезжают в условия, отчетливо не понимая, куда попали и что нужно делать. Объяснить невозможно. Работаешь по обстоятельствам.

Томаш вслед за молодыми начал обращаться ко мне «командир». Так, наверное, сподручнее, чем Огогош.

Холод собачий, особенно под утро.

— Костек, даст Бог вернуться с БЗ — никакого алкоголя.

— Хорошо.

— Учую запах — прострелю коленные чашечки.

— Хорошо. Правда прострелишь? Сможешь?

— Не смогу, брат Костек.

— Я не подведу тебя, командир.

— Посмотрим.

— С сегодняшнего дня время начинает работать на нас, — продолжает разговор Костек, имея в виду, что до конца контракта остался месяц.

— В нашем возрасте время всегда работает против нас.

— Почему?

— Стареем.

На Тропе включают РЭБ[37], но он быстро садится. Заряжается долго.

30 сентября, 12:21. Устроили себе выходной. Не знаю зачем. Понятно, что язык набок, пыль, грязь, еда скудная, солнца нет, холод и парни выматываются. Только в такой обстановке не отдохнешь.

— Устал, — говорю.

— Это ты мне? — спрашивает Костек.

— Нет, себе. — Впервые за несколько месяцев произношу вслух.

Оглядываешься назад, и кажется, что время летит с неимоверной скоростью. Три четверти пути пройдено. Но стоит задуматься о том, что еще месяц впереди, кажется, что оно не двигается. Стоит перед тобой усмехающимся истуканом и дразнится. Время — оно такое. Чувство времени.

30 сентября, 17:00. Передали по радейке: «В укрытие. На вас наводят...» Перешли в крепкую трубу. Сидим тихо.

Слышу вопрос:

— Давно на войне, командир?

— Седьмой месяц, — отвечаю.

— Контракт закончится и снова пойдете?

— Скорее всего, нет. Надо уступить дорогу молодым.

— Не нужна нам такая дорога. Воюйте в свое удовольствие, командир, сколько душа пожелает.

Хорошая шутка. Рассмеялся. Снова затихли. Пять минут, десять, пятнадцать тишины. Элпэка не выдерживает. Со словами «Да пошли они...» идет к месту, где у нас расположена условная кухня, и ставит на газ воду. За ним подтягиваются остальные.

Боевую готовность объявляют часто, но никогда этой команды не отменяют.

30 сентября, к полуночи. На ночном бдении с Элпэка. Элпэка из «молодых» штрафников, но сам не понимает, как попал к ним. Добровольно подписал контракт, чтобы племянника не забрали на войну. Три судимости, но опять же говорит, что чистый.

Мимо нас пробирается Костек, сходить по-маленькому. Идет и ворчит, что страшно, по нам работает немецкий снайпер. Посоветовал ему не сильно высовывать из Отростка свою загогулину.

— Снайпер действительно работает? — спрашивает Элпэка.

— Иногда. Смерть не из приятных. Выходишь ночью в туалет, и тебя снимают. В том смысле, что убивают. Лежишь мертвый с высунутой загогулиной, а из консервной банки вытекают отходы твоей жизнедеятельности.

— Да уж, — кивает Элпэка.

— На первом круге у нас во взводе добровольцев Пионер был. Пионер — позывной. Так вот, пошел он как-то на дальняк, и вдруг тревогу объявили, прилеты один за другим.

За мешками с песком послышалось журчание Костека.

— После тревоги, — продолжаю, — вбегает в барак Пионер и рассказывает, дескать, сижу, мысли гоняю, и тут — бабах! Нормальный человек испугался бы, а я подумал, как это будет ужасно, если погибну не в бою, а вот здесь, на очке.

— Был в бегах, — подхватывает туалетную тему Элпэка, — залез в дом к одному барыге, вскрыл сейф, а там ружья и водка. Ну, выпил, вышел на улицу пострелять. Прицелился в туалетную будку и спустил курок. Патрон с грохотом пробил деревянную стенку, и тут же из туалета вывалился какой-то бич с голым задом. Оказалось, пока хозяин в отъезде, он дом сторожил. Снежок тропинку запорошил, я и не увидел следы. Долго, наверное, там сидел, тоже мысли гонял.

Да, я им про защитников Отечества, а они мне про бичей и барыг.

Костек благополучно доделал свои маленькие дела и быстро прошмыгнул мимо нас.

1 октября, 07:47. Октябрь уж наступил... Никакой романтики под землей в нынешнем октябре. Ни багрянца, ни румянца. Только пыль и грязь.

Под землей быстро ногти отрастают. Перед выходом подстригал, но торчат, как у вурдалака, уже.

Парни нескромно посапывают. Двое на посту. Сделал кофе. Хотелось в одиночестве с сигареткой выпить. Пью, мыши скребут по углам. Кошка один раз появилась и ушла. Долго не задержалась. Видимо, искала место окотиться. Здесь не понравилось. Пошла дальше.

Скоро парни проснутся, и выдвинемся совершать геройские поступки во славу Отечества. Работа хоть и пыльная у нас, зато благородная — очищать родную землю от поганого. Мир неизбежен. После победы.

1 октября, 16:33. Задача выполнена. Переходим в режим ожидания «ног». Тот случай, когда хочется посидеть на позициях подольше, потому что время катится к концу контракта и чем дольше мы будем находиться на боевом, тем больше (но это не факт!) будем отдыхать, и это значит, что еще одного выхода на Дракона не будет. К тому же сейчас относительное затишье, а у меня относительная усталость от всего. Смеюсь.

Дошли слухи, что на днях встречаются большие политики порешать проблему войны, да и выборы у всех на носу. К выборам, как правило, войны затихают. Но по мне, добрая война лучше гнилого мира. Гнилой мир оборачивается ожесточенным кровопролитием. Затяжным, страшным, болезненным для мирняка. Солдаты рассчитывают на то, что главнокомандующий не даст заднюю. Это уже будет означать предательство.

Сидим тихо, никого пока не трогаем. Чаёвничаем и бутербродничаем. Готовить никто не хочет, обленились под финал БЗ. Раздражения нет. Общего. Лично у меня есть подозрительное отношение к тишине. На войне тишина подлая. Не знаешь, чего ожидать. Но об этом я уже говорил дневнику. В остальном порядок.

1 октября, 19:39. Томаша вызвали по радейке в Кишки Дракона.

Понял, на кого похож повар (позывной Ра). На Будду. Лицо гладкое, взгляд просветленный, сидит перед кастрюлей на ящике патронов, руки ладонями вверх на расставленных коленях, будто медитирует. Фонарик на лбу красный, горит, как родинка. Его спрашиваешь: «О чем задумался?» Отвечает, взорвавшись: «Я же вас не спрашиваю, о чем думаете вы! Мне нет дела до этого!» Потом резко успокаивается, уходит в себя и снова сидит перед кастрюлей, медитирует.

В харчо из банки добавили рис и тушенку. Получился плов. Неплохой.

Томаш вернулся из Кишок. Встревоженный. Поручили заминировать поляну перед нашей позицией. Минеров у нас нет. Но это еще полбеды. От нашей позиции до позиции немцев буквально метров пятьдесят. Открытое пространство. Снимет любой, даже малоопытный стрелок. Как два пальца...

Передали, что нас оставят, скорее всего, до восьмого числа. Хм...

Пришла инфа, что Снежка отправили на городскую базу старшим по территории. Старшим по территории называется тот, кто общие туалеты убирает. Оружие у него отобрали.

2 октября, 14:53. Проснулся и разрыдался, как ребенок.

Входишь в трубу диаметром метр двадцать. Проходишь сорок гусиных шагов и поворачиваешь в трубу того же диаметра и длиной в двести пятьдесят гусиных шагов. В конце первой трубы у нас оборудована условная кухня, где стоит горелка, есть газ, кружки и пустые пачки от дошика, которые заменяют нам тарелки. По этой трубе справа и слева на расстоянии полутора метров мешки с битым бетоном, защищающие от осколков. На случай прилетов по входу в Отросток.

В начале длинной трубы мы спим. Ряд мешков с битым бетоном, поверх спальник, под головой рюкзак.

Проснулся и зарыдал. Мне приснились дед, мама и бабушка. Царство им небесное. Приснилась вся моя некогда большая семья. Дяди, тети, братья и сестры. Короткий отрывок врезался в память. У деда больные ноги, и мы идем с ним из одной клиники в другую. Дед коренастый, низкого роста, седовласый белорус с густыми бровями. Он опирается на меня. Я крепко стою на ногах и веду его. Асфальтированная дорога идет вниз. Асфальт старый, побитый. Мелькнуло в голове, что надо бы взгреть коммунальщиков за то, что дорога от одной клиники до другой плохая. Мама спустилась, стоит внизу, ждет нас.

Нет, предки меня не звали к себе в мир иной, я просто помогал им.

Наша большая, дружная семья. До середины восьмидесятых годов мы каждые выходные собирались за огромным столом, ели, пили, пели песни, разговаривали, играли в лото. Дети разыгрывали представления, взрослые хохотали, хлопали и угощали нас вкусностями.

К концу восьмидесятых годов семья посыпалась. В гости друг к другу стали реже ездить. Почти не общались. Редкие встречи, да и те на похоронах, короткие реплики, дескать, пора бы оставшимся, пока еще живым, возобновить традицию. Дети детей и внуков выросли, а мы все никак. Никак не соберемся.

Проснулся, вытер слезы влажной салфеткой и закурил. Меня никто не видел. Иначе бы я сдержался, слез не показывал.

Через полчаса мы выдвинулись в конец Отростка, где оборудован наблюдательный пункт. Мы прошли гуськом двести пятьдесят шагов, снова повернули в трубу с тем же диаметром, еще сорок гусиных шагов. Далее труба сужается до восьмидесяти сантиметров. Она не длинная. Метров десять. После нее взорванная металлическая труба, которая расположена внутри холма. Проползли сквозь отверстие в ней. Дальше идет лаз метра четыре вверх, со ступеньками, к вершине холма. Оттуда видно многое. До неприятеля можно доплюнуть.

Мы знаем, сколько немцев сидит на линии перед нами, когда ротация, какой у них боекомплект, где они спят, что едят, куда ходят в туалет. О нас они не знают ничего.

Даст Бог вернуться с войны, постараюсь склеить семью. Буду чаще собирать оставшихся. Возьму под крыло разбежавшихся по городам и весям детей. Надо, чтобы мы были вместе, чувствовали плечо друг друга.

Я знаю, за что воюю, знаю, почему ушел на войну. Хочется вернуть некогда великую страну, некогда большую семью. Ведь моя вина в том, что прежний мир — добрый, чистый, светлый — рухнул, тоже есть.

2 октября, 20:01. Томаш и Ра завтра выходят из Отростка. Местный Кот сегодня утром вышел. Остается моя команда и три человека из штрафников — две Бороды плюс Элпэка. Говорят, что пришлют усиление в три человека. Тоже из штрафников. Нам пока замены нет. Ротации не предвидится. Людей не хватает. Людей много, и все равно не хватает.

Солдатское радио передало, что в нашем подразделении семь человек двести. Снайпер при заходе в Сердце Дракона. Заходили ночью. Дурная практика. Перед этим Дик двести — «ноги», — тоже ночью шли. Второй раз можно было не рисковать. Зачем?

Позывных пока не знаю. Просто молюсь за всех наших парней. Семь человек. Больно в груди. Пусть солдатское радио соврет или преувеличит в очередной раз.

Костек сказал, что больше на БЗ не пойдет. Я ему ответил, что мы еще не вернулись и когда вернемся, если вернемся, неизвестно.

Томаш один сползал, поставил растяжку и полтора кило взрывчатки. Через час взорвалась растяжка. Взрывчатка стоит. Заяц задел или мышь. Может, кошка. Зайцев здесь не видел. Завтра сползает посмотреть, что там не так. Минёр...

Костек мусульманин. Отрезал кусок сала и съел его. На слова «Какой же ты мусульманин, если сало ешь?» сказал: «Главное в жизни верующего человека — никого не обидеть. За то, что я сало съел, перед Всевышним отвечать буду, а не перед вами».

3 октября, 10:34. Мыслей нет. Слов нет. Одна молитва в голове.

Боже милостивый, спаси и сохрани. Дай сил, терпения, стойкости, мужества.

Костек начал жаловаться на почки и боль при мочеиспускании. Скорее всего, камни.

Еще бы неделю нас не трогали. Работа есть, много работы. Накидывают. Правда, начинаем лениться, медленнее дела идут. Но ведь идут!

Обстановка стабильно напряженная, как всегда.

3 октября, 16:22. По радейке голоса:

— Проверь там, Томаш и Ра дошли?

— Томаш и Ра дома.

— А нас когда выведут?

— Нас — это кого?

— По голосу не узнаешь, что ли?

— Тебя выведут одиннадцатого.

— Почему так поздно?

— У тебя морда страшная.

— У тебя лучше, что ли?

— Так меня и выведут двенадцатого, ах-ха!

3 октября, 21:19. Томаш вышел. Я перешел спать на его лежанку. Она основательнее, и теперь у меня два спальника. Мой, летний, и Томаша, зимний. Летний постелил на мешки. Не так больно будет. Зимним укроюсь. Ра оставил мне свой бушлат. Можно считать, что теплом обеспечен.

Пару раз забегала трехцветная беременная кошка. Покормили. Нашу еду — бурдистику (это когда в кастрюлю кидают все, что имеется под рукой, и варят) — не ест, но с удовольствием слопала паштет из консервной банки. Гурманка.

Вызвали сапера, чтобы нормально заминировали поляну. Томаш не успел. Сам я не рискнул и своих парней не пустил. Нужен профи.

День прошел тихо. Проводили ребят, гоняли чаи, разговаривали ни о чем. Мешками для трупов закрыли трубу, в которой отдыхаем, чтобы теплее было. Мешки крепкие, непродуваемые. Теперь уютнее.

Нас на Отростке осталось немного. Мне так больше нравится. Хуже, когда задами друг о друга тремся, не протолкнуться. На завтра наметили объем работы, обговорили, обсудили. Проснемся — выйдем.

4 октября, 09:44. На новой лежанке спал как у Христа за пазухой. Теплее, и острые углы камней не так сильно впиваются в бока. Новый день, новая жизнь. На войне каждый новый день можно считать днем рождения.

Обезбол закончился. Надо искать таблетки. Боюсь, без них не потяну. С ними руки вместе с ногами отказывают, а уж без них...

Новостей никаких. Стабильно напряженные. Стреляем чуть меньше.

С утра пораньше выскочили пошуметь из РПГ, но почему-то не выстрелило. Либо порох отсырел, либо мы отупели. Скорее всего, второе. Но первого тоже нельзя исключать.

Передвигаюсь с трудом. Вида не показываю. Костек говорит, что моя борода совсем белой стала. Голова тоже. Что поделаешь, даст Бог вернуться с войны, буду блондином щеголять в лакированных штиблетах. Не худший вариант.

4 октября, 15:55. Хорошо отработали, хорошо отъели пузо. Элпэка борщец сварил. Утром хуже себя чувствую, чем ближе к вечеру, после хорошо проделанной работы.

Элпэка с нами не ходил. Взяли Чика попробовать. Не тянет он. Крупненький. Больше нытья, чем пользы. Наверх поднимался с Костеком. Он при хорошем настроении. Костек в хорошем настроении и Костек в плохом настроении — два разных человека. Когда Костек в духе, одно удовольствие с ним в паре работать. Но это, наверное, у всех так. Я тоже невыносим, если встаю не с той ноги. Правда, здесь слабину себе не даю. Стараюсь держаться так, чтобы никто не заметил, как мне тяжело.

Долго ли, коротко, а ведь мы в Отростке одиннадцатый день. Выходили всего на недельку.

Сигареты закончились, лекарства тоже. Не думал, что задержимся. Мало брал.

Положа руку на сердце, могу сказать, что мне на выходах нравится больше. Время быстрее идет. Постоянно что-то происходит. В располаге на пятый день места себе не нахожу, дурные мысли в голову лезут.

4 октября, темная и холодная ночь. К вечеру вытащили наушники наверх и подключили радио, чтобы послушать о встрече больших политиков. Встречи не было. Понятно. Воюем дальше. Без проблем.

«Ноги» не принесли бензин. Генератор молчит второй день. Рации сели, пауэрбанки тоже. Мы без связи. Осталось немного заряда на телефоне. Ночной фонарик включить не можем, поэтому зажгли блиндажную свечку. Заметно потеплело.

С ужином не заморачивались. Ограничились бич-пакетами. Я открыл свиную тушенку и вывалил себе в тарелку половину банки. Вкусно неимоверно. Нашел в кармане запыленную конфетку. Съел с чаем.

Разговор Чика и Элпэка.

Чик спрашивает:

— Элпэка, ты чай или кофе пьешь?

— Чай.

— Оставь мне на пару глотков.

— Чай без сахара.

— Неважно.

— Без заварки.

— Неважно.

— Без воды...

— ?

Элпэка, отправляясь на ночное бдение, повторяет за мной: «Пойду Родине послужу...» Обычно с такими словами я ухожу на пост.

5 октября, 09:03. Большой блиндажной свечки хватает на пять-шесть часов. Фонарики не включаем, бережем энергию. Нам еще ползать под землей.

При ротации одного подразделения на другое бардак полный. Парни не распределены по участкам, за которые отвечают, а те, которые уже распределены, не понимают не только того, как вести боевые действия, но и того, как организовать быт. Организованный быт — основная опора солдата.

Генератор молчит третьи сутки. Не могут понять, кто должен принести нам бензин. Хорошо еще, успел на последнем издыхании банки подзарядить себе телефон.

5 октября, 20:53. День прошел плодотворно. Дали команду рыть подземный ход от пункта наблюдения до остатков бетонного забора, которым окружено Сердце Дракона. Двадцать метров. По моим прикидкам — это около двадцати тонн земли. Рыть — не проблема. Проблема — куда девать землю. Наверх не вынести. Любое изменение ландшафта будет отмечено чубатыми птичками и отрихтовано яйцами — ВОГами. Трубы внизу уже забиты мешками с землей. Подземных туннелей много. Парни роют ходы, блиндажи, ставят огневые точки и аккуратно по бокам труб складывают в мешках землю. Не знаю, как будем решать проблему. Надеюсь, что-нибудь придумаем. Наш с Костеком дембельский аккорд. Если сказали рыть, значит, будем рыть. Штурмовики, ах-ха. Больше никаких серьезных заданий не было. Лазая по трубам, называем себя черепашками-ниндзя. Эти парни досуг проводили в таких же трубах. О том, когда мою группу выведут, пока молчат.

Под вечер объявили боевую готовность. Опять замечено скопление немцев недалеко от наших позиций. Рация плохо заряжена, банку раздобыли. Прорвемся.

Немцы по ночам не штурмуют. У нас. Не знаю, как на других участках фронта. Обычно выползают в районе четырех-пяти утра.

6 октября, 14:42. Ночь тихая, утро тихое. Прорыли метра полтора подземного хода. Пришел до меня разведчик из бывших музыкантов. Позывной сложный. Не запомнил. Назову его Рубероид.

Мы с Костеком копали, а парни — Шакай и Борода — ниже в трубе собирали накопанную землю и разносили в мешках по трубам. Слышу, зовут меня: «Командир, командир, запах пошел по трубам!» Парни подумали, что немцы пустили по трубам газ, чтобы нас отравить.

Спустился к парням, принюхался. Пахнет одеколоном. Слышим, ползет кто-то к нам. Осветили трубу — свой. Крикнул пароль. Подполз ближе, назвался Рубероидом и сказал, что исследует трубы. Разведчик, в общем. Зачем разведчику поливать себя одеколоном перед выходом на задание? Вопрос нерешенный. На войне огромное количество странных людей. Тем не менее все эти странные люди — герои.

«Пришел до меня» — не по-русски, по-местному. Да и не шел он, а полз. Ходить здесь невозможно. Так вот, сели мы с Рубероидом разглядывать карту, пытаясь понять, зачем нужен подземный ход, когда ниже есть труба-восьмидесятка, идущая до коллектора, из которого можно безопасно выскочить за бетонные перекрытия и оказаться прямо перед немецкими позициями.

Решил остановить работу и дать парням отдохнуть. Они уже тринадцать дней пашут без отдыха. С утра до ночи. А ночью на постах. Разведчик сказал, что командир в отпуске, поэтому неразбериха с ротацией. Его зам, похоже, даже не в курсе, где мы и какие задачи выполняем. Забавно. Передний край, война, а жизнь как в Советской армии в мирное время. Копайте отсюда и до обеда. Смеюсь.

6 октября, 20:16. Костек собирается голым бежать по Тропе ярости, когда команду на ротацию дадут. В голого, говорит, стрелять никто не будет.

— До трусов разденешься? — спрашиваю.

— Нет, — отвечает, — догола, полностью разденусь.

— Кроссовки не снимай, — даю совет, — чтобы ноги не поранить.

Кино и немцы. Представил маленького кумыка с калашом в руках, который нагишом в кроссовках бежит под птичками мимо вражеских позиций. Будущая звезда Ютуба.

Костек считает дни до конца контракта. Меня это подбешивает. Когда дни считаешь, время идет медленнее.

Вернемся, даст Бог, в располагу, пойду к парикмахерше и признаюсь ей в любви. Мне срочно нужно признаться кому-то в любви. Чувствую себя мертвецом, если долго никому не признаюсь в любви. Не хочу быть мертвецом. Хочу быть живым. Парикмахерша не в моем вкусе, правда, но это не такая большая проблема. У меня хорошо развито воображение, и я могу представить ее какой угодно (и кем угодно, вплоть до моей реально любимой женщины). Просто мне нужно выплеснуть нерастраченную энергию любви, чтобы она не закисала и не превращалась в ненависть. С ненавистью на войне делать нечего. Убьют сразу.

Мыши съели наушники. Радио не будет. Рации нет. Бензина тоже. Генератор молчит. Дождь накрапывает. Пьем чай и разговариваем о мирной жизни. Один был фермером, другой вором, третий дальнобойщиком, четвертый студентом. Я только слушаю. О себе ничего не говорю. Теперь мы все как один — доблестные русские воины.

7 октября, 10:54. Сегодня едет домой поток, в котором Рутул и Сава. Через двенадцать дней едет домой поток, в котором Давинчи и Малыш.

Плохо себя чувствую. Целый день буду отдыхать. Холодно.

7 октября, 17:38. Проспал до двух. Выспался. Плотно поели с парнями. Разговоры, анекдоты, истории. Спокойный день. Разок жахнули по немцам из РПГ. По нам почти не били. Укрепили Отросток. Накрыли мешками для трупов дыры. От дождей. Засыпали мешки камнями — для маскировки. Вечером будем чаёвничать, а ночью бдеть.

Решили завтра идти копать. Только в другую сторону, к разбитым блиндажам, чтобы посмотреть, что там есть — оружие или вдруг наши павшие. Хотя по картам там не было наших блиндажей. Скорее всего, немецкие. Посмотрим. Все равно о ротации пока не слыхать. Новых команд не поступает. А делать что-то надо.

7 октября, 23:57. Напечатал у себя в тг-канале:

«Если вы читаете эти строки, значит, со мной все в порядке. Вернулся с передовой и нашел возможность скинуть весточку. Контракт заканчивается. На боевое больше не отправят. Надеюсь. Немного устал. В остальном — норма.

Этот контракт начинал с караульного в комендантском взводе, а заканчиваю командиром боевой группы штурмового подразделения.

Даст Бог, вернусь в Москву в первых числах ноября. Вернусь с книгой (с книгой в телефоне). Старался не забывать о том, что я все еще литератор, несмотря на то что приходится быть доблестным русским воином.

Пока нет уверенности в том, что книгу стоит отдавать на читательский суд. И дело не в том, что писалась она буквально на ходу, в окопах, в коротких перерывах между боями и потому не дотягивает до какого-то небесного художественного уровня. Книга с перебором откровенная, а война еще не закончена. Важен принцип: не навредить. Главное, что книга есть, а когда она будет напечатана — уже не имеет значения.

Проза. “Дневник добровольца”. Почти десять авторских листов. Стихи, к сожалению, не шли. Были, но мало.

В “Дневнике...” записывал мысли, события, рассказывал о солдатском быте, о боевых товарищах, о хороших и плохих людях, с которыми встречался на войне. Это моя история моей войны. Иногда смешная, чаще трагическая.

Поначалу заводил дневник как некую терапию. Он помогал молчать. На войне надо быть молчаливым. Потом привык к нему, и дневник превратился в доброго собеседника, все понимающего, умеющего слушать и прощать.

В “Дневнике...” мало войны, много любви. Только в той жизни, которой живу сейчас, войны больше. Уверяю вас. Безжалостной и беспощадной. Любви совсем нет. В жизни любви нет, но она есть в моем сердце, как раз там, где нет войны.

В “Дневнике...” нет ни одного топонима. Избегал упоминать позывные командиров. Не описывал сути боевых заданий, на которые выходил. Объектам, где приходилось бывать, придумывал смешные или романтические названия. В зависимости от настроения. Тому есть причина. В случае моей гибели телефон мог оказаться в руках неприятеля и навредить моим товарищам.

Вот вроде и все. Зачем я вам об этом написал? Чтобы знали. Я жив. Несмотря ни на что. Я не предал ни вас, ни себя, ни нашего Отечества, ни своей любимой русской литературы. Мои дети могут гордиться мной».

Вернусь с боевого — отправлю. Мыслями я уже на большой земле. Тяжелый месяц. Психологически. Постоянно думаю о доме.

8 октября, 14:32. Не мог уснуть до трех ночи. Мысли не дают покоя. Крутился на камнях, вертелся так, что протер дырку в камуфляже. На боку. Встал в районе семи. Выпили кофе с Элпэка.

Парни начали к девяти подтягиваться к нам. Обсудили то, что появились проблемы с бензином и рацией. Эти проблемы нами не решаемы. Доставки нет. «Ноги» не справляются. Продумали план сегодняшней работы. Будем копать ход до лисьей норы, которую давно заметили, но не заглядывали туда: вдруг заминирована?

В районе одиннадцати вышли, а к часу дня уже прокопали ход под землей до норы, где нашли ящик с патронами для пулемета. Крупнокалиберного. Полностью заряженная лента. Ящик с американской маркировкой, но лента, похоже, наша. Завтра перенесем в Отросток.

Попросил Костека влезть в нору и пошебуршить там землю: вдруг пулемет найдем? Костек залез целиком, одни ноги торчат. Лежит не двигается. Испугался, подумал, что с ним что-то случилось. Позвал. Не отзывается. Слышу, Костек начал как бы сам с собой разговаривать. Всё, решил, с ума спятил. Рядом жахнуло. Наверное, с испуга фляга потекла.

Подергал Костека за ноги. Он развернулся. Смотрю, а у него в руках телефон. Парень, оказывается, залез в нору и снимал там себя. Я расхохотался и назвал его чертовым блогером. Дал команду на выход, и к двум часам дня мы уже вернулись в Отросток. Перекусили.

8 октября, 21:11. Перекусили, отдохнули часок, занялись наведением порядка в Отростке.

Ветер и дождь то затихнут, то снова усилятся.

В Отросток вода не проходит. Заранее затыкали все возможные и невозможные дыры. Герметичненько сидим.

Вечером покошмарили немцев из РПГ и стрелковым. Ответки почему-то не было.

Переходим в статус ночного бдения.

Дежавю. Каждый новый день похож на предыдущий. Стабильное положение.

Бензин принесли. Генератор урчит, как гигантская кошка.

9 октября, 13:42. Сплю плохо, работаю хорошо. Мокрый, грязный, уставший. Прямо как рыжий, честный, влюбленный. Фильм такой был. В детстве. Помню только название.

Вчера вечером с парнями смотрели что-то американское. Чушь полная. Мужик пристегнул себя к женщине наручниками и застрелился. Женщина потом полфильма таскалась с его трупом, пытаясь отстегнуться. Так и мы таскаемся с окраиной Российской империи, которая назвалась Украиной и торгует подаренной нами государственностью. Украина пристегнута к нам корнями. Она добровольно пустила себе пулю в лоб и теперь трупом путается под ногами. Корни не обрубить. Выход один. Перестать считать ее окраиной и сделать частью Российской империи.

Украины нет. Есть одна неделимая Россия. За нее и стоим.

9 октября, 21:25. «Помните, что вы герои, — говорю парням, — и вам будет легче...» Они помнят и улыбаются, когда иные плачут от боли и страха.

10 октября, 10:31. Рамзан (боевой санитар) как-то сказал, что если человек падает от изнеможения, значит, он потратил всего лишь третью часть своей жизненной энергии. Останется запас в целых две трети, то есть в два раза больше истраченного. Слова Рамзана вспоминал, когда валился с ног от усталости. Поднимался и снова бежал, шел. Когда не мог идти, полз.

Группу из Кишки Дракона сменили. Значит, скоро придет замена нам. Получилось самое длинное БЗ, несмотря на то что задачу выполнили в первую неделю. Все остальное время самостоятельно искали себе работу, ставили задачи и выполняли их. На войне это нормально, обычное дело, и все же хочется сказать, что парни моей группы — молодцы. Почти не ныли. Со всем справлялись.

Время болезненно замедляется. Кто хочет почувствовать на своем языке жвачку минут, должен непременно сходить на войну. Здесь время не движется, следовательно, люди живут дольше. Такой вот парадокс войны.

10 октября, 16:01. Психически совершенно здоров. У меня чистое сознание, внутренний покой. Есть даже некоторая леность, присущая мне в мирной жизни. Но откуда это острое ощущение того, что я пишу то, что уже было сто раз мной написано, говорю, что проговорено, и думаю, что думано-передумано? Надо будет перечитать дневник в другой обстановке. На базе. Может быть, это не ощущение, а реальность. Неужели я сейчас так пуст, что сознание само гоняет старые мысли, будто крутит заезженную пластинку, чтобы я не считал себя спятившим с ума?

Передали, что Князя назначили старшиной. Хорошая новость. Мозги прапорщика дембельнулись. Больше никаких новостей. Чик убежал в Кишки за водой. Может, принесет какую-нибудь интересную инфу и моя голова перестанет циклиться. Отсутствие информации раздражает. Думать становится не о чем, а думать я люблю.

10 октября, почти ночь. Чик ничего интересного, кроме воды, не принес. Вокруг нас будто все замерло. Слышны только автоматные и пулеметные очереди, которые как бы говорят о том, что где-то кипит жизнь.

Парни рано легли. Сижу в одиночестве на ушах. Должен был с Элпэка, но он плохо себя чувствует, и я отпустил его спать. Дневник уже в курсе, что я люблю одиночество. Повторяться не буду.

Голова, смени пластинку!

11 октября, 18:24. Закончились газ, еда, сигареты. Сообщения с нулем нет. Поставок нет. Рыжего и Трёшки нет. Холод собачий.

11 октября, 18:30. Я справляюсь. Не факт, что парни справятся и не начнут ныть. Если такое случится, то нахлынет чувство вины за происходящее. Чувство вины я не переношу.

Основное: газ, чай, сахар. Их нет. Нет ничего. Съели три банки ветчины на шестерых за целый день и запили холодной водой. По половине кружки.

«Ноги» говорят, что Тропа ярости под огнем. Не смогли выйти сегодня за подарками. Подарками называют здесь рюкзаки с едой и прочей надобностью, которые доносят до точки сброса «ноги», бегущие из зеленой зоны. Сама точка сброса находится в желтой зоне. Забирают оттуда наши «ноги», которые бегают исключительно по красной зоне.

Заранее никто не позаботился, и ситуация стала критической. Надеюсь, завтра утром, по серости, подарки доставят.

Днем отрубился часа на полтора. Приснилось, что мы вернулись с БЗ и нам должны сделать укол. Но укол в грязное тело не колют, поэтому попросили раздеться и лечь на скамейки. Я спросил: «До трусов?» Женщина-врач ответила: «До ягодиц!» Чик и Шакай первыми разделись и легли.

Пришли женщины и начали тереть им спину. Женщины обычные. Сорокалетние тумбочки, ничего сексуального. Но помню довольное лицо Чика. Он был похож на Смайла. На Смайла в первый день моего с ним знакомства в пункте приема добровольцев. Улыбчивый и волосатый. На волосах лежала мыльная пена. Чик улыбался белозубой улыбкой Смайла.

Я тоже разделся. Замотал полотенцем яркую часть тела. Ко мне подошла женщина и спросила: «Готов?» Кивнул головой. Она поманила меня рукой, и мы вместе вышли на улицу. «Вот, — сказала женщина в белом халате, — видишь лампочки?» На улице висела гирлянда, будто город готовился к новогоднему празднику. Снега не было. Я отчетливо помню дорогу, выложенную брусчаткой. Я опять кивнул женщине — дескать, лампочки вижу. Она продолжила: «Пойдешь по дороге, отсчитаешь тридцать лампочек. За тридцатой лампочкой будет дверь. За этой дверью заряжают телефоны, но тебе туда ходить нельзя. Там работают наши конкуренты».

В этот момент я проснулся. Рядом жахнуло. Попытался снова уснуть, чтобы досмотреть сон до того момента, как меня начнут тереть мочалкой. Не получилось.

Элпэка сказал, что прилетом разорвало провод. Связь между Кишками Дракона и его Печенью идет через нас по проводам. Стоит тапик[38]. У нас самих только рация, которая на холоде быстро разряжается. Но это не суть. Я выскочил на улицу по проводам. Нашел разрыв. Зубами оголил провода и скрутил их. Вернулся в Отросток. Крикнул по рации, чтобы проверили связь. Связь появилась.

12 октября, 09:52. Чик ушел за подарками. Надеемся, что газ передали. Второй день на холоде без горячего будет ягодками. Цветочки были вчера.

В Отростке минусовая температура. Бетон. Мы в летней камуфле. Не до войны. Что-либо делать вряд ли сможем. Ждем проводника, чтобы вернуться на базу. Ждем уже давно. Неделю.

12 октября, 13:22. Чик вернулся пустой. «Ноги» не смогли выйти за подарками. Немцы Тропу ебулят.

«Ебулят» — местное слово, чаще всего употребляемое на моем участке фронта. Впервые здесь услышал. По контексту его значение понятно.

С Чиком передали одну маленькую блиндажную свечку, две банки паштета и полбуханки хлеба. На шестерых. Протянем. Есть надежда, что к вечеру будет потише и подарки дойдут до нас.

Поставили запасную банку под фонарик, чтобы свет был. До вечера должно хватить. Вечером, если газа не будет, вскипятим воду на блиндажной свечке.

Элпэка ушел с Рубероидом (в действительности он Урбани, но Рубероид мне больше нравится) разведывать еще одну немецкую позицию, которая сейчас пустует и находится в серой зоне между нами и бывшими «хозяивами».

Настроение среднее. Жутко хочется помыться. Теплая баня — предел моих сегодняшних мечтаний.

Костек скукожился, стал еще меньше. Отдал ему часть своего паштета. Чик и Шахай держатся хорошо.

12 октября, 16:39. Элпэка залетел в Отросток довольный. Где можно было бы закрепиться в серой зоне, не нашел, зато надыбил треть газового баллона и огромный кусок сыра. Баллон выпросил у парней в Кишке, а сыр, как сказал, передали именно мне по позициям. Позывной передавшего забыл.

Это божественное провидение. Я ведь не жаловался. Но кто-то подумал, что мне может быть тяжело, и передал — оторвал от себя — кусок сыра. Бог есть.

Мы с парнями тут же вскипятили воду, сделали чай и запили им вкуснейший сыр от неизвестного моего боевого товарища, который, даже находясь вдали и в такой же, скорее всего, тяжелейшей ситуации, вспоминал, переживал, волновался за меня.

До слез. Когда-то шутя комментировал такими словами чужие понравившиеся стихи. Теперь не шучу. Плачу, плачу от счастья, что у меня есть настоящие друзья. Настоящие.

12 октября, 19:55. Бегая по трубам, расцарапал спину. Выйди сейчас на пляж, мужики посмотрят, присвистнут и подумают, что я шикарно провел время.

Подарки есть. Принесли. Еда по мелочи. Газа в подарках нет. Банки на холоде сели. Аккумуляторы на рациях тоже. Ночь будет темной. Глухой и темной.

13 октября, 14:47. Чик сходил до Кишки за газом, надеясь, что принесли. Не принесли. Бензин вроде есть, закинули. Свет будет, чего не скажешь о горячей кружке чая. Пьем холодный кофе. Армейский. Готовится так. В бутылку с холодной водой засыпается растворимый кофе. Бутылка плотно закрывается крышкой и взбалтывается до тех пор, пока весь кофе не разойдется. Периодически крышка открывается и впускается кислород. Получается кофе с пенкой. Как капучино. Только холодный и без молока.

Костек отдыхает. Устал. Элпэка попробовал выбраться с Рубероидом до серой зоны. Не получилось. Немцы ебулят. Мы с Шакаем сползали до Печени Дракона. Освободили ее от мешков с землей, из которых соорудили небольшой дот, чуть выходящий из земли. Там будет удобно и безопасно складывать землю, которая набирается у штрафников, копающих кротовую нору до блиндажа из Драконьего Глаза, открытого нами полторы недели назад.

Пока переносили мешки, вспотел. Насквозь. В Отростке холодно. Согреться нечем. Чуть знобит. Не критически. Хочется горячего.

13 октября, 21:23. Дневник, сколько раз надо повторить, что газа нет? Слышишь меня? Газа нет. Обычно, если я тебе на что-то жаловался, ситуация исправлялась. Что происходит? Почему не реагируешь?

Вторая половина дня прошла спокойно. Разговаривали, курили — сигареты есть, — опять разговаривали и курили. Вчерашний газ ушел на приготовление обеда. Ели недоваренную крупу. На остатках блиндажной свечи вскипятили пару кружек воды.

Передали, что двоих из «ног» затрехсотило, причем именно тех, кто хорошо знал Тропу до Отростка. Видимо, будут (или уже начались) проблемы с выводом моей группы. По сути, выйти должны были самое позднее неделю назад. До сих пор здесь.

Не знаю, как снаружи, солнца не видели три недели, но под землей, в бетонных трубах, пар изо рта идет.

Таких длинных и крепких ногтей у меня в жизни никогда не было.

Мышей пруд пруди. Трубы ими кишат. Они ходят по нам, не стесняясь. Залезают в спальники, штанины, капюшоны и копошатся там как у себя дома.

14 октября, 12:05. Ничего существенного. Газа по-прежнему нет. Дата ротации неизвестна. Грязь отваливается кусками. Глаза не видят, уши не слышат. До конца контракта чуть больше двух недель. Бьем рекорды. Даже залетчики так долго не сидели на передке после выполнения поставленной задачи. Вылез наверх. Наверху тепло. Солнце. Бабье лето, наверное.

14 октября, 16:44. Докричался по рации до Солнечного Сплетения Дракона — места, куда сходится информация с переднего края.

— Как обстоят дела с газом? — спрашиваю.

— В целом в России или в нашем убожестве? — вопросом на вопрос ответил Сава, в тот момент находившийся на связи.

— В России с газом, брат, все хорошо, и мне это известно. Что с газом в нашем?

— Обещают. Обещают закинуть.

— Принято, брат.

Закончил связь и подумал, что у нас обещанного три года ждут.

Парни повесили маленькое зеркальце рядом с рацией. Свет от него скользнул по моему лицу. Я увидел свое отражение и улыбнулся. Выгляжу не так страшно. Только зубы, передние зубы почернели.

15 октября, 07:36. Ночью случайно смахнул долгоиграющую линзу. Попытался расстроиться из-за этого, но ничего не получилось. Уснул часа в два ночи. Проснулся в пять, на пост. Почистил руки, надел линзу и приступил к утреннему бдению. Ничего не происходит. Вот и хорошо.

Мыслями уже дома. Это печалит. С трудом концентрируюсь на нынешних проблемах и задачах. Начинает пугать путь на базу. Появляется страх Тропы. Раньше его не было. Боялся только того, что не вытяну. Сейчас новое состояние. Столько пройдено, и погибнуть на последнем отрезке будет... как бы это сказать... неловко, что ли. Матом не хочется ругаться. Прозвучало бы точнее. Ладно, Бог даст, выберусь.

Знобит.

15 октября, 12:19. Есть хорошие новости. Нет, фронт мы не прорвали. К сожалению. Всего лишь нам принесли газ. Два баллончика. Если разумно пользоваться, дня на четыре-пять хватит. К газу добавились печеньки и бичики. Тушенка у нас еще оставалась в запасе. Планируем горячий обед.

Рубероид, который Урбани, разведал новую тропу. Она в три раза длиннее, но совершенно безопасная. По его словам. Посмотрим, что будет на деле.

Передали инфу, что одну из групп сегодня-завтра выведут. Либо мою, либо группу Савы, сидящую в Солнечном. Думаю, что Савы. Он зашел на день раньше нас. Так или иначе, процесс сдвинулся с мертвой точки. Воевать в неведении и с мыслями о том, что о тебе все забыли, врагу не посоветовал бы. Будем на фоксе, как говорил Давинчи.

Выругался на Костека в мать. Не разбудил напарника и ночью дежурил в одну яичную голову. «Он спал как младенец!» — заявил в свое оправдание. Устал от его дебильных шуток. Матюкнулся. Костек обиделся и сказал, что больше со мной не разговаривает. Я, конечно, не прав. Надо быть сдержаннее. И все же...

Парни вышли поправить вход в Отросток. Их засекла птичка. Успели уйти, но по входу начали активно работать. Четыре яйца прилетело. Одно не взорвалось.

15 октября, 20:03. Вспомнил. О тропе, которую якобы разведывал Урбани, говорили еще месяца три назад. Ею никогда не пользовались. Почему — не знаю. Скорее всего, потому, что не такая уж безопасная, плюс длиннее.

В обороне. Боевая готовность.

В темноте почувствовал, что кто-то прошелся по моей ноге. Мышь или крыса? Нога машинально дернулась. Услышал легкий тупой шлепок. Опустил голову, смотрю — трехцветная. Случайно заехал ей по мордочке. Убежала.

Непонятно, кто хуже: комары или мыши? Мыши обнаглели дальше некуда. В спальник пролезают и бегают по мне.

В детстве рассказали историю о том, как мужичонка уснул на сеновале с открытым ртом. Мышь залезла ему прямо в глотку, и он задохнулся. С такой историей в голове трудно уснуть. Смерть не из героических. На похоронах люди смеяться будут.

16 октября, 11:34. За последние трое суток спал всего восемь часов. С утра вырубило. Два часа проспал мертвым сном, ничего вокруг не замечая. Проснулся, и вроде нормально.

Пришли подарки. Три баллончика с газом, сладкое и еда по мелочи. Жизнь налаживается, несмотря на напряженную обстановку.

Костек заявил, что ему на всех наплевать и он пришел на войну заработать денег. Так у меня не стало еще одного боевого товарища. Какое все-таки слабое существо человек, и как дешево он ценит свою жизнь. Умирать за деньги — пошлее ничего не придумаешь. Не по себе стало. Руки опускаются оттого, что встречаешь на войне подобное. Пытаюсь убедить себя, что заявка Костека от накопленной усталости, проявление детской истерии, а не то, что он чувствует на самом деле.

16 октября, 15:49. Выпили по кружке кофе. Расширили Глаз. Отработали немецкие позиции. Еще раз отработали. Еще. Сварили обед. Наелись. Пьем чай.

Дополнение на 18:18. Пошел дождь. Птички улетели. Пулеметы замолчали. «Ноги» побежали. Принесли много вкусняшек. Поужинали. Выпили по кружке чая.

Перешли на ночные бдения с короткими перерывами на сон.

Из приключений. Штрафник оставил позицию и побежал по трубам в сторону немцев. Поймали. Дальше скучно и неинтересно.

Подключили тапик. Теперь круглосуточно на связи, независимо от батареек в рации. В курсе всех междусобойчиков на нашем участке фронта.

17 октября, 07:38. Ночью вспотел. По всей видимости, накануне вечером поднималась температура. Легкие заболевания — простуду и пр. — не замечаешь за одной острой болью по всему телу.

Урбани связался по тапику. Просил держаться еще дней пять. Потом выведут. Выводить, наверное, он будет. Спросил, что нужно. Вроде ничего не нужно, и нужно много чего. Газ, чай, сладкое. Запросил еще «морковок». Заканчиваются.

БЗ получилось масштабное. Тридцать дней безвылазно на самой маковке войны. Седьмого октября записал «привет» подписчикам тг-канала, думал, восьмого выйдем. Как бы не так. Впредь наука: бежать впереди паровоза не рекомендуется. Смеюсь.

С утра успели покошмарить немцев. За кружкой кофе обсудили наличие тапика и нашли в этом огромное количество новых проблем. Теперь все кому не лень звонят и спрашивают про обстановку. Добавилась каждодневная команда «Боевая готовность номер один!». Обстановка стабильная. Готовность номер один постоянная.

17 октября, 21:25. В Сердце Дракона ранило одного из штрафников. Осколок в бочину под броню. Элпэка пошел выводить его на ноль по ночи.

18 октября, 06:14. В голове обывателя война приравнена к способности убивать, а в голове солдата — к умению выживать.

— Огогош, в конце Отростка виден свет! У нас гости?

— Рассветает, Костек.

Поток Давинчи разлетается по домам. Мой поток становится дембельским. Вчера Сургут вышел на БЗ, а я еще тут. Дембелям на войне тяжелее, чем молодым. Больше ответственности, больше нагрузки. На все это накладываются мысли о доме, о родных и близких. Я бы не прочь отработать до самого талого, как говорится, лишь бы дали помыться, поесть нормально и пару дней поспать.

Элпэка вернулся. На обратном пути задело осколком. Мелкий, под коленку.

Доберман — банщик, уволившийся пару недель назад, — напился и подрался. Ему порвали селезенку. Умер в больнице.

18 октября, 21:34. Без происшествий. Передали, что Саву затрехсотило на выходе с БЗ. По всей видимости, неосторожное обращение с оружием. Не поставил на предохранитель, когда бежал. Задело ногу. Насколько серьезно, пока не знаю.

Мы занимались мелкими делами. Перенесли БК из Кишки Дракона в Отросток и Драконий Глаз. Немного покошмарили немцев, а немцы нас. Доели последнюю банку тушенки (цыпленок) на шестерых.

Элпэка притащил с ноля пряников и конфет. Чаепитие было знатное. Больше поделиться нечем. Разве что холодом. Холода у нас много. Вода по ночам замерзает. Только холод никому не нужен. Не поделишься.

Желудок расстроился. Я старался его не обижать, давал что мог, но он все равно расстроился. Выпил две таблетки активированного угля. Больше ничего нет. Может, поможет. Помню, как Саву три месяца назад от угля закупоривало. На целую неделю. Мне такое не помешает.

19 октября, 23:35. Не записывал целый день, потому что физически не мог. Попробую по порядку. Постараюсь последовательно. Пока силы есть.

Вчера вечером Чик болтанул, что мы уже скоро месяц (если быть точным, двадцать шесть дней) на БЗ — бьем Дракона, но у нас ничего страшного не происходит, то есть мы целы и невредимы. Попросил его сплюнуть и больше таких вещей на войне не говорить.

Ночью плохо спал. Это не впервой. Не столь важно. В пять утра мне нужно было выйти на пост, но Костек, увидев мое болезненное состояние, предложил часок за меня отдежурить. Действительно плохо себя чувствовал, поэтому не отказался. Костек заботливо накрыл меня вторым спальником и ушел на пост. Через час вернулся, разбудил, спросил о моем состоянии. Ответил, что в норме.

Отработал на ушах два часа.

«На ушах» — это значит, что врага видеть не можешь, но сидишь и слушаешь тишину. При посторонних или непонятных звуках поднимается тревога, парни подскакивают, и мы работаем. Дежурство прошло тихо. После меня заступал Шакай. Трудяга-татарин. В мирной жизни дальнобойщик. Умный, крепкий, спокойный парень.

Мы поменялись. Пошел вздремнуть еще пару часиков, а Шакай остался сидеть на ушах. Часов в девять Чик отправился за водой в Кишки Дракона.

В районе десяти утра прогремел взрыв. Подумал, что ударило восьмидесяткой или стодвадцаткой по месту, под которым отдыхал подраненный Элпэка.

Элпэка спит метрах в десяти от поста, а я прямо за постом. Спросил у него, все ли в порядке. Дым, запах пороха, бетонная пыль. Ничего не было видно. Элпэка крикнул, что в норме.

Из дыма появилось лицо Шакая. Белое, обсыпанное бетонной пылью. Глаза растопыренные, безумные, смотрят на меня не моргая.

Оказывается, ударило со стороны входа. Там у нас были сложены три ряда мешков с землей и камнями, на случай наката. За ними в полуметре выставлены еще два ряда мешков, один из которых прикрывал собой место, где мы сидим на ушах. Укрепляли сами — первым делом, как только пришли в Отросток. До нас позиция была слабо укреплена.

Спросил у Шакая, что с ним. Он пожаловался на грудь. Отвел его в глубь Отростка, осмотрел. На животе, в районе печени, дырка и под коленной чашечкой такая же, небольшая. Осколочные. Шакай за мгновение до взрыва находился напротив первого ряда мешков, у самого входа. Сказал, что пошел поправить штору, сделанную из спальника, потому что сильно дуло.

Уложил Шакая на лежанку Элпэка, залил дырки перекисью и залепил пластырем. По тапику передал Солнечному о случившемся и пошел смотреть, что стало со входом. Первые три ряда мешков были полностью разбиты. Из груды камней и земли торчал хвост камикадзе — самовзрывающейся чубатой птички. Верхние мешки, прикрывавшие пост, свалились.

Вернул свалившиеся мешки на место — они тяжеленные, поэтому сел после этого на свою лежанку, чтобы отдышаться. Прогремел второй взрыв. Шума летящей птички не слышал. Второй камикадзе застрял на тех мешках, которые старательно поднял после первого взрыва. Никого не задело. Вернулся Чик. Услышал сообщение по тапику о случившемся и сразу побежал к нам в Отросток.

Поступила команда дать ответку. Сделали два выстрела из РПГ по немецким позициям.

Попросил Чика внимательнее еще раз осмотреть Шакая, а сам направился ко входу. Поправил развалившиеся ряды и уже было хотел собирать землю и камни из разорвавшихся мешков в новые, чтобы лучше укрепить вход, как раздался третий взрыв. Меня откинуло. Тупая боль в ноге, в районе бедра. Нога онемела. Пополз в глубь Отростка.

Три камикадзе в одну точку и на одну группу. Больше двух никогда не кидали. «А ведь неплохо поработали, если немцы так взбесились», — мелькнуло в голове.

В глубине Отростка стянул с себя штаны и увидел дырку в бедре. Кровоточила. Залил перекисью и залепил пластырем, который подал Элпэка. Поднял трубку, чтобы передать инфу о третьем камикадзе, и услышал, что по Кишке тоже вдарило. Там затрехсотило Ибрагима — «ноги» моей группы — и... двести, один, из штрафников.

Три человека из моей команды триста и один двести из штрафников. Передал инфу на Солнечное Сплетение. Мне тут же сообщили, что за нами выходит эвакуация.

Через полчаса мы с Шакаем переместились в Кишки Дракона. Перед уходом Элпэка сунул листочек бумаги, на котором записал телефон своей мамы. Попросил позвонить и сказать, что с ним все в порядке.

До Кишки еле дошел. Обезбол не колол. Хотел проверить, насколько сильной будет боль, когда пройдет первый шок. Боль сносная.

На Кишке Луна — командир группы разведчиков — уже ждал. Да, командир группы Смайла. Долетел к нам за считанные минуты. Сказал, что будет сам выводить. Решили выходить по серости, в шесть вечера.

Сели с Шакаем на пустой лежак, рядом с которым стоял лежак с погибшим воином. Позывной Шило. Двадцатипятилетний парень. Осколок в левый бок, в районе сердца. Видимо, задето было и легкое, потому что вокруг рта заметил следы крови. Умер, как сказали парни, сразу. В момент удара он сидел рядом с Ибрагимом. У Ибрагима осколки в спине и голени.

Устал. Знобит. Остальное завтра допишу.

20 октября, 12:16. Так... На чем я остановился? В располаге (девять вечера) Шакай взял чистое белье и уехал лечиться, а мы с Ибрагимом пошли в баню.

Чудесное место наша баня. Будто смываешь, выпариваешь грехи, накопившиеся за долгое время, проведенное в походе на Дракона. На вид обычный домик. В коридоре раздевалка, потом дверь в помывочную, а из помывочной — в парилку. Ручка на двери парилки всегда горячая. Она приятно обжигает руку.

В помывочной огромная приземистая печь, на которой стоят баки с горячей водой. Рядом с печкой на полу — баки с холодной. По периметру помывочной скамейки. На одной стене туалетное зеркало. Парни бреются. Не все, некоторые, те, что помоложе.

В парилке ступенчатые полати. С правой стороны от двери маленькая печка, на которой лежат камни, для того чтобы подбавлять парку. Полати накрыты покрывалами.

Я сначала обдался водой в помывочной. Чуть смыл грязь. Потом пошел в парилку. После парилки опять обдался водой, намылился, смылся и снова в парилку. И так раз пять. Под конец облился холодной водой. Глянул на себя в зеркало. Похудел я, конечно, страшно. Кости и кожа. Но кое-где приросли мышцы.

После бани пошли с Ибрагимом в таверну. Она изменилась в лучшую сторону. Стала изнутри красивой, ухоженной, уютной. Повар новый. Марсель. Шестидесятилетний доброволец. Мы разговорились. У парня семеро детей. Кавказец. Ушел на фронт по идейным соображениям. За Россию. Через военкомат не брали. Удалось попасть через наше подразделение. Тоже хочет быть нужным Отечеству. Накормил отменно. Рассольник с мясом! На второе пюре с курицей. Положил в тарелку помидоров и зеленый перец. Почистил головку лука. Чтоб я так жил! На третье чай с вафлями, печеньями и пряниками. Лучшее завершение дня.

К половине двенадцатого добрался до своего родного флигеля. Боже, как же мне было хорошо! Только нога немного ныла.

Уснул в седьмом часу утра. Проспал до половины одиннадцатого. Разбудил Газпром, которого отправил новый старшина — улыбчивый, крепко сбитый блондин ростом выше среднего, с красноватым оттенком лица. Газпром сказал, что меня ждут на перевязку.

Собрался, доковылял до Чеха. Он осмотрел меня, поменял повязку. Пока еще хромаю. Надо до Москвы полностью привести себя в порядок, чтобы никого не испугать. Повар из таверны попросил меня ходить к нему чаще. Я, говорит, откормлю тебя, не беспокойся, поедешь домой толстый, розовощекий и здоровый. После перевязки зашел к нему. Опять наелся до отвала, поболтали. Отличный парень. Спросил меня про Саву, знаю ли. Он как раз сменил его в таверне. Да, говорю, ходил с ним на свое первое БЗ. Посмеялись вместе. «Но я, — добавил — никого не осуждаю». Ни один пятисотый не скажет обо мне дурного слова, будто я с презрением к ним отношусь. Каждый человек, пришедший на войну добровольно, в моем понимании — герой.

Такие дела.

Позже, если вспомню какие-нибудь неупомянутые нюансы своего выхода с БЗ, дополню.

Сейчас планирую дойти до парикмахерши, а потом до штаба, чтобы отправить весточку на большую землю.

20 октября, 13:43. Забыл сказать, что вчера, вернувшись из госпиталя, прошел мимо своего дома — темно — и уткнулся в пост, который стоит как раз за ним. На посту Китаец. Он сейчас в комендантском взводе, ходит караульным. Обнялись, как старые добрые друзья. Долго не разговаривали, я спешил в баню. Договорились позже пересечься, поболтать. Китаец, обнимая меня, сказал: «Как же я рад, Огогоша, что ты живой!»

Вернулся из парикмахерской. В любви не признавался. Но мы с девчонкой, пока стригся, душевно поговорили. Она мне рассказала о том, как живет. У нее двое детей. Мальчишка-четырехлетка и девочка-грудничок. Мальчишка до сих пор не разговаривает. В садик ходит по полтора часа два раза в неделю. Вспомнила, кстати говоря, про Саву, после того как я рассказал о том, в какое чудо превратилась наша таверна. Говорит, он часто к ней ходил, бороду стриг. Поговорили о Дике, погибшем на выходе из Сердца. Ей нравился наш красавчик. Хорошенький был, молодой, как она выразилась. Еще заходила тема о переживаниях мирняка, что наши доблестные дадут обратку. Сказал, чтобы не переживала. Не дадим. Надеюсь, главнокомандующий нас не подставит.

В любви не признавался, потому что решил сохранить слова для женщины, которую люблю. Думал, позвоню и скажу. Но свет отключили. Поэтому связи с большой землей нет. Как только дадут электричество, пойду позвоню. Обязательно. Позвоню и скажу все, что чувствую.

20 октября, 18:43. Когда ходил на телефон отправить весточку подписчикам тг-канала, записанную мной тринадцать дней назад, встретил Ковбоя. Говорит: «Огогош, я горжусь тобой. Смотрю на тебя и радуюсь». Ковбой произнес те слова, которые я хотел сказать ему. Смотрю на него, на наших молодых парней и горжусь ими.

Успел постираться. Днем отключали свет. Занес вещи к новому банщику, оставил. После телефона, когда свет дали, встретил его по дороге из штаба. Он ехал на водовозовской машине. Банщика и водовоза совместили. Теперь две работы делает один человек. Банщик помахал мне рукой и крикнул, что закинул мои вещи в стиралку. Святой человек. Тоже, как новый повар, кавказец в летах. На вид за полтос[39].

Шакай в госпитале, Чик и Костек еще не вернулись с БЗ. Я в доме один. Но сижу все равно в своем привычном флигеле.

В гости зашел Калуга. Высушенный какой-то. На БЗ его не пустили. Пока сидит в комендачах. Просится рыть блиндажи на нуле. Вид у него потерянный. Жалкий.

Князь ушел работать в полевой штаб. В полевом штабе жарко бывает. Ну, сразу было понятно, что в комендачах он долго не просидит. Затоскует по нормальной мужской работе.

Атмосфера в располаге мне нравится. Парни четко делают каждый свою работу.

На бабье лето не успел. На земле стало так же холодно, как под землей. У меня во флигеле газовая плита. Зажигаю, чтобы согреться.

Списался с Летучим и Ошем. Боевые товарищи из первого контракта. Летучий сообщил, что Штурман и Композитор — парни, которые меняли нас, когда мы увольнялись, — погибли. Ош обрадовался, что я жив. Прямо как ребенок. Договорились встретиться, посидеть за кружкой пива.

Парень из молодых, что при штабе, спросил, боялся ли я? Ответил, что если скажу «Мне страшно не было», то сочтешь за психа или придурка. Молодой засмеялся, а я подумал про себя, что да, боялся. Боялся не справиться и подвести. Но я справился и не подвел. Более того, мои действия сохраняли человеческие жизни. Не только наших бойцов, но и мирных жителей.

20 октября, 22:22. Чех попросил подойти на медпункт. Передал приказ командира: «Лечь в госпиталь!» Я начал бурчать, что со скуки сдохну. Чех повторил: «Приказ!» Добавил, дескать, тебе потом будет проще получить выплаты, которые положены раненым. Какие выплаты за осколок в ноге? Я думал, у нас выплаты только тяжелым положены.

Мне, пятидесятилетнему солдату, трогательно было узнать, что командир отряда беспокоится о выплатах подраненным бойцам. Благородно. По-офицерски.

Завтра с утра поедем с Ибрагимом в госпиталь. Сказали, дней на пять. Новое пространство, новые люди, еще одна Тропа ярости (физически не переношу больниц!), ни разу мной не хоженная.

21 октября, 12:11. Глупое солдатское радио. Будто кривое зеркало. Только искажает не видимое, а услышанное. Искажает изрядно. До меня доходила информация, что на выходе из Сердца погибло то ли шесть, то ли семь человек. В реальности затрехсотило, и только одного. Причем не на выходе. Боец-чеченец сам выбежал из Сердца и начал фотографировать себя на фоне развалин. Селфился. Его и подранили немцы. Боец, видимо, забыл, или ему не сказали, что здесь настоящая война, на которой нет места тиктокерским привычкам. Если хочешь остаться живым, естественно.

Сидим с Ибрагимом в медроте, ждем, когда повезут в городской госпиталь. Мы здесь с восьми утра. Прибегал дежурный врач (или тут один-единственный врач на каждый день, не знаю) и наорал, что сразу после ранения не приехали, дескать, раны могут загноиться. Спросил, делали ли нам обезболивающие уколы. Уколов нам не делали. Но я с болью сейчас даже без таблеток справляюсь. Комфортная палата. Прекрасная кушетка. Одеяло, подушка, простынка. Но парни все равно лежат не раздевшись. Можно спокойно выйти на крыльцо и покурить. Бабахов не слышно. После месячного безвылазного пребывания на передовой кажется райским уголком.

22 октября, 01:36. К вечеру нас забрали из медроты и отвезли в госпиталь, находящийся в часе езды. В другом городе.

Приняли хорошо. Сделали повторно рентген, заполнили кучу бумаг, выслушали жалобы (я сказал, что в ушах звенит, нереально звенит, и уже давно). Сто раз каждая медсестра и каждый врач, работающий с нами, говорили, чтобы мы берегли справку формы сто, которую нам выдали в военном госпитале сразу как вернулись с передка.

— Вы прививку от столбняка будете делать? — спросил врач, заполняя бумаги.

— Если надо, сделаю, — коротко ответил.

— Мне не надо, это надо вам. — Врач посмотрел на меня поверх очков. — Ну?

— Да, буду делать прививку.

Точно такой же разговор у врача был с Ибрагимом. Один в один. Прививку сделали.

Часа два-три длились осмотр и заполнение бумаг.

Сестра отвела в палату. Рассказала о распорядке, показала в окно, где находится магазин, если вдруг захочется что-нибудь купить из еды. Время было позднее. Магазин закрыт. Мы целый день толком не ели. Сказал об этом медсестре. Она принесла мне чай и бутерброды с маслом.

Нашли Шакая. Его поселили выше этажом. Сходили покурили, поболтали. Потом Шакай принес колбасы и сникерсы. Он ходил в магазин до нашего приезда. Дружно перекусили. Подключились к Интернету и потерялись. Смеюсь.

22 октября, 11:24. Внутренняя потребность вести дневник отпадает. Чувствую себя в полной безопасности, расслабленным и мягкотелым. Жесткость и собранность ушли.

Не могу осмыслить происходящего и оценить изменения в себе. Есть ощущение, что изменений нет. Похудел, в ушах звенит, хромаю. Это все? Мне этого мало. Вернее, мне не такие изменения нужны. А какие? Но я и на этот вопрос не могу ответить.

Отчетливо понимаю только то, что последние четыре месяца были лучшими в моей жизни. Я научился ценить себя и верить в себя. Может быть, это самое главное, чего удалось добиться. Мальчишество, фиглярство, капризы а-ля инфант террибль[40] в почтенном возрасте, алкогольные скандалы и прочее не украшающее меня поведение случалось от недоверия к себе, дескать, а гори оно все... Но не вернутся ли они вместе с моим возвращением с войны? Я опять превращусь в жалкого, никому не нужного человечка, который без алкогольного допинга боится с людьми общаться?

На войне нет будущего. Только настоящее. С настоящим я справляюсь. Как справиться с будущим, которое появляется при возвращении к мирной жизни?

Вот он страх. Я чувствую страх. Я боюсь.

22 октября, 13:55. Родные Калаша — боевого товарища по первому кругу — сообщили, что он три месяца назад подписал контракт на год и снова ушел на войну. Не оскудеет земля Русская героями!

Калаш работает на том участке фронта, с которым в скором времени соединится наш. Мы двигаемся по направлению друг к другу, чтобы выровнять линию фронта.

22 октября, 21:26. В палату заходили молодые девчонки. Волонтеры (или правильно будет «волонтерши»?). Принесли печенюшек, сока, конфет.

— Вы местный? — самая бойкая и взрослая спросила меня.

— Да, — ответил, имея в виду палату, в которой находился.

— Из нашего города? — сделала неопределенное лицо.

— Из Москвы.

— А хотите носки теплые? — оживилась.

— У меня есть.

— Возьмите еще, носки хорошие!

Она достала из пакета носки и показала мне. Снисходительно улыбнулся. Не стал отказываться. Выглядело бы как неуважение.

Она оживилась пуще прежнего:

— А трусики? Трусики возьмите! — Протянула трусы.

Я закатил глаза.

— Что же вы такие стеснительные, мальчики. Возьмите трусики!

— У меня есть, — тоном, не терпящим продолжения разговора, остановил ее энтузиазм.

— Мальчики, мальчики! — покачала головой.

— Спасибо, девочки!

Хотелось расцеловать их (ее особенно), но сдержался. Сдержанность мне идет.

22 октября, 22:43. Ранение случилось, потому что я обидел беременную трехцветную кошку. Будто отогнал от себя удачу. Прилетела ответочка. Ранение не смертельное, потому что обидел не специально.

Старался читать знаки судьбы, предугадывать развитие событий, просчитывать на два-три хода вперед, а такое пропустил мимо, не подготовился.

Легко перепрыгивал бревна, перешагивал кочки, а споткнулся на ровном месте.

Кто мог подумать, что немец потратит целых трех камикадзе на мою группу, запуская их в одну и ту же точку, чтобы пробить укрепление? Максимум — пара. Но три! Укрепление все равно не пробил, а меня подранил.

Третья трехцветная кошка, третий камикадзе. Должен был дождаться третьего и только потом выйти. Ведь легко предугадывается! Не предугадал.

23 октября, 10:12. Бесприютность. Замечаю за собой бесприютность. В располаге хотел на БЗ, на БЗ — в госпиталь, а из госпиталя — в располагу.

Привык спать на мешках с битым бетоном, и теперь спина болит от ортопедического матраса, который лежит у меня на кровати. Четыре месяца мечтал о таком матрасе. Получил, и что? «Держи матрас и мечтай о чем-нибудь другом!»

Сдал анализы: моча, кровь. Попросил лечащего врача, чтобы меня ЛОР посмотрел. В ушах звенит. Звон монотонный. Громкий. Когда тихо говорят (или невнятно артикулируют), не слышу, а когда кричат, уши закладывает и больно внутри. Еще такой прикол в последнее время. Слушаю музыку из телефона в наушниках. Потом наушники снимаю, а музыка еще часа полтора играет. Сначала думал, это радио за стенкой. Удивлялся, что радио играет записи с моего телефона. Только радио за стенкой нет, посмотрел.

В правой ноге незначительный осколок. Она значительно тяжелее левой.

На перевязку длинная очередь, как за колбасой в конце восьмидесятых, накануне обмена Отечества на жвачку.

23 октября, 19:00. Новый повар обещал к увольнению откормить. Уж было обрадовался. Но пришлось госпитализироваться. Кормежка здесь такая же, какой была у нас на базе до появления Марселя. Это не страшно. Рядом есть магазины и девочки-волонтерши приносят всякие вкусности. Проблема в другом. Совершенно не хочется есть. У меня уже тумбочка забита шоколадками, мандаринками, соками и печенюшками. Есть не могу, и все. Аппетита нет. Был бы волшебником, взмахнул бы палочкой и отправил вкусности в Отросток Дракона — парням, которые сейчас там держат оборону и кошмарят немцев. В Отросток, в Сердце, в Солнечное, в Кишку. Сладости там нужны. Такое трудно объяснить волонтерам, которые изо всех сил стараются нам помочь. Новые трусы, носки, майки нужны не здесь — на мирной территории, а там — на линии соприкосновения, парням, которые неделями не вылезают с передка, не имея возможности помыться.

ЛОР проверил уши. Барабанные перепонки в целости. Сказал, что что-то там изменено. Что именно, не расслышал. Деформация. Выписал таблетки. Просил аккуратнее пользоваться наушниками.

24 октября, 10:54. Сделали кардиограмму. Спросил, все ли нормально, сказали, что да, нормально.

Врач на обходе отправил на «магнит». Я слышал, что с помощью магнита вытаскивают осколки. Процедура не из приятных. Можно порвать мышцы. Поэтому подскочил с койки и закричал, что никаких магнитов не надо мне, я вытащу осколок сам, когда вернусь домой. Врач посмотрел на меня как на душевнобольного и произнес: «Конечно, сами вытащите...» Развернулся и ушел.

Оказывается, «магнит» — это такая пятиминутная процедура. Заходишь в кабинет, ложишься. На рану кладут пластмассовую штуковину с магнитом внутри, подключенную к аппаратам с лампочками. Штуковина называется «магнитёр». Не тяжелая. Может, полкило, не больше. Лежишь, ничего не делаешь, тупо смотришь в потолок и ждешь, когда истечет положенное на процедуру время.

В направлении написано, что я должен пройти десять подобных процедур. Значит, десять дней. Столько я здесь не высижу. Максимум через пару дней начну возмущаться, чтобы отправили назад, к парням. Сказал об этом медсестре, которая провожала до «магнита». Медсестра лукаво улыбнулась и попросила вести себя прилично, иначе оставят в госпитале на месяц. Это она так пошутила, чего я сразу не понял.

24 октября, вечер. Бестолковый день. Проторчал в Интернете, читал и писал глупости. Маюсь. Организатор одного малоизвестного как бы патриотического фестиваля в своем канале написал, что меня больше никогда на этот фестиваль не пустят, потому что я плохо отношусь к «детям Донбасса». Люди умеют переворачивать сказанное. Я писал, что не люблю людей, которые наживаются, используя трагедию «детей Донбасса». Да и «дети Донбасса» для меня — это не только погибшие дети донбасского мирняка, но и наши двадцати–тридцатилетние парни из разных уголков России, вставшие на защиту того же Донбасса, Отечества.

25 октября, утро, семь утра. Мы с Ибрагимом вдвоем в пятиместной палате. Радостно наблюдать, что госпитали не забиты до краев. Ничего особенного не происходит. Не происходит ничего. Отвык от этого. Процедуры, осмотры, курение в туалете, соцсети, четырехразовая кормежка. Сна нет. Не спится. Одной ногой — здоровой — уже дома. Больная пока еще здесь — на войне.

На утреннем обходе врач спрашивает фамилию. Называю. Врач на секунду замирает. Видно по глазам, что у него что-то непонятное в голове шебуршится. Замешательство проходит, и он произносит:

— Достаточно одной фамилии!

О, если бы я прибавил к фамилии литературный псевдоним, а к нему позывной, он бы меня в психиатрию определил с диагнозом «шизофрения». Расщепление сознания. Во мне много человек живет, и у каждого есть своя фамилия.

Не хромаю.

25 октября, 23:26. В палату добавили еще одного парня. Расписной. Будет третьим. Молодой, но уже с бородой. Долго не брился. Привезли с ожогами. Рука и лицо. Левая сторона. Работал на том участке, где сейчас Калаш.

Расписной назвал меня дяхой. Сразу вспомнил Рутула.

— Ты из Дагестана?

— Из Саратова.

— Меня боевой товарищ из Дагестана дяхой называл. Поэтому спросил. Его позывной Рутул.

— У нас тоже есть парень с таким позывным.

— Да?! Значит, у вас брат нашего Рутула. Брат-близнец.

— У него ранение в голову было. Осколок.

— Рутул рассказывал.

26 октября, 10:30. Процедуры, процедуры, процедуры.

Перечитал начало дневника. Пережил заново.

26 октября, 18:20. Стою перед выбором. С одной стороны, хочу попроситься из госпиталя в располагу — сил нет здесь находиться на пороге дембеля, а с другой... Меня одного забирать не будут. Ибрагима и Шакая присоединят. Значит, не дам парням возможности нормально отдохнуть и подлечиться. Получается, что на другой чаше весов здоровье боевых товарищей.

27 октября, 13:29. Не выписывают.

28 октября, 14:57. Изменился ли я? Внешне да. Поседел. Похудел. Отрастил бороду. Полюбил короткую стрижку. Меньше сутулюсь. Дыхание стало тяжелее. Но голова, кажется, лучше работает.

Нет прежнего бардака. У каждой мысли свое место. Можно взять любую, поносить, а потом аккуратно снять и положить на место.

Не думаю, что, когда вернусь домой, голова останется такой же собранной. Скорее всего, окажется во власти творческого беспорядка, в котором жила до моего ухода на войну.

Натура гибкая. Быстро встраиваюсь в среду и впитываю в себя окружающее пространство, становясь ничем от него не отличимым. С этим помогла разобраться война, и в этом увидел большой минус.

Общаясь с плохими людьми, становлюсь плохим. До отвращения к самому себе. С хорошими — хорошим. Но никогда не бываю настоящим.

Отсюда, видимо, взращенная интровертность, которая помогала сохранять идентичность.

Гибкость — неизменное качество натуры. Надо принять и перестать искать подпорки. Поэтому, вернувшись с войны, постараюсь еще меньше общаться с людьми. Хочу быть до конца настоящим.

Мое отношение к происходящему не изменилось. Война способна открыть в человеке его лучшие качества, которые в условиях мирного существования пылятся за ненадобностью где-то глубоко внутри.

Война — это самое прекрасное, что произошло со мной за пятьдесят лет жизни.

Дырка в ноге чешется. Рана заживает.

29 октября, вечер. Этаж, где размещаются раненые из нашего подразделения, атмосферой похож на пансионат. Парни стригутся, стираются, торчат с телефонами в курилке — курить разрешили у туалета, не у всех есть возможность спускаться вниз, на улицу, ходят или катаются на инвалидных креслах с кружками, из которых дымится свежезаваренный чай. Спокойные лица, легкие. Медсестры называют нас мальчиками. Всех, независимо от возраста.

Пытался дозвониться до мамы Элпэка, но не получилось. Звонок через Ватсап не проходит. Скорее всего, у нее в телефоне этого мессенджера нет.

Завтра, надеюсь, нас выпишут. Меня, Ибрагима и Шакая. Парни в госпитале порозовели, подлечились и отдохнули. Надеюсь, у них будет все хорошо. А я... а я буквально через пару дней домой.

30 октября, день. Выписывают. Сегодня на базу, завтра в сторону дома. Курю, курю, курю, накуриться не могу.

Сфотографировались с Ибрагимом и Расписным. Расписной полночи в телефоне торчал. К обеду только проснулся.

Впрочем, я тоже читал новостные ленты, силясь понять, что в мое отсутствие происходило на большой земле.

Многое кажется смешным и ненужным. Наносным, не стоящим внимания. Пустым.

Есть некоторый мандраж: потяну ли я теперь мирную жизнь? как впишусь? Столько всего чуждого стало. Еще одно испытание.

Боже милостивый, спаси и сохрани. Дай сил, терпения, стойкости и мужества.

30 октября, 19:17. За нами в госпиталь приехала скорая помощь медроты. Вышли во двор. Во дворе стоит Прочерк с перевязанной головой. Затрехсотило в Сердце Дракона.

Последние десять дней, пока я был в госпитале, Прочерк находился там. Говорит, тяжело. Немцы как с цепи сорвались. Отбивались. С доставкой совсем плохо. «Ноги» не могли зайти. Плюс ко всем бедствиям — нашествие мышей.

Двадцать восьмого вывели. Его и Сургута. Ранило дней за пять до выхода. Ранение — царапина. Рассечена кожа. Сразу отвезли в столичный госпиталь. Положили в фойе. Мест нет. Битком. Проверили. Череп цел. Отправили назад.

Стояли во дворе госпиталя, в котором я лежал, ждали сопровождающего. Болтали. Прочерк исхудал. А я, наверное, чуть поправился. Пришел сопровождающий, погрузились и поехали. Я, Прочерк, Ибрагим и Шакай.

Привезли в медроту. В располагу завтра. Сегодня ночуем здесь. Встретил нас Снежок. Разместил по разным комнатам. Я в комнате у Снежка.

Думал, что Снежок не узнал меня. Но когда расположился в комнате, присел на кровать и закурил, принес еды, колу, сникерс и сказал, что память у него хорошая, к тому же, как он выразился, я — единственный человек на войне, который читал Стругацких.

Снежок повзрослел. Но говорит так же много. Слушать тяжело. Рассказал, что отпускали домой, на похороны мамы. Долго расспрашивал про деньги: сколько получил и прочее.

Планирует по возвращении с войны начать какой-то бизнес. Какой — не расслышал. Потом сказал, что, может быть, займется политикой. Дескать, говорить умеет, а перед ветераном боевых действий все двери открыты.

Потом рассказывал о том, что у него друзья юристы и он обязательно выбьет из Минобороны «боевые». Какие боевые, если на Дракона никогда не ходил? Не знаю. Снежок странный.

У меня разболелась нога. В госпитале давали таблетки, думал, что они от звона в ушах. Но Ибрагим сказал, что обезболивающие. Получается, я десять дней на обезболе, поэтому боли не чувствовал. Не хромал. Сейчас чувствую. Нога начинает ныть.

31 октября, 09:25. Бизнес Снежка. Хочет купить караоке, колонку, микрофон и петь на площади военные песни. Деньги, говорит, хорошие.

Снежок — это персонаж. Такие люди только в литературе бывают. Зачем он здесь, на войне?

31 октября, обед. Мы вчетвером в медроте. Я, Прочерк, Шакай, Ибрагим. В начале седьмого утра звучит команда: «Дембеля с вещами на выход!» У меня с Прочерком последний день контракта. Мы из госпиталя, без вещей и без оружия. Они в расположении. Вышли.

На территорию медроты заехало несколько КамАЗов, в которых сидели парни нашего потока. Парни выскочили из машин. Счастливые. Обнялся со всеми.

Ко мне подошел Кубань и крепко пожал руку со словами:

— У меня получилось. Я справился. — На лице гордая улыбка, спина прямая.

— Я тебя все время теряю, — ворчал Ахмед, по-детски жмуря глаза, которые наполнились слезами.

Еще раз поблагодарил Луну, который прибежал вытаскивать меня, подраненного, из Кишки Дракона.

Сто раз обнял Смайла. Подошел Ковбой в черных очках. Они накануне зацепились с Луной. Ковбой прятал за очками результат сцепки.

— Наслышан, наслышан о твоих подвигах, — сказал, по-отечески обнимая Ковбоя.

Ковбой покраснел.

Обменялся с Китайцем телефонами, попросил его не пить без меня.

Мы с Прочерком ехать со всеми не могли, потому что нужно было сначала попасть в расположение, забрать вещи и оружие. Госпиталь смазал финал.

Парней построили, пожелали им хорошей дороги до дома. Прозвучала команда: «К машине!» Парни загрузились и поехали. Долго смотрел им вслед. Перекрестил.

— Я — Прочерк... — сказал Прочерк. — Даже дембельнуться со всеми не могу. Будто лишний. — Посмотрел на меня и добавил: — И тебя заразил своим прочерком...

Через полчаса приехала за нами машина. Шакай с Ибрагимом остались — молодые, а мы поехали в расположение.

В располаге собрали вещи, взяли у старшины свое оружие. Старшина, смеясь, рассказал, что Костек обналичил зарплату и сумку с деньгами оставил в домике. Сумма приличная. На радостях, что с войны возвращается, забыл обо всем на свете.

Машин свободных не было. Командир отряда повез нас и сумку с деньгами Костека на своем личном «Патриоте» догонять колонну.

31 октября, вечер. В Ростове-на-Дону. У батюшки, о. Сергия Красникова. Почти год назад он благословлял меня на путь ратный. Было честью и долгом при возвращении с войны приехать к нему в храм Всех Святых, в земле Русской просиявших, и преклонить колени.

Расскажу о дороге, которую мы проехали.

С командиром отряда долетели до города, в котором сдали оружие, быстро. Но колонну все равно не догнали. В городе поймали Костека, вспомнившего, что оставил деньги в располаге. Ему передали, что командир отряда едет и везет его сумку, поэтому он отстал от колонны, сидел и ждал нас.

Сначала командир отряда хотел докинуть нас до автостанции, где бы мы, пересев на рейсовый автобус, переехали границу, но махнул рукой:

— Вы будете первыми солдатами, которых я лично на своей машине довезу до самой границы и провожу.

Всю дорогу пытался найти какие-то слова благодарности, но язык плохо работал. То ненужный пафос пёр, то начинал мямлить. В конце концов просто ладонью легко постучал себя по груди и произнес:

— Мне вот здесь хорошо, командир.

У командира три брата воюют на той стороне. Не думаю, что по своей воле. Сам командир на войне с апреля двадцать второго. Украинец. Отработал два контракта штурмовиком. На третий контракт позвали командиром отряда. Он лучший. Лучший командир, которого встречал на этой войне.

Перейдя границу — таможенный контроль, — обернулся. Он стоял и смотрел на нас. До последнего. Проконтролировал наш переход — мой, Костека и Прочерка. Я сжал руку в кулак, приложил ее к груди и наклонил голову. Попрощался с командиром. Он кивнул в ответ.

Взяли такси, на котором доехали до Ростова-на-Дону. Я пошел в храм, Костек на вокзал, чтобы оттуда рвануть поездом до Махачкалы, а Прочерк, созвонившись с Сургутом, который снял на сутки квартиру, пошел к нему.

1 ноября, день. С утра позвонил Прочерку, узнать, как у них дела. Трубку никто не снял. Напились, подумал, куролесят или спят после шикарно проведенной ночи.

Днем позвонил Сургут.

— Прочерк — двести, я повез его домой...

— Напился, что ли, Сургут? Прочерк тоже пьяный, он спит?

— Прочерк — двести. Сердце остановилось.

Через несколько дней Сургут похоронит Прочерка дома, в Тамбове, с флагом и салютом, как настоящего воина, коим он был за ленточкой. А сейчас я первый раз за все время, которое был на войне, заплакал, не скрывая, не пряча слез.

Стихи. Фронтовые

* * *

Сделай через не могу

три затяжки на бегу,

будет полный шоколад

и зарубка на приклад.

Перекопанный окоп.

Там петрушка, тут укроп.

Кто не ранен, тот убит.

Вот и весь солдатский быт.

* * *

Тихо-тихо. Бой прошел, и

не свистят над ухом пули.

Спрятав лица в капюшоны,

парни русские уснули.

Спят в окопах автоматы

после страшной заварушки.

Замолчали виновато

куковавшие кукушки.

Было жарко, стало сыро.

Ветром облако полощет,

и висит кусочек мира

над задумавшейся рощей.

* * *

Я здесь, и мысли о тебе

наполнены любовью.

Жую простуду на губе

и сплевываю кровью.

Смотрю, процеживая мрак,

и слепну от пожарищ.

Лицом к лицу заклятый враг,

плечом к плечу — товарищ.

Ты с нами, мы в одном строю,

ты тоже месишь глину.

Я грудью за тебя стою,

ты — прикрываешь спину.

Мороз нахлынувшей зимы

и жар лихой годины...

Ты тоже здесь, и, значит, мы

никем непобедимы.

* * *

Вернулись парни с боевого,

вернулись на своих ногах.

Жива Россия и здорова,

чего не скажешь о врагах.

Сгущались над равниной тучи,

но верен был и был суров,

как Божий суд, отряд летучий

безбашенных штурмовиков.

Отваге есть куда излиться

слепящим ливнем из ведра.

На месте вражеских позиций

теперь бездонная дыра.

И проще самого простого

сказать о сущностях земли:

вернулись парни с боевого,

распили чай и спать легли.

* * *

Целый

день

на бэтээрах

перекрашивали

снег,

и под

вечер

батарея

разрядилась

на ночлег.

Парни

расползлись

по норам,

я остался

до утра

брать

бессонницу

измором

под журчание

костра.

Много жара,

мало дыма.

Ночь

исполнена

огней.

Можно

думать

о любимой,

как о женщине

своей.

Сохнет

сброшенная

каска,

скачет

месяц

голышом.

Все настолько

распрекрасно,

что немного

хорошо.

Лес молчит,

но ловишь

ухом:

всякой нечисти

в укор

звучно тянет

русским духом

изо всех

звериных

нор.

* * *

Поднимется ветер, уляжется боль.

Война как вершина искусства.

Мне так не хватало разлуки с тобой,

что я обесценивал чувства.

Не думал, что буду способен мечтать,

от пуль укрываясь в траншее,

о том, как любви кровяная печать

свой след оставляет на шее.

Не верил в умение слепнущих глаз

твой образ ловить до рассвета —

в тумане, в дыму ли, который прожгла

ракетница, будто комета.

Не знал, что надменные губы твои

дрожат, если я исчезаю.

Война как вершина искусства любви.

Я думаю, верю и знаю.

* * *

Растопырило небо

продрогшую лапу

и моргает глазищем:

— За кого ты воюешь?

— За маму и папу!

За могилки

на старом кладбище...

Облака опустились

на черную кочку,

о любви промяукав:

— За кого ты воюешь?

— За сына и дочку,

за родителей

будущих внуков!

Отвечать на простые

вопросы без мата

переходит в привычку:

— За кого ты воюешь?

— За лучшего брата

и за лучшую в мире

сестричку!

— От слепого огня

уходя по туману,

будто прячась в кулису,

за кого ты воюешь?

— За Инну и Анну,

за Марию

и за Василису!

— На тарелку сгружая

овсяную кашу,

что гороховой гаже,

за кого ты воюешь?

— За Родину нашу,

за Россию. —

И проще не скажешь.

Фото на заставке - Егор Алеев/ТАСС

---