Это уже третья часть «Дневника добровольца» поэта Дмитрия Артиса. Спрашивать, понравились ли вам первые две, думается, не совсем удобно. Правда не может нравиться или не нравиться. Она просто есть. Как жизнь. Как день и ночь. Как зима и лето

---

11 августа, 15:30. Проливной дождь с грозой. Давинчи говорит, что надо сейчас идти. Можно проскочить без выстрела. Команды пока не было. Ждем. Машина близко не подвезет.

Два варианта. Идти под дождем километров десять. Не идти, а плыть по грязи. Второй вариант — дойти до леса и ближайшего блиндажа, переночевать и выдвинуться рывком на точку.

Оба варианта тяжелые. В любом случае выйдем по команде.

12 августа, полдень. Дождь не вовремя пролился. Размыл дороги. А когда вышли — прекратился. Двойное неудобство. Грязь и обстрел. Вышли вчетвером. Вместо Савы Рутул.

В начале пути думал, что сломаюсь. Дыхание подводило. В лесопосадке остановились у зетовцев. Вспотел сильно. По лицу струей пот. Вытер его и случайно смахнул линзу. Ослеп на один глаз. Запасные есть. Будет возможность, надену.

Зетовцы напоили нас кофе, и будто второе дыхание открылось. С одним зетовцем (Фаза) махнулся касками наудачу. Он рассказал забавную историю про позывные.

«Один парень назвался Нерпой. Я у него, — говорит Фаза, — спрашиваю: “Тюлень?” Он отвечает: “Почему тюлень? Нерпа — это хищник по типу льва, пантеры, тигра!” — “Понятно, тюлень...”». Ухохотаться.

Посидели с зетовцами часок, отдышались и выдвинулись дальше. В последнем блиндаже посидели до утра и пошли на рывок. Я за два часа до рывка выпил по таблетке спазмалгона и пенталгина.

Пока шел, опять задел палец на ноге о пенек: шли в темноте. Грязь по колено. Канавы, воронки, поваленные деревья.

У Малыша отказали ноги. Он остановился посередине пути. До Сердца Дракона добежали втроем. Здесь наши. В том числе Китаец и Ленин. Парни полезли обниматься, увидев меня. Они крутые!

Смайл не на этом объекте. Бича что-то напутал. Да и не могу я поверить в то, что Смайл погиб. Здесь информации о нем нет. Узнаю по возвращении на базу. По всей видимости, в Сердце Дракона мы будем недели две.

По прибытии на точку сразу вышел на работу. Чуть отдышался — и вперед.

13 августа, утро. Сутки на ногах. Днем наша арта и арта Укрорейха перекидывались снарядами. Над нами летало и свистело. Мало понятно, в какую сторону. Понимаешь по взрывам.

Если Сердце Дракона трясется — значит, по нам. Если вдалеке бахает — значит, не по нам. По нам могут и наши беременными снарядами. Бывает.

Вечером мобики заметили нациков в ближайшей лесопосадке и передали по рации. По тревоге заняли посты и огневые точки. Успел надеть линзу. Вроде обошлось.

Сердце Дракона — важный стратегический рубеж. Пока он под нами, Дракон не так буйствует.

Почувствовал недомогание. Под утро. Двое суток мокрый. Просушиться нет возможности.

Сегодня с утра подошло подкрепление.

Среди парней Костек, Прочерк и Сургут. Выпили чаю, поболтали, и сразу стало тепло и хорошо. Недомогание как рукой сняло.

13 августа, утро. Писать буду реже. Нет возможности заряжать телефон. А мы здесь надолго. Надо экономить заряд.

13 августа, около четырех дня. Раньше здесь был повар, который из ничего делал вкусную пищу. Теперь повара нет. Еды тоже. Мы пришли с Рутулом. Он на базе на кухне работал какое-то время. Говорит, давайте приготовлю. ОК, отвечаю. Помыл ему посуду для готовки. Что только не сделаешь, когда в желудке урчит. Рутул так себе готовит. Малыш лучше. Жаль, что он соскочил. Можно было бы рассчитывать на вкусную пищу. Теперь вряд ли, и все же надеюсь.

13 августа, около пяти. Повар есть. Он спал. Долго спал. Не тот, которого все хвалили, другой. Но есть. Шанс хорошо поужинать увеличился моментально. Позывной такой же, как у зетовца из лесопосадки, с которым я обменялся шлемаками.

Китаец, Ленин, Зима вышли.

13 августа, 17:00. Повар развел костер, чтобы приготовить еду, и задымил пространство. Здесь и без того дышать нечем.

Сердце Дракона изнутри желтое. Стены, потолок, трубы. Железные шкафы, которыми мы забаррикадированы, тоже желтого цвета. Грязно-желтого. Видимо, бывший хозяин с ума сходил от этого цвета. Скрывает ржавчину.

Я не люблю желтый цвет. Мне дурно от него и оттого, что нет воздуха. На войне воздуха нет нигде. Каждые полчаса высмаркиваю тонны грязи. На зубах песок. Глаза, сколько ни протираю, запылены. Смотрю на мир сквозь дымку.

Здесь есть котенок. Маленький. Наверное, милый. Брезгую дотрагиваться. Скорее всего, липкий от грязи, копоти и жира. От мышей не спасает. Мал еще.

Перед уходом на Дракона разбирал вещи во флигеле. В углу стоял пакет. Там были носки, майки... Всякая ерунда. Вытряхнул посмотреть. Вместе с вещами выпал шеврон с позывным. «Монолит». Погибший на штурме боец жил в моем флигеле.

14 августа, вторая половина. Ночь отработал, день отработал. Еще до вечера буду работать. Надеюсь, следующей ночью отдохну.

Котенок оказался трехцветным. В темноте сразу не увидел. Он милый и совсем не липкий. Грязный, да, но я тоже грязный. Второй трехцветный кот за последнее время. На счастье, говорят.

Котенок сначала тыкался в меня на лёжке, а когда я ушел на пост, прибежал ко мне. Скрасил целое утро. Мурлыкал, терся. Само воплощение нежности. Назвал его Трёшкой. Потому что три цвета: белый, рыжий, черный.

Завалил мешками на посту дыры от вражеской арты. Потом давал команду на выход зетовцам, которые сегодня кошмарили немцев. В Сердце Дракона нациков называют немцами. Дань традиции.

После того как откошмарили немцев, ждали, когда начнут кошмарить нас. Не дождались. Я уполз спать.

Ощущение, что мы находимся в средневековой крепости и нас осаждают германцы в рыцарских латах. Крестоносцы. А мы такие нормальные русские парни, которые защищают свои дома. Феерично.

Похоже, я температурю. У местного медика нет аспирина, что естественно: температура — это гражданские проблемы. Спросил пару таблеток у Сургута. Он принес. Говорит, для тебя что угодно достанем. Спрашивай.

По-моему, парни относятся ко мне хорошо. А я по древней привычке ищу даже в этом подвох.

Рутул отварил макароны с тушенкой. Первый раз за четыре дня нормально поел. Две тарелки баланды (вчера и позавчера) не в счет, то есть абсолютно. Их будто не было. Еще с аппетитом съел пол-лимона. Не поморщился. Витамин С нужен.

15 августа, к полудню. Немцы до двенадцати ночи кошмарили чубатым танчиком, и стало тихо. Отключился до пяти утра. С утра в караул. До вечера.

Трёшка нашел себе рыжего приятеля и проводит с ним время. Играют. Сфоткал их. Неожиданно наблюдать в хаосе войны беззаботных котят, которым нет дела до проблем человеческих.

Здесь бегает рыжий пес. Мордой похож на лисицу. Это на него были обозлены Седой и Сава. Говорили, что его пристрелили. Но это не так. Зетовцы взяли его к себе и кормят нормальной пищей, чтобы он трупы по округе не обгладывал. Сжалились. Пес в осколках и с перебитой ногой.

Мартын, по всей видимости, убыл домой. У него контракт закончился. Я на БЗ, поэтому не попрощались. Здесь, в Сердце Дракона, тоже есть парень с воровскими звездами. На плечах и коленях. Но местный — боец. Он в группе быстрого реагирования.

Утро прошло спокойно. Мы занимаемся хозяйством и постами, немцы, наверное, тоже. Подходы к Сердцу заминированы. Надо только блюсти любые попытки штурмов. Чувствую себя здесь в большей безопасности, чем в Кишках. Но до расслабона далеко.

Таблетка аспирина помогла. Ноги не болят, значит, температуры нет.

Рутул планирует заниматься кухней и прочей хозяйственной суетой. Может, количество приемов пищи увеличится. Дай-то Бог!

15 августа, 19:59. По нам не били. Весь день. Работала только наша арта. Радует.

Рутул, Костек, Нерпа и Немо (зетовец) показали пример отваги и выносливости. Рутул восхитил. Я думал, он повар-такой-повар, а он как рванул сегодня со словами: «За Родину!» — что я в осадок выпал.

Суть описывать не буду. Но если произойдет задуманное, то мы на несколько десятков километров (гиперболизирую!) ушатаем линию фронта.

Говорю парням, что за такой героизм им положены медали.

— Нам медалей не дают, — вздыхает Немо, растопырив глаза.

Он похож на одноименную рыбку из мультика.

— Мне медали не нужны. Вернуться бы живым, — говорит Рутул.

— Закрою контракт, куплю машину, вино и дури, поеду в горы, лягу и буду курить. — Это мечтает Нерпа, а Костек просто смеется.

Солдатское радио принесло инфу о том, что Китаец, Ленин и Зима, вернувшись с БЗ, поехали в город, напились и начали барагозить. Их поймали, скрутили, вернули на базу, наваляли пряников и снова отправили на БЗ (на другую точку, не на ту, где я сейчас). Горе-Китаец. Ему одной истории с алкоголем было мало. Опять вляпался.

Пока писал, пару раз по нам шандарахнули натовские приспешники.

Арес (старший у зетовцев) беспокоится о том, что я больше всех занят:

— Тебя эксплуатируют!

— Меня? — Смеюсь. — Парни за меня горой. Просто хочу быть нужным, поэтому пашу как проклятый.

— А я хочу домой. Дома уже семь лет не был.

16 августа, 11:36. По нам работал миномет. Плотно. Зашкерились, переждали.

Трёшка полдня где-то шмандается. Я провел время с Рыжим. Рыжий меня любит, в отличие от Трёшки. Трёшка не любит. Оторву ему уши за это. Ласково оторву.

Разболелся зуб мудрости. Хотел его вырвать перед уходом на войну, да пожалел, дурака, оставил. Вот и расплачиваюсь теперь. Хорошо, что обезбол есть.

Немо рассказал о своих кентах и брате. Все либо Герои России, либо представлены к званию за немыслимые подвиги.

Кто-то в одиночку взял девяносто двух немцев в плен, кто-то разбомбил колонну бронетехники, а кто-то за четыре круга на войне заработал около пятидесяти лямов с учетом денежных выплат за подбитые танки, птички, ранения и проч. Слушать приятно, даже если понимаешь, что Немо заливает.

Настроение среднее. Постоянная движуха не дает зацикливаться на мыслях о смерти.

О доме и любимых людях думать не могу. Расклеюсь.

Нехилый прилет...

16 августа, 18:47. Время замедляется. На войне оно растягивается до неимоверных размеров. Минута длится вечность. Неудобство дневника в том, что приходится отбивать числа. Они даже не шевелятся.

Так или иначе, лето на излете. Скоро осень.

Рыжий не отходит от меня. Он огненно-рыжий. Цветом в осень. Красавец. Чище Трёшки, потому что постоянно лижется. И меня тоже облизывает.

Удалось поесть два раза. Два раза вчера и два раза сегодня. Двухразовое питание — это уже счастье.

Зетовцы рванули на эвакуацию. Вытаскивать погибших бойцов. Арес и Сава (позывной местного парня с воровскими звездами). Их никто не просил. Сами. Сказали, что, кроме них, никто не вытащит и нормально не похоронит.

С зетовцами удобно работать: сильно развит инстинкт самосохранения. Подскажут, разъяснят, помогут. Разложат по полочкам, если затупишь. Без крика и ругани. Без наезда. Грамотно.

Арес с благородной осанкой, подвижный, широкоплечий. По нему и не скажешь, что до войны сидел семь лет в камере четыре на два. Сава похож на быка из девяностых, когда ходит в спортивных штанах. Переодевшись по-боевому, смахивает на киборга из фантастических фильмов про звездные войны.

17 августа, 11:11. Я работаю в одиночку, отдаленно от парней. По двенадцать, иногда больше, часов в сутки. Вчера около восьми вечера слышу Рутула:

— Дяха, вы покушали?

Он ко мне на вы обращается из уважения к возрасту. «Дяха», видимо, обращение у дагестанцев.

— Нет, — отвечаю.

Рутул принес тарелку густого горохового супа с тушенкой:

— Ешьте! Солдат должен по три раза в день питаться, по режиму, иначе он воевать не сможет.

Суп зашел за милую душу. Поблагодарил.

— Добавку хотите? — поинтересовался Рутул.

— Не отказался бы.

Рутул принес еще одну тарелку. Она ушла вслед за первой с такой же скоростью.

— Чай будете? Сколько сахара?

— Ложку...

— Так мало?

— Сахар надо экономить. Хорошо, положи две.

— Дяха, пока я здесь, вы будете хорошо питаться! Как положено солдату, а не так, как здесь кормят.

17 августа, 11:22. В четыре утра рыжий пес встал у клапана и начал истошно гавкать. Мы подскочили, как по тревоге. Пес ни на кого здесь голоса не поднимает. С котами и кошками не дружит, но и не цапается. Значит, чужие пожаловали. Местный Фаза отработал ситуацию из пулемета. Вслепую.

Когда-то гуси спасли Рим. Сегодня ночью рыжий пес, которого парни приютили, обогрели и накормили, простив прегрешения, предупредил нас об опасности.

С четырех утра на ногах. В районе десяти Рутул принес гречку. Я отказался, сказав, что поем после одиннадцати, когда освобожусь на пару часиков. Побоялся, что в туалет прихватит, а в туалет ходить на войне — особое приключение. Иногда не ешь не потому, что не хочется или еды мало, а потому, что нет возможности сходить по-большому.

Сменился на пару часов. Поел. Гречка вкусная. Даже слишком.

Зуб ноет, и в ушах свистит. В остальном — норма. Попробую отключиться на пару часов.

17 августа, 20:45. Рутул ушел на войну, поспорив с приятелем. Поспорили на барашка. Хватит смелости — барашек Рутула, не хватит — приятеля. Домашним сообщил только после того, как подписал контракт.

— Дяха, вы где работали до войны?

— Нигде...

— Пенсионер?

— Нет.

— Я работал лифтером. Строят новый дом, мы берем подряд и ставим там лифты. В одиннадцать дня приходили, два часа работали, потом два часа обедали и снова два часа работали. Я вам оставлю телефон. Устрою вас на работу лифтером. Ничего сложного. Нужно только гайки крутить.

18 августа, 12:27. Наши птички отвоевывают воздушное пространство над Сердцем Дракона.

Практика показала, что если на один выстрел отвечать десятью, то количество обстрелов наших позиций снижается.

Рутул с утра принес горячий суп с мясом. Повеяло теплом. Удивительное существо человек. В часы смертельной опасности способен наполнить пространство домашним уютом.

Сразу провалился в бездну воспоминаний. Больше всего думал о детях. Непутевый попался им отец. Вечно страждущий, ищущий, бегущий, пропадающий.

Хочется сказать, несмотря на все выкрутасы, я очень сильно люблю своих детей. Думаю только о них. Без них моя жизнь, со всеми ее победами, не имела бы никакого смысла.

Даст Бог вернуться, накажу старшему, чтобы внуков мне делал побыстрее. Внутренне готов к смирению, тишине и проявлению заботы. Буду кормить их, попки мыть и всячески развлекать.

18 августа, 16:09. О том, что затишье, писать не буду, потому что, как только о нем пишу, тут же начинается буря. Бурю я люблю. Но здесь я не один, а, кроме меня, ее больше никто не любит.

На первом круге, помню, была передислокация с одного направления на другое. Привезли нас, разместились в блиндаже. Я зашел и сказал: «Слишком хорошо, чтобы мы долго пробыли здесь...» На следующий день нас перекинули на другую позицию.

Ночь переспали в новом блиндаже, я встал, потянулся и сказал: «Слишком хорошо, чтобы мы долго пробыли здесь...» Не прошло и трех дней, как снова перекинули на другую позицию.

Зашли в третий блиндаж, я осмотрелся, набрал в рот воздуха, чтобы в очередной раз произнести заветную фразу, но парни остановили, чуть ли не хором заорали: «Молчи, Огогош, молчи!» Я смолчал. Больше нас никуда не перекидывали.

Переброски — хлопотное занятие. На первом круге не было ничего более мучительно идиотского, чем бесконечные переезды с одной позиции на другую.

19 августа, семь утра. В Сердце Дракона зашел Рамзан. Медик. Называет себя боевым (или военным) санитаром. Потому что постоянно гоняет на передок. Вытаскивает трехсотых. Оказывает помощь легким. Говорит, устал на базе. Там одни нытики. Приходят в таверну и ноют, что мало мяса.

В этом месте я покраснел. Узнал себя. Только я никогда не ныл. Вслух. Про себя печалился, да, недоумевал. Вслух никогда не жаловался. Мое покраснение никто не заметил: были в абсолютной темноте.

Рамзан в прошлом единоборец. Неплохой стрелок. Решил сгонять к нам, проведать. У нас пока, тьфу-тьфу-тьфу, раненых нет. Убитых тоже. Держимся. Наша арта хорошо помогает. Жужжание птичек стало радовать. Наши ведь.

Странный итог контрнаступления немцев. Чем больше они наступают, тем дальше откатываются. Тешу себя надеждой, что к концу моего контракта (Боженька, сохрани мне жизнь!) в Сердце Дракона можно будет заходить прогулочным шагом.

19 августа, 19:13. Стрелковый бой. Мелкий. Так, чтобы покошмарить друг друга. Мы из крепости, они по крепости. У немцев ротация. Им надо отчитаться перед своими хозяевами за отстрелянные патроны.

Вышел Рамзан. В топовом шлемаке, в крутой броне, обвешанный магазинами. Автомат с примочками.

«Откуда у вас тут пострелять можно? Да у вас неоткуда здесь стрелять!» — сказал и ушел.

Сегодня Рутул, Немо и Зеленый геройствовали. Продолжали работу над начатым.

Рыжий с Трёшкой второй день не появляются. Печалька.

19 августа, 21:11. Один пленный. Сдался сам. Мальчишка. По виду домашний ребенок. Правду говорят: когда хохол умнеет, он становится русским. Это был умный хохол.

Мальчишка полз к нам, размахивая белой тряпкой. Немцы заметили его и открыли огонь на поражение. Мы прикрыли ответным. «Быстрее, быстрее, — кричим, — голову ниже пригни!» Мальчишка обделался от страха, но продолжал ползти. Глаза как у сумасшедшего, большие, неморгающие.

20 августа, 07:53. Ротация двух команд прошла без единого выстрела. Парни в Сердце Дракона зашли спокойно. Дембеля вышли. Им через пять дней домой. Новая команда принесла вкусняшек. Мне достался кусочек сникерса. По сладкому соскучился. Долго держал его под языком, смаковал.

Рутул в шесть утра налил тарелку горячего супа. Это блаженство. Кто бы мог подумать, что горячий суп в шесть утра может доставить столько удовольствия человеку не с похмелья, не со страшного бодуна, а вполне себе цельного и здорового, полного веры в победу русского оружия.

Появилась Трёшка. Это девочка. Сразу не удосужился посмотреть. По характеру можно было понять. Ластится. Рыжего не было пока. Надеюсь, скоро придет.

Давинчи говорит быть на фоксе, нас вроде тоже скоро сменят.

— Да мы только зашли! — смеюсь.

— Мы уже здесь девять дней... — ворчит.

Я бы еще дней на десять остался. Хоть какая-то движуха. Веселее, чем сидеть в располаге, мух на потолке считать и трястись от страха, ожидая, когда отправят на Дракона.

Наша арта радует. Боже, спаси и сохрани ее, добавь меткости каждому снаряду!

20 августа, к полудню. Набрался смелости, подошел к Рамзану. Боялся услышать плохие новости о Смайле. Рамзан — ближний медицинский круг. Он в курсе здоровья всех доблестных воинов подразделения. Можно сказать, что инфа из первых уст.

Бича, естественно, все перепутал. Не двухсотый, а трехсотый. Не Смайл, а Сёма. Осколком пробило локтевую артерию. Рядом оказался Зеленый. Командира пятерки — Сергеича — поблизости не было. Молодые, Смайл и Ковбой, замешкались. Зеленый быстро отреагировал. Перетянул Сёму, чтобы не «вытек». Сейчас парень в госпитале. Здоровью ничего не угрожает.

Выдохнул. Смайл в порядке.

Появился Рыжий. Сквозь пробоину в стене проникает солнце. Луч ложится округлым пятном на пол. Рыжий пролез, помяукал, сделал несколько прыжков в нашу с Трёшкой сторону. Трёшка подорвалась к нему. Метров за пять друг от друга они сбавили ход. Когда сблизились, потерлись мордами, будто поцеловались, развернулись и медленно дошли до солнечного пятна, где улеглись рядышком и начали прихорашиваться — умываться.

20 августа, 12:42. Пианист (зетовец). Меняет меня на посту. Типаж тихого троечника. Ничем не приметный. Уж не знаю, каким боком он вляпался в историю войны, вернее, история его жизни срослась с местами не столь отдаленными, а потом, как следствие, с войной, но — так или иначе — он здесь. Служит Отечеству. Пальцами правой руки перебирает, будто играет на пианино. Нервный тик. Или привычка, подобная тому, как некоторые дети в минуты волнения теребят пуговицу на рубашке. Во время прилетов пальцы замирают.

— Пианист — это потому что раньше играл на пианино?

— Нет.

Вопрос был глупый, если увидеть будто сработанные топором пальцы Пианиста. Скорее всего, лагерная погремуха стала позывным.

Спрашивает:

— Обед был, делали?

— Да. Не поел? Принести?

— Не надо за мной ухаживать!

— Пианист, это называется братская помощь, а не ухаживание. — Смеюсь. — А с моей стороны вообще отеческая. У меня старший сын — твой ровесник.

— Не надо.

Подхожу через час узнать, все ли в порядке. Опять спрашивает:

— А чай горячий есть?

— Да.

— Принеси, пожалуйста. — Краснеет и протягивает кружку.

Принес. Поблагодарил фразой «от души».

20 августа, 18:01. Парни из союзников развлекались: бросили на немецкую позицию пару гранат со слезоточивым газом. Нас не предупредили.

Сижу на посту, смотрю в дырку на немцев и чувствую горечь на языке. Думаю, что за хрень? Глаза слезятся, и щеки щиплет. Передал по рации, что нас травят.

Буквально через пару минут прибежал Арес. Принес противогаз. «Надень, лицо не три. Газ пройдет, протрешь глаза влажной салфеткой».

Остатки газа с ветром до нас дотянулись.

21 августа, 09:15. На первом круге приучил себя к тому, что надо быть постоянно собранным, готовым в пять минут выйти по команде.

Сегодня, в половине шестого утра, в Сердце Дракона прибежали «ноги». Была команда снять нашу группу с объекта. Ротация.

Уже без пятнадцати шесть мы были на низком старте у клапана. Без пяти шесть стартанули, пробежали за пятнадцать минут красную зону, а по желтой пошли быстрым шагом. Вышли из желтой зоны к нашим блиндажам, минут пять отдохнули и пошли по зеленой.

Дождя накануне не было, поэтому машина подошла максимально близко. В результате к семи утра уже были на базе. Скорость впечатляющая. Тот отрезок пути, который мы обычно с привалами, прячась от минометного и пулеметного обстрела, от снайперов и птичек, проходили за три часа, одолели за тридцать минут.

Спасибо нашей арте. За десять дней насыпала немцам так, что они теперь сами боятся нос высунуть из окопа, чтобы по нам, как по зайцам в тире, пострелять.

Два месяца на этом участке. Разительная разница. Теперь немцы в той ситуации, в которой были мы еще какие-то две недели назад. Нынче у них адище адский.

Вернувшись на базу, скинул с себя одежду и побежал в баню. Пропарился основательно. На базе появилась автоматическая стиральная машина. Поставил стирать вещи. Это райская жизнь, а не война.

Сегодня добегу до магазина. Сразу приготовлю «тревожный чемоданчик»: лекарства, сигареты, сникерсы. Надо быть готовым. Горжусь собой. Уступаю, конечно, нашим двадцатипятилетним жеребцам, но слабину не даю.

21 августа, вечер. Удалил записи, которые оставлял в Телеге в ожидании Сети.

Дополнение. 21 августа, вечер. Странное возвращение. На базе изменилась атмосфера. Вижу обозленных людей. Нет приветливых улыбок. Дикая напряженность.

Дембеля перестали быть дембелями. Оказалось, что они подписывали два контракта. Сначала первый на три месяца. Потом товарищи из Минобороны сказали, что надо переписать контракт на четыре. Вышел указ о минимальном сроке службы. Парни переписали контракт, поставив срок четыре месяца.

На войне мозг солдата разжижается от постоянного адреналина и взрывов. Парни служили с полной уверенностью, что спустя три месяца поедут домой. Не тут-то было. Их не отпустили, что естественно. Вчера командир напомнил им, что остался месяц службы. Крыша съехала окончательно. Ситуация, по сути, смешная. Но дело, напомню, происходит на войне.

Фома-два на постоянке в штабе. Прямо там и живет. Хорошо устроился. Некоторые командиры поменялись. Куда девались старые — не знаю. Мало интересно. Самый главный остался. Он мне нравится. Подтянут, подвижен, спокоен. Из обычных штурмовиков, из самого низа до командира отряда дослужился. На передке, в отличие от штабных, бывает и в штурмы с нами ходит.

По базе долбанули из подствольника. ДРГ. Потерь нет. Прибежал испуганный Рутул, надел шлемак и броник. Сказал, что была команда всем сидеть по домам в полной боевой готовности.

Мы с Давинчи оделись и встали на огневые позиции, которые у нас приготовлены для охраны своего дома. Вдали слышались пулеметные и автоматные очереди. Вскоре база погрузилась в полную тишину.

Через полчаса Давинчи вышел со двора узнать обстановку. В броне и каске. На него посмотрели как на идиота, типа чего, испугался? Давинчи вернулся, выматерился и скинул с себя броню. Рутул паникер. ДРГ поймали.

Напряжение в воздухе сильное. В Сердце Дракона чувствовал себя спокойнее, хотя там стократно опаснее. Буквально в тридцати–пятидесяти метрах от немецких позиций. Под прицелом.

Днем сходил в магазин, закупился сигаретами и сникерсами. Зашел в аптеку за таблетками и витаминами. Собрал рюкзак для выхода на Дракона. Лучше быть заранее готовым. Так легче. Мне.

22 августа, десять утра. Долго не мог уснуть. Гонял мысли о доме, о родных и близких, о любимых и не очень. До трех ночи. В здешних условиях и в тех обстоятельствах, в которых нахожусь, для меня внове. Обычно ложусь и сразу вырубаюсь. Дорога от Дракона до базы была легкой — видимо, не так устал.

Проспал до девяти. Сны не помню. Но что-то снилось. Вроде расслабился, внутреннего напряжения нет. Парни отмечают, что я самый спокойный среди них.

К нам в команду добавились Костек и Прочерк. Переехали в наш дом. Прочерк лег на место Малыша, а Костек в гостиной на диван. В доме остался Сава. Он как бы не в нашей команде: на кухне кашеварит, но просит, чтобы не гнали его. Дескать, я вам сахар буду приносить, колбаску. Не хочет от нас уходить. С Давинчи они постоянно цапаются, но тут Сава как шелковый стал. Когда свободен, придет, поставит себе молитву на телефоне, слушает и бормочет что-то под нос. Прочерк — спокойный работяга, играет на телефоне в слова. Костек шумный, разговаривает громко.

Давинчи вчера первый раз за последний месяц улыбнулся. Ходил хмурым раньше, вечно кипятился. Сейчас ровен. В глазах появилась искра жизни. Это произошло, когда к нам «бывший дембель» Змей забегал и говорил, что их обманывают и не увольняют. Я несколько раз подряд объяснял Змею, что никто не обманывает. Вы, говорю, сами себя три месяца обманывали. Подписали контракт на четыре месяца, а жили в полной уверенности, что на дембель уйдете через три. Объяснял по-мальчишески горячо. Давинчи не выдержал и остановил меня, тепло улыбнувшись: «Все всё поняли, Огогош!» Я в ответ тоже улыбнулся, замолчал и ушел к себе во флигель.

Заходил Седой. Он сбрил бороду, голова обросла. Образ киношного абрека куда-то исчез. Стал похож на обычного человека. Рассказывал мне о том, как это страшно, когда по тебе из танка стреляют. Можно подумать, я не знаю и никогда в глаза танка не видел.

Парни договорились, что их отвезут в город, где можно обналичить с карты деньги. У меня пока есть, да и тысяч двадцать раздал в долг. Вернут, надеюсь, и до конца контракта, если Бог позволит жить, хватит.

22 августа, полтретьего дня. Думал, дадут отдохнуть после похода на Дракона хотя бы пару дней. Вяло встретил утро, напился кофе, сделал пятьдесят приседаний, чтобы ноги не расслаблялись, выдохнул — и тут же вызвали по радейке грузить еду, а потом снаряды. Не так сложно, конечно. Ладно, проехали.

Загрузили грибы в «Урал», перекурили, и я пошел к Саве в таверну поглощать обед. Съел две тарелки супа, набил живот, вернулся во флигель и лег отдыхать. Света нет. Прекрасная половина дня рядового солдата доблестных русских войск.

По располаге снуют потерянные «бывшие дембеля», не знают, что им делать в сложившейся ситуации. У некоторых есть выписка из приказа, что они на три месяца. Но отпускать их не планируют.

Неразбериха с бумагами сильно отражается на боевом духе бойцов.

Штабным — статистика, нам — реальность. Надо понимать, что за каждой цифрой стоит человеческая жизнь — жизнь добровольца, верного защитника Отечества.

Надеюсь, сегодня больше никуда не дернут.

22 августа, 18:22. Днем попытался поспать, не получилось. Мысли буравят голову, не дают покоя. Мысли обычные, не сказал бы, что угнетающие. Так, о смысле жизни... чушь всякая, в общем. Просто их много, они наслаиваются друг на друга и не дают возможности расслабить голову, забыться.

Сообщили, что выводят трех трехсотых из Сердца Дракона. Что там случилось, непонятно. Легкие. Госпиталь. Либо накат был, либо посылали на спецзадание. Один двухсотый. Нашей группе сказали быть на фоксе. Скорее всего, завтра выйдем.

Война. Жаловаться не будешь. Это мой выбор. Иначе не мог.

23 августа, восемь утра. Удалось поспать, и вроде выспался. То, что ломит спину, не в счет. К боли на войне привыкаешь и почти не реагируешь на нее. Ноги держат, и слава Создателю.

Спросил у Давинчи — он старший группы, поэтому в курсе событий, — выходим ли сегодня? «Не беги впереди паровоза, — ответил, — мы только вернулись». Ночью ушла группа, в которой Сургут. Он тоже только вернулся. С нами.

Вчерашнее событие с потерей парней подкосило. Казалось бы, двигаемся в правильном направлении и в последнее время без существенных жертв во имя Отечества. Но... даже не хочется узнавать подробности.

Включил радио, слушаю. По радио у нас все хорошо. Вот и буду жить с этой мыслью.

23 августа, обед. Рутула и Костека отвезли в город, где можно снять деньги с карточки. Парни сняли и шиканули. Рутул купил рыбу, овощей, зелень, чеснок. Костек прошелся по сладостям плюс мороженое «Киви».

С утра загрузили машину бутылками с водой и пустыми ящиками от оружия. Пришли домой, и Рутул начал кашеварить. Пожарил рыбу. Наивкуснейшую. Запах по всей базе. Костек нарезал овощей.

В гости зашли Бича и Сталин. Сели во дворике под навесом и плотно отобедали. Блаженство в чистом виде. Давно не ощущал такого мощного прилива жизненных сил.

«На БЗ пойдем — рыбу возьму, пожарю там, — говорит Рутул. — Пусть немцы слюни пускают и завидуют».

23 августа, ужин. Очень смешно. Человек на войне, а только и делает, что о еде пишет. Не о залпе тысячи орудий, когда смешались кони, люди, а о вкусной и здоровой пище.

В общем, поужинали под пустой, ни к чему не обязывающий солдатский трёп. Харчо из банок. Добавили картошки, чтобы погуще было. Харчо с картошкой — это что-то новенькое. Желудок принял с удовольствием.

День прошел спокойно, бессобытийно. Тело отдохнуло. Сносно. Малыша и Савы нет, поэтому исчезли разговоры о том, что и у кого болит. Никто не кряхтит, не жалуется. Сава в таверне, Малыш у артиллеристов.

Созревает виноград на участке. Подходят сливы. Яблоки и груши в полном соку. Фруктами обеспечены. Чтоб я так жил еще лет сто — сто писят!

У птичников пополнение. У нас его нет и пока не планируется. Вернее, скажу так: я ничего о нем не слышал. Говорят, наборы сейчас небольшие. Предположить не могу, с чем это связано. Либо сезонное, либо еще что.

Положение на нашем направлении стабильно тяжелое. Так сообщают по радио. Я оценки дать не могу, потому что многого не знаю. Вижу, дела идут лучше по сравнению с тем, что было два месяца назад.

Вопрос с дембелями не решен. Они до двадцать пятого числа в подвешенном состоянии. Хорошо бы парней отпустили. Устали они.

24 августа, 08:40. Чистим оружие.

По радио сообщили, что в авиакатастрофе погиб Пригожин — командир музыкантов. Просто так в авиакатастрофе такие люди не погибают. Не хочется гадать о причинах. Кто я такой, чтобы гадать?

Пригожин из тех полководцев, которыми должна гордиться Россия, и будет большим грехом для нас — детей Отечества, если его память не увековечим в бронзе. Больше сказать нечего.

24 августа, день. Ходили с Костеком в магазин. Речь зашла о Китайце и алкоголе на войне. Моя позиция категорична. Ни в каком виде и ни в каких дозах не приемлю. Костек говорит, что можно. Главное, вовремя лечь спать и не барагозить. Я со времен своей буйной молодости не понимаю, зачем пить, если потом не барагозить? Смеюсь.

Но шутки в сторону. На войне, повторюсь, ни в каком виде и ни в каких дозах. На первом круге верная компания подобралась. Понимали. На втором — случаются косяки у парней, сколько ни говори, что на войне пьяный солдат — мертвый солдат.

Дело было в январе. Чудом обошлось без двухсотых. Командование закрывало одно из направлений. Была большая передислокация войск, и к нам в подразделение перевели человек тридцать. Срок службы парней подходил к концу. Отсюда, наверное, расслабон.

Парней расселили по баракам. Кого к нам, кого к другому взводу. Восемь человек поселили отдельно от всех. Важное уточнение. Находясь с людьми, которые не пьют, удержались бы от соблазна. Но парни приехали инфицированными другим образом жизни на войне.

Сбегали в самоволку, взяли водки и нажрались. Слово за слово, пальцем по столу. Поссорились. Один схватил ручной пулемет, выбежал на улицу и начал стрелять по бараку, в котором только что пил.

Его сняли короткой очередью из автомата, затрехсотили. Шайнур и Айболит оказали горе-алкашу первую помощь. Спасли жизнь в общем-то. Плечо и легкое были задеты.

Спустя полтора-два месяца, когда закрывали контракт в части, к нам подошел паренек и начал рассказывать о том, что получил ранение в бою. Мы спросили, дескать, а где был, на каком направлении? Там-то. Оп-па, наше направление, наши позиции, но никто его не помнит. Задав несколько вопросов, выяснили, что это как раз тот самый, кого затрехсотили на ферме.

Шайнур резюмировал: «Я горжусь тем, что мне удалось спасти жизнь человеку, ну а то, кем оказался этот человек, вопрос другой...»

Китаец сейчас роет окопы. Пробивает ходы на подступах к Сердцу Дракона. Тяжелейший труд — мало сказать. Укрыться от обстрелов негде. Лисьи норы спасают. На один раз. Заваливает землей. Можно не откопаться. Именно там, кстати, находится Ахмед. Опасный участок нашей обороны.

25 августа, семь утра. По ночам холодно стало. Утром не выползешь из норы голым, натягиваешь водолазку. При жаре чувствовал себя хуже. Сейчас легче. Выйдешь во двор, щелкнешь подтяжками, вдохнешь свежего воздуха, и вроде хорошо — ни тревоги на душе, ни суеты вокруг. Лишь изредка слышишь выходы нашей арты.

Вторым просыпается Прочерк. Прочерк из работяг, как многие тут. Сядет рядом, рассказывает о себе, о своей жизни на гражданке. Всегда спокойный, кажется, что невозмутимый, улыбчивый. Речь ровная, перемежается мусорными словами, но в ней ни грамма беспокойства.

Третьим подтягивается Давинчи. Молчаливый. С кружкой горячего кофе. Хлебосольные дагестанцы — Костек и Рутул — спят долго, поздно ложатся. Самые суетные, неусидчивые, все время куда-то спешащие, потому везде опаздывающие.

Сегодня как бы последний день у как бы дембелей. Непонятно пока, отпустят или нет.

У Пятого после штурма проблемы со зрением и шейными позвонками. Голова поворачивается с трудом. В госпиталь ложиться отказался, боится, что лицензию на оружие отберут и на гражданке не сможет найти работу. Он работал в охране. Туда и собирается вернуться.

Кот-два с дырками в спине, от осколков. Раны гноились поначалу. В госпиталь не положили. Лечился на ногах. Остались глубокие дырки.

Кот-два из тех, кто сам шутит и сам смеется. Говорит, жена называла Беззубиком, теперь будет Дырявым называть. Ушел на войну, когда начались проблемы с алкоголем. Прямо так и говорит: «Ушел воевать, чтобы не спиться». Говорит и смеется.

25 августа, 10:02. Дембеля уже не дембеля. Оставили. Во двор влетел Ветерок — веселый хлопец из бывших дембелей — и схватил нож со стола.

Прочерк:

— Мы еще не проснулись, а ты уже за нож схватился.

— У вас тут розы красивые растут!

Ветерок подошел к кустовым розам, срезал цветок, вернул на стол нож и выбежал со словами: «Нас оставили на месяц!»

— Наверное, в парикмахерскую побежал. Там красивая девчонка работает, — подумалось и сразу произнеслось вслух.

25 августа, 12:00. Выбрался с Калугой в город, в магазин. Купил машинку подстригать бороду. Разрослась. Усы в рот лезут, не дают нормально поесть. Борода в разные стороны, как у Нафани из мультика про домовёнка Кузю.

Калуга снова в комендантском взводе. Повторились проблемы с ногами. Бегать не может. Выглядит хорошо. Появился здоровый цвет лица. Алкогольная припухлость сошла.

В Сердце Дракона трехсотые зетовцы: Немо, Сава со звездами и Арес. Наши: Серый (мой поток), Скиф, Студент (второе ранение), Чистый (мой поток). Злой — двести.

26 августа, утро. Новое испытание вдобавок ко всему прочему. Холод. Ночью при сильной влажности спальники с трудом помогают. Потеешь, вылезаешь из него во сне и замерзаешь. Лежишь как ледышка. Мокрый и холодный.

По радио с утра много поэзии, которая перемежается сводками с передка. Ловлю каждое слово о нашем направлении. Поймаю и сижу думаю о смысле моего бытования на войне под строки Ахматовой о любви, под рассказы о местах жизни великой поэтессы.

Сегодня вернусь к Блоку и почитаю. Несколько дней не открывал.

Вчера пересматривал эртэшную презентацию антологии «Поэzия русского лета». Она есть у меня, скачанная на телефоне. Любовался светлыми лицами современных классиков. Все-таки сильна земля Русская истинными людьми, вставшими на защиту Отечества, каждый на своем фронте. Они со мной, и тешу себя мыслью, что и я с ними.

Заделываем окна в доме. Они без стекол. Если не перекинут на другое направление, то нам еще — даст Бог — долго здесь жить.

Вчера вечером перед сном сделал запись: «Хочу на Дракона». Утром встал и удалил ее. Человек слаб.

26 августа, 13:26. Немцы накрывают кассетными улицу с мирняком недалеко от нашей располаги. Храни Бог мирняк.

Костек напился. Еле уложили. Он мелкий, ему мало надо. Сосед из мирняка угостил, мать его. Тот, который чуть не сдох, когда растворителя глотнул.

Мы сидим ждем команды, в любой момент могут пять минут на сборы дать.

«Мы, — ноет спьяну Костек, — смертники». Мы не смертники. Мы защитники Отечества, и один из нас — слабовольный идиот, который не может отказаться, когда выпить предлагают.

26 августа, вечер. Покурю и спать лягу. Организм восстановился. Отдохнул. С завтрашнего дня зарядку начну делать и утомительные приседания. Расслабляться нельзя, если уж хочется выжить. Победить и выжить.

27 августа, 05:30. Зарядка отменяется. Через час уходим в лес танцевать с бревнами для блиндажей.

27 августа, 20:33. «Мы спецназ, а не дровосеки». Смеюсь заливисто. Два «Урала» накатов для блиндажей напилили и один «Урал» дров. Для себя в общем-то. Передок нам дровосеки не обезопасят. Сами, всё сами.

Ездили я, Давинчи, Прочерк, Костек. К Рутулу брат-близнец приехал. Дали ему выходной. Брат тоже служит. Его подразделение с боями двигалось в направлении к нашему. Соединились.

Пятым нам добавили «молодого». Четвертый день на войне. Ничего не знает. Балабол еще тот. На шевроне позывной Снежок. Но он сразу сказал, дескать, я не Снежок, а Фестиваль. Работал так себе. Больше говорил и шарился, делая вид, что помогает.

Парень начитанный. Загрузил мозг Стругацкими. С высшим образованием. На войну пошел от скуки. Скучно было, сел в тюрьму. Освободился, заскучал, пошел на войну. Такие люди не в кассу на войне. Он быстро начал выбешивать парней, которые не привыкли к бесконечной пустой говорильне и подростковым понтам из уст взрослого человека.

Устали смертельно. Завтра опять поедем. Надо еще два «Урала» накатов. Погода хорошая. Не жарко. Это нас во многом спасло. На жаре мы бы сдохли, ничего не сделав.

Сейчас поужинаем и ляжем спать. Надо сил к утру набраться. На ужин макароны с тушенкой, помидоры, огурцы, лук, чеснок. Все покупное. У меня еще есть запас сникерсов и кока-кола.

28 августа, 20:55. Два «Урала» накатов сделали плюс немного дров. Две пилы не выдержали накала, полетели шестеренки. Ездили вчетвером. Снежок соскочил. Его определили в комендантский взвод. Забыли взять нож, нечем было открыть тушенку. Костек наточил ложку и ею открыл.

— Ты у нас сиделец, что такой опыт по наточке ложек имеешь? — спрашиваю.

— Если бы я был сидельцем, то вы бы у меня тут все стояльцами были! — парировал Костек.

Погода была жарче вчерашней, поэтому я под конец немного сдох. У Давинчи, наоборот, открылось второе дыхание. Кажется, ему нравится работать на лесоповале. Я не в большом восторге, но тут уж куда Родина пошлет. Завтра, скорее всего, дома. Дадут отдохнуть.

К Рутулу брат, оказывается, не приезжал. Не смог доехать. Поэтому он встретил нас обиженным, дескать, чего меня не взяли, я же в вашей команде! Но он молодец. Пока нас не было, перемыл посуду, убрался в доме, натаскал воды. А Сава обалденный суп смастерил к нашему приходу.

В лесу растет конопля. Ее очень много. Прочерк сорвал куст и протянул Костеку:

— Держи, четыре года жизни! — имея в виду, что за этот куст могут посадить на четыре года.

— Не нужны мне такие четыре года! — закричал Костек.

Я с них смеялся весь день.

Видел Бовку и Жьяко. Сначала Бовка сел мне на руку, хотел поздороваться. Но я его щелбаном сбил с руки. Боялся, что убью ненароком. Бревна таскали. Бовка обиделся.

На перекуре сидел под кустом конопли, на котором был Жьяко. Он смотрел на меня с презрением. Не мог простить того, что обидел Бовку.

Потом нежданно-негаданно прилетела госпожа Ро. Вот уж предела не было моему удивлению. Госпожа Ро не похожа на госпожу. Больше на принцессу. Она маленькая, с черными крылышками и золотыми пятнышками. Воистину королевское одеяние. Хороший день, хоть и тяжелый.

Вернулись домой в начале восьмого. Когда ехали, остановились у магазина. Дал Давинчи денег и попросил купить стирального порошка и кофе. Давинчи предложил сходить в магазин вместе, на что я ответил, дескать, таким чумазым в магазин не пойду. Стволы деревьев внизу подпаленные. Мы не только потные, но и черные — в саже. На мою реплику Прочерк сказал, что сразу видно, Огогош — москвич. Я засмеялся и все-таки решил сходить в магазин с Давинчи. Не все москвичи сволочи, как многие думают.

По возвращении встретили Пятого. Пятый старший у комендачей. Он ругался на Снежка. Задолбал, говорит. Понимаю. И нас за один день по полной программе. Есть ощущение, что парень приехал не на войну, а на базу отдыха. Ладно, хлебнет и, может, въедет.

Передали, что Рамзан (военный санитар) — трехсотый в Сердце Дракона.

29 августа, 07:50. Солнышко ласковое, утреннее.

По радио объявили, что рванули пять тонн взрывчатки под позициями немцев. Вручили два Георгиевских креста подрывникам. Если я правильно услышал. Жаль только, не наградили и ничего не сказали про тех, кто взрывчатку закладывал. Это делали наши бойцы. Я недавно писал об их героизме.

Шестьсот метров по узким трубам, до половины наполненным холодной водой, на карачках, с мешками взрывчатки. Несколько десятков заходов. Парни — герои. Рутул, Немо, Костек, Нерпа, Зеленый, Чистый. Чистый сейчас в госпитале. Отличный молодой парень. Физически выносливый. Хотел перейти в «ноги». Работа наисложнейшая. Один раз Давинчи ползал. Назвал парней, которые при мне закладывали взрывчатку — первые полторы тонны. Потом нас сменили.

Поправка. Нет, объявили о том, что взорвали в другом месте. Нашу закладку пока не рванули. Ждем. И все равно, когда объявили о пяти тоннах взрывчатки и о том, что наградили только подрывников, я подумал о тех, кто закладывал и остался неотмеченным.

Вторая поправка. Два бойца на тягаче завезли пять тонн взрывчатки и снесли позиции нацистов. Получили за подвиг Георгиевские кресты. Это совсем другая история. Но она не отменяет нашей.

Фронт сдвигается. Земля российская пусть медленно, но уверенно возвращается на родину. Слышны выходы нашей арты. Прилетов нет. Тьфу-тьфу-тьфу.

Третья поправка (30.08). Дошла инфа, что неправильно рассчитали место закладки и предстоит перекладывать. То есть необходимо перетащить назад полторы-две тонны взрывчатки (шестьсот метров под позициями немцев по узким трубам, наполненным водой), а потом все это добро перенести в нужное место. Голову оторвать бы тому, кто ошибся в расчетах. Парни все равно герои.

29 августа, 09:26. Виделся с Ахмедом. Его сняли с окоп. Дают возможность отдохнуть. Ахмед расстроился.

— Меня, — говорит, — одного сняли. Если бы всю команду, я бы не расстроился.

— Ахмед, — успокаиваю, — у тебя из нашего потока больше всех боевых, притом что самый сложный участок.

— Нет, — говорит, — теперь у Князя больше, чем у меня. Я, — говорит, — на втором месте. Посчитал!

Ахмед неподражаемый. Грамоте не обучен, а считать умеет. Обожаю его.

29 августа, 16:12. Сава жалуется. Старается вкусно готовить, но никому не нравится. Сава жалуется постоянно. Видимо, боится, что его уберут с кухни и опять отправят на Дракона. Сава не хочет на Дракона. Сава болеет. Говорит, что отказывают ноги. Дыхалки нет. Не сгибаются и не разгибаются колени. Сердце не по-детски шалит. Колики в почках. Радикулит. Невроз. Запор и прочие радости военной жизни. Спрашивает у нас, что лучше приготовить на ужин?

Костек отрезает:

— Готовь чего хочешь. Тебя все равно с кухни не уберут, потому что больше нет такого идиота, который бы согласился там работать!

Я засмеялся. Костек:

— Я не прав, Огогош?

— Да, — отвечаю, — глядя на Саву и Добермана, желание работать поваром и банщиком сразу отпадает.

Доберман работает на бане. Тот еще персонаж. Вечно печальный. Будто убитый изнутри. Полная противоположность своему позывному.

29 августа, вечер. Передал через Фому-два записку Ани: «Жив-здоров». Переживаю, что за меня могут волноваться. Начал переживать. Вдруг.

Оторвался от большой земли. За два месяца так и не решился послать от себя весточку. То возможности не было, то не хотелось людей беспокоить.

Не особо верится в то, что меня еще кто-то помнит. Время такое, что инфопоток забивает пространство. Мирняку не продохнуть. В головах не хватает места, чтобы вместить, осознать и принять происходящее. Нет свободной полочки для частных историй.

Фома-два в штабе, там есть какая-то связь с большой землей. Парни обычно туда ходят, чтобы позвонить домашним. У меня домашних нет. Звонить некому. Нет, конечно, есть кому и куда позвонить. Просто я боюсь, что начну тосковать. Это может меня убить. Лишить сил.

Думал-думал, как снять с себя груз лишних переживаний, и решил написать записку Ани. Надеюсь, она меня поймет и, если даст Бог выжить, не будет задавать вопрос, дескать, почему никому не звонил. Не могу я сейчас звонить и разговаривать с людьми, которые находятся на большой земле.

Попросил Фому-два сфоткать записку и отправить по Ватсапу. Еще не знаю, отправил или нет. Сложно отстроиться от мысли, что сделал что-то неправильное. Не надо было, наверное, ничего отправлять.

Живу с кашей в голове. Мне трудно с самим собой. Могу представить, как трудно со мной другим.

30 августа, семь утра. До трех ночи не мог уснуть. Голову вконец расковыряли рассуждения о том, правильно я сделал, что послал на большую землю весточку о себе, или неправильно. Так можно с ума сойти раньше того, как на голову прилетит хрень какая свинячья. Считай, потратил время для сна непонятно на что.

30 августа, 09:07. Бича — помкоменданта. Дедуля — водитель уазика.

Бича по рации:

— Дедуля, ты куда парней отвез?

— На лесоповал, — отвечает.

— Парням в банк надо было, деньги с карточек снять.

У меня истерика. Представил себе лица парней, которые поехали при параде, с карточками и паспортами в банк обналичить денег на прокорм, а приехали валить лес.

Дедуля жжет. Мы непобедимы.

30 августа, час дня. Разбитое состояние. Ни с того ни с сего руки начали болеть и в груди давит, тяжело дышать. Вчера чувствовал себя хорошо. Последствия беспокойной ночи и мыслей о большой земле. Надо смириться с тем, что я такой человек. Умею на пустом месте накрутить себя. Когда знаешь свои недостатки, проще с ними совладать. Боженька, дай мне сил. Не подведу.

30 августа, вечер. Еврей развязал войну с русскими до последнего украинца. Нарочно не придумаешь.

31 августа, 07:51. Давинчи проснулся. Парни поздно вчера легли. Я рано ушел к себе во флигель. Проснулся и огорошил плохой новостью. У птичников трагедия. Трое трехсотых. Один — двести. Подробностей не знает.

На нашем участке сравнительно спокойно. Работает арта.

Десятый день на базе. Пора уже выходить. Заплесневеем.

Китайца поставили командиром на окопах. Смайла давно не видел.

Холодает. Воздух осенний. Сжатый. Бархата не чувствуется.

31 августа, 09:52. Прошлого нет. Я не помню себя до войны. До сегодняшнего дня. Помню только какого-то беспокойного парня, вечно рефлексирующего, всего боящегося, прячущегося от людей. Себя не помню.

Всплывают в голове мутные картинки, просматриваю их, будто кино широкоформатное или сериал. Иногда захватывающее, утягивающее в полынью красок, сюжетов, ситуаций, иногда тягучее, как смола, монотонное, черно-белое. Порой романтическое, сентиментальное, порой жесткое, похожее на немецкое порно. Кино не про меня. Меня в нем нет. Я всего лишь созерцатель.

Не сказал бы, что не нравится. Смотрю с любопытством. Так ребенок разглядывает жука, упавшего на спину, дотрагивается палочкой, не переворачивает, наблюдает, как тот шевелит лапками, пытаясь вернуться в естественное положение, приподнимается на крепких усах, отталкиваясь от земли крылышками.

Мое прошлое похоже на этого жука. Настоящее — на ребенка.

31 августа, 17:24. Завтра выходим на Сердце Дракона дней на десять. Дела делать. Увижу Трёшку и Рыжего. Они по мне явно не скучают. Там полно парней, любящих погладить элегантную мелочь. Хм... Подходит эпитет «элегантные» котятам? Переборщил, по-моему. Ладно, пусть будет.

Командир сказал, чтобы Саву от нас отселили в баню. Дескать, не пристало повару с боевой группой жить. Пусть тусуется с банщиком. А мы к Саве привыкли, да и еду — хлеб, супы, мясо — он нам приносит. Сава расстроится. Думаю, что по возвращении с БЗ нам его будет не хватать. Давинчи — точно. Не на ком оторваться, спустить пар.

Выходим впятером (я, Давинчи, Прочерк, Костек, Рутул). Хорошо, что Рутул идет, не отмазывается. Он в прошлый раз сказал, что на кухню ни ногой, она ему надоела. Поваром не хочет работать, в отличие от Савы. Лучше, говорит, на боевые с вами ходить. Рутул отличный. Все отличные. Сава тоже.

1 сентября, 08:08. Экватор. Половина контракта, половина пути. Шанс выжить увеличился на пятьдесят процентов. Хотя чего тут говорить, смерти достаточно одной тысячной процента, чтобы взять свое. Будем держаться.

К выходу готов. Впрочем, я всегда готов, как пионер. Организм мобилизован. Тело сжато в кулак, в груди огонь, на губах ухмылка, в глазах легкая надменность. Нас так просто не одолеть.

Спал спокойно. Снилась чушь всякая из гражданской жизни. Про войну редко вижу сны. Мозг учится отстраиваться, отдыхать.

Дождя не ожидается. Фронт застыл. Лучший вариант для выхода. Не будем грязь месить. Количество нацистских птичек уменьшилось. Минометы подавлены. Не повод расслабляться, и все равно — спокойнее.

Сава ночью съехал от нас со словами: «Пусть Аллах накажет того, кто меня выгнал!» Сава думает, что во всем виноват Давинчи. Они часто цеплялись. Но Давинчи тут ни при чем. Распоряжение командира.

1 сентября, 12:10. Дошел до штаба, хотел поздравить детей с Днем знаний. В кои-то веки появилось свободное время перед выходом, дошел с решимостью позвонить, поговорить с большой землей, и тут обломали. Сказали, с двух. Но с двух обычно свет до вечера отключают. Ладно, попробую за пару часов не растерять решимости и все-таки позвонить. Дети — это святое.

1 сентября, 15:10. Пообедали в таверне. Готовить не стали.

Дозвонился до большой земли. Поговорил с дедушкой Святослава. Попросил передать от меня поздравления с началом учебного года. Надо искать возможность перекинуть ему деньги на парня. Осень. Сыну одежда нужна.

Сделал звонок М., больше всего боялся, что переживает за меня и, если позвоню, начнет плакать. Обошлось. М. обрадовалась. Сказала, что искали меня, потому что долго не проявлялся. Еще сказала, что связала мне свитер.

Выдали на БЗ термобелье, перчатки, носки, трусы. Удивился. Раньше не выдавали, сами покупали.

1 сентября, 19:18. Выходим в половине девятого. Сходили в таверну. Поели перед выходом. Сава приготовил перловку с тушенкой.

В таверне встретил Фому-два. Он отправил записку Ани. Ани получила.

Вроде всех успокоил, кто мог за меня волноваться. Гора с плеч. Пусть дорога будет легкой, а Боженька милостивым.

Страха опять нет. Есть переживания.

Возвращаясь из таверны, пересекся с Ахмедом. Ахмед по-прежнему улыбчивый, наполненный волнением. Ругает себя, что не такой прыткий, как наши молодые парни, которые делают с легкостью то, что он, старик, уже не может. Попытался успокоить ровно так же, как успокаиваю себя. Дескать, мы делаем больше, чем могли бы, и не меньше молодых. Лично я всегда на пределе. Он тоже. «Да, — подтвердил Ахмед, — мы не отстаем!»

1 сентября, 20:47–21:59. Нашей группе дали отбой. Выход перенесли на завтра. Главное, выпил таблетки — обезболивающие и от мышечных спазмов, — и тут же сообщили по рации, что сегодня выход отменяется. Завтра, значит, завтра. Что Боженька ни делает, все к лучшему.

Недавно парни разгребали пустой дом — убирали мусор, чтобы можно было заселить пополнение, — и нашли книги. Давинчи притащил целую сумку. Среди пустых детективов и прочей дребедени увидел книги Ветхого Завета. Сборник, включающий Соломоновы притчи, Песнь Песней, Книгу Иова, Екклесиаст и Апокалипсис. Последняя, если я правильно помню, из Нового Завета. Притчи и Песнь Песней знаю почти наизусть.

Сел почитать Екклесиаста, которого, как мне казалось, начал забывать. Казалось. Нет, не начал. Помню каждую фразу. Только если раньше, когда читал в ранней молодости, Екклесиаст виделся мне мудрецом, то сейчас — ребенком, готов оспорить почти все его изречения. Он представился мне подростком, страдающим от депрессии. Таким, на грани суицида.

Вот он пишет, дескать, что хотел от жизни, то и получил. Хотел стать мудрецом — стал. Но мудрость радости не принесла, и умру я, продолжает Екклесиаст, так же, как умирает человек, не отягченный умом и богатством.

Мудрец такого сказать не может. Подобные мысли выдают подростки в период полового созревания. Это они, получив пятерку по музыке, могут решить, что достигли всего, чего хотели, и впасть в отчаяние, не понимая, куда двигаться дальше.

Мудрость — в первую голову — это смирение, приятие жизни такой, какая она есть, а не рефлексия и неудовлетворенность.

Мудрость — это удивляться каждому новому дню и проживать его по-новому, впервые, будто только-только народившимся.

Глаз может насытиться, а ухо наслушаться. Мои глаза и уши тому подтверждение. Не оттого ли я все чаще и чаще ищу покоя — в тишине и темноте?

Радость радует, а горе огорчает. Радость не может огорчать, а горе радовать. Радость и горе не равны между собой, даже если и то и другое заканчивается.

Мудрость открывает новые горизонты, а Екклесиаст обозначает ее тупиком в развитии человека.

Не может мудрец называть суетой и томлением духа, допустим, тягу к познаниям, любовь или труд человеческий.

Не равен человек животному, как считает Екклесиаст, хотя бы потому, что обладает воображением, которое помогает ему неустанно совершенствоваться, развиваться и множить труды свои. Не равен хотя бы потому, что почитает головой и сердцем Бога, а не ограничивается инстинктами выживания.

Человек и животное не равны между собой перед лицом смерти, а уж пред Господом Богом тем более, иначе не была бы дарована человеку возможность слушать и слышать Слово Божье.

Когда принимаешь суету сует как данное Богом, то не воспринимается она суетой сует, а становится Божьим провидением.

Есть над чем подумать. Пойду перекурю. Писать больше ничего сегодня не буду. Глаза устают. Необходим покой — тишина и темнота.

2 сентября, утро. Ночью был дождь. Парням, которые вышли вчера, две команды, туго пришлось.

На удивление быстро заснул и даже выспался. Думал, полночи буду ворочаться.

Хорошо бы дорогу чуть подсушило к вечеру — к нашему выходу, чтобы легче было дойти.

Понимаю, почему по радио сообщают исключительно о наших победах, ни слова не говоря о том, какой кровью они обходятся. Дело не в боязни паники, которая может возникнуть у мирняка. Радио работает на дестабилизацию обстановки в среде противника, сеет страх. Оно разрушает психику нациков, что помогает доблестным русским воинам одерживать победы.

2 сентября, 11:23. Двое парней, о которых я писал в самом начале дневника (еще в июле) — дескать, прошла инфа, будто они попали в плен, — погибли. Сибирь и Барс. Их нашли одноглазые. Парни по незнанию подошли близко к позициям немцев и попали под пулемет. Были ранены. Смогли отбежать. Спрятаться. Вернуться не хватило сил. Умерли от потери крови.

2 сентября, 19:51. Зашли в Сердце. Как по маслу. Вернее, с вазелином. Смеюсь. Шел в первой тройке с Костеком и Прочерком. Заводил Башкир. Это пятидесятидвухлетние «ноги». Вот же выносливость у человека! Мотается по красной зоне по несколько раз на дню.

Давинчи с Рутулом идут за нами. Пока еще не зашли. Нехорошая стрельба. Видимо, пережидают.

Ковбоя задело пулеметом. Слегка. От госпитализации отказался. Смайл и Ленин переходят в разведку. Сургут и Китаец командиры пятерок.

До десяти отдыхаю, потом работаю с местным Фазой. Здесь шумно. Много пальбы. Или уже отвык? На прошлом заходе к концу казалось, что вообще тишина была. Только наша арта гремела и птичники работали. Отвык, наверное. За неделю на базе можно отвыкнуть. Туда война редко доходит. Сейчас. Не то что пару месяцев назад.

3 сентября, 08:09. Здравствуй, чувство сиротства! Рад появлению твоему. У меня все хорошо. Впрочем, как всегда. Грех жаловаться. До двенадцати ночи доблестные воины увлекались войной. Потом она им наскучила и парни завалились спать. Утро спокойное.

Трёшка и Рыжий заматерели. На меня не обращают внимания. Ходят задрав носы.

Смотрю, Трёшка присела, прыжок, и — упс! — мышка уже на зубах обвисла, не шелохнется. Трёшка вальяжной походкой прошла мимо, унося добычу в укромный уголок.

Там, где в наше отсутствие произошла трагедия, нет стены. Завалено мешками. Башкир («ноги») рассказал, как выносили Злого и выводили трехсотых. Парни, говорит, стойкие.

Рамзан — боевой санитар — выходил последним. Того, что он ранен, никто сразу не понял. Он оказывал помощь боевым товарищам. Когда несли Злого, рассказал Башкир, по эвакуации работали миномет и пулемет нациков. Потом затихли. Раненых на ногах выводили под наблюдением птичек. Пальбы не было.

3 сентября, 14:29. Вышли на открытую местность. Наполнили двенадцать мешков землей, которыми завалили дыру в помещение, где лежит взрывчатка. На всякий случай. От детонации. Не уверен, что поможет. Если сдетонирует, не будет Сердца Дракона от слова вообще. Не будет Сердца вместе с теми, кто его охраняет.

Сталин трехсотый. Задело ногу осколком от ВОГа. Ленин вывел раненого Сталина.

На обед плов. Еда здесь вкуснее той, что делают на базе. Не знаю почему. Вкуснее, и всё.

Работаю в ночь. Неудобный график. Днем не поспишь, парни слоняются туда-сюда. Не самая большая проблема. Но мой внутренний интроверт будет недоволен.

Арес здесь. Отказался от госпитализации.

4 сентября, 06:03. Как героизм превращается в идиотизм?

...Бабахнуло сильно. Утренняя стрельба. Позже запишу.

4 сентября, 06:35. По «ногам» били, сволочи. «Ноги» зашли. Пятнадцать.

Так вот, как героизм превращается в идиотизм? Очень просто.

Сначала «ноги» заносили по красной зоне две тонны взрывчатки, потом парни закладывали взрывчатку под позиции немцев. Ползком по узким трубам, наполненным водой. Третий этап. Оказалось, что неправильно рассчитали и в том месте взрывать нельзя. Парни вытащили взрывчатку. Да, назад по узким трубам, наполненным водой. Но это еще не предел человеческому идиотизму. Две тонны взрывчатки лежат на нашей позиции, которую постоянно обстреливают, и это значит, что взрывчатка может в любой момент сдетонировать. Погибнут все. Все без исключения. Решили опять занести ее под немцев. Если уж сдетонирует, то лучше там. Смешно? Мне смешно. Смешно и страшно. Вот в такие моменты, когда понимаешь, что твоя жизнь в руках идиотов, начинаешь испытывать страх. Говорить на эту тему больше не хочется. Думать тоже. Иначе загоню себя в угол, из которого потом не выберусь. А мне еще нужны силы на победу и выживание.

Посмотрим на ситуацию с другой стороны. Если мы с легкостью создаем такие проблемы себе, то представляю, какие проблемы можем создать другим. Это правильные мысли, правильный подход к оценке ситуации.

4 сентября, 15:11. Мышь сгрызла запасной сникерс, тот, который держал на черный день. Меня, привыкшего разгадывать знаки судьбы, пытаясь заглянуть в будущее, подобное происшествие вводит в ступор.

С одной стороны, можно предположить, что черный день отменен, а с другой — смерть будет мгновенной, не успею проголодаться.

Начали переносить взрывчатку назад в трубу, под позиции немцев. Если бы мирняк видел, что порой творят защитники Отечества, разуверился бы в победе русской армии окончательно.

От некоторого идиотизма наших доблестных у меня у самого волосы встают в позу лотоса. И все же... побеждают именно так, никак иначе.

5 сентября, 06:01. Немцы третий день активно бомбят позицию. Стрельба не затихает. К вечеру возникает напряжение. В постоянной боевой готовности. Ждем наката.

В моменты затишья парни собираются кружком за чашкой чая и травят байки. Рассказывают о гражданке и о том, что с ними случалось на войне. Рассказы не отличаются особой оригинальностью. Сводятся к тому, насколько близко бабахнуло. Бывшие в штурмах раз за разом пересказывают свои выходы, которые крепко засели в головах, не вытравить. Больше ни о чем говорить не могут.

Вывели формулу оптимального штурма: когда в атаку идут «молодые» парни, только прибывшие на войну и знакомые с ней исключительно по фильмам. Страх еще не сожрал душу воина, накопленной усталости нет. «Молодые» полны азарта. Для них война пока еще игра. Они незнакомы со смертью. Способны на киношный героизм. Правда, «мяса» после таких штурмов слишком много.

Сегодня из Сердца выходит местный Фаза. У него через пару недель заканчивается контракт. Пробыл здесь с самого начала, с того момента, как Сердце Дракона отвоевали у нацистов. Фаза худощавый, медлительный, но ровно до того момента, пока его не зацепишь. Взрывается моментально. Когда пальба нацистов начинает утомлять, Фаза подскакивает, заряжает подствольник и стреляет со словами: «Да заткнитесь уже!»

За рыжим псом приглядывал Фаза, оберегал его от грубости доблестных воинов, подкармливал. Пес будет скучать.

Через пару недель в Сердце Дракона изменится атмосфера. У зетовцев заканчиваются контракты, они разъедутся по домам. Наши дембеля тоже дозревают. «Старичков» не останется. Кого закинут вместо зетовцев, пока неясно. Либо других таких же, но «молодых», либо остатки музыкантов, либо новых мобиков. В любом случае будут другие люди, будет все по-другому.

5 сентября, 15:08. С утра вышли разведчики из команды Сталина. Пространство освободилось от бесконечного шума. Уж больно громкие они были, несмотря на то что разведчики. Место, где я отдыхаю, стало напоминать место, где можно отдыхать. Оно похоже на коридор.

Лежу я на двери, которая брошена на бетонный пол. На двери подстилка. Укрываюсь спальником. Голова на рюкзаке со сменным бельем, прихваченным с собой из располаги.

Справа обшарпанная желтая стена. Железобетон. Слева — в трех метрах — такая же крепкая стена. Она не покрашена в желтый цвет, как все здесь вокруг. Потолок метров шесть.

Некрашеная стена сверху пробита снарядом. В эту дырку проникает солнечный свет. Посередине коридора идет железная труба метровым диаметром. Как раз напротив дырки от снаряда труба раскрыта розочкой. След от взрыва.

В розочку аккуратно уложены «морковки» для РПГ и прочая солдатская утварь — патроны, гранаты, снаряды.

На бетонном полу битые кирпичи, гильзы, бычки. Пыль страшная. Убираться бессмысленно. Хотя парни периодически пытаются навести порядок. Кто-то подметает. Но грязь сама собой нарастает в течение дня.

Фаза собаку с собой забрал. Вывел из Сердца несчастного пса.

5 сентября, 20:03. Ругаясь на чем свет стоит, Рутул занес последний рюкзак со взрывчаткой в трубу под позиции немцев. Говорят, что к бессмысленному и беспощадному героизму приложил руку наш Сталин. Его идея и его планирование.

Настоящий Иосиф Виссарионович в гробу вертится от стыда, что человек с его именем создает проблемы простому солдату, вместо того чтобы помогать ему решать вопросы государственной важности. Да, считаю, что сейчас простой солдат стоит на защите государственности. На плечах простого солдата лежит судьба Отечества.

Шутки шутками, но это ведь настоящий идиотизм. Теперь будем ждать команды снова выносить взрывчатку. Это происходит на передовой. На самой передовой. В тридцати метрах от нацистских позиций.

У прихвостней Вашингтона традиция: во время ротации выпуливать патроны, опустошая магазины, чтобы отчитаться перед своими хозяевами. Создают видимость того, что воюют. Уже понимаем: если устраивают беспорядочную стрельбу, значит, смена караула.

Сегодня днем Рыжий впервые за несколько дней залез ко мне на руки поурчать. Я так обрадовался, что в нос его чмокнул. А так он целыми днями либо дерется с Трёшкой, либо охотится на мышей. Деловой. Понежиться времени не хватает.

6 сентября, 08:37. Рыжий в утреннем свете (синеватый осенний оттенок) кажется черным.

По ночам холодно. Ноги замерзают. Терпимо, но чувствуется надвигающаяся проблема, которую трудно будет решить. Костры здесь, чтобы согреться, нельзя жечь. Печки ставить тоже.

Пришла команда разведчиков, в которой Смайл. Парень за два месяца возмужал, обтесался. Неуклюжесть, угловатость ушли, будто не было. Подтянут, великолепен, прямо настоящий русский воин. Торс приобрел отчетливую форму треугольника. Говорю, береги себя, ты обещал вернуться живым и здоровым. Я стараюсь, отвечает, и улыбается во весь белозубый рот.

6 сентября, 18:04. Не хватает времени что-либо записывать. Движуха. Хочу оставить пометку о молодых воинах команды Смайла. Сердце радуется, глядя на них. Не все потеряно. На них одна надежда. Моему поколению пора отойти в сторону. Мы уже не тянем.

Парни крепкие, спокойные, улыбчивые. За что ни возьмутся, все у них получается. Быстро, легко. Пришли, бросили рюкзаки и сразу за дело. Нам после пробежки по Тропе ярости полдня в себя приходить надо. Для них — Тропа будто создана лишь для того, чтобы похвастаться, дескать, по нам пулемет работал или еще что. Герои.

6 сентября, 18:24. Выходим на Дракона.

Снежок спрашивает (на Дракона еще не ходил):

— А восьмидесятки туда прилетают?

— Да.

— А стодвадцатки?

— Да.

— А двухсотки?

— Нет.

— Странно!

7 сентября, 09:57. Двое суток толком не спал. Возможность была, но уснуть не мог. Сегодня в шесть утра сменился, дошел до лежанки и в секунду вырубился.

Ночью было холодно. Нашел валяющуюся куртку, надел, отработал. Утром ходит Арес. Потерял куртку. Говорю, посмотри, может, твоя. Говорит, да, его. Забрал. Надо искать новую куртку на ночь.

Арес мог бы сделать блестящую военную карьеру. В нем чувствуется ныне утерянное благородство русского офицерства. Честь и достоинство. Продуманность действий. Требовательность и любовь к окружающим его солдатам. Отвага и доблесть. Отсутствие безрассудства.

7 сентября, 12:27. Рыба шмальнул наудачу из РПГ и попал в чубатый склад с БК. Всю ночь горело. Теперь долго у нас тишина будет.

Рыба зетовец. Небольшого росточка, крепенький, юркий. Молодой да ранний. Ёжиком черные волосы. Справа, чуть выше виска, заживающая рана. Сантиметров шесть. Глаза маленькие, затуманенный взгляд, будто смотрит в себя, оценивая каждый свой поступок.

Сходил с Пианистом за водой. Вода добывается из труб. В трубы она попадает из резервуаров, которые были наполнены еще до войны. В трубе сделана дырка, в нее воткнут шланг. Несколько коротких вдохов, и вода начинает капать. Так называемый подсос. Как из бензобака, когда горючее сливаешь. За пару часов набирается общепитовский котел.

Вода — жизнь. Здесь вода невкусная. Равно как и сама жизнь.

Еду можно кое-как в рюкзаках принести, дотащить. Воду не натаскаешь. Поэтому, какой бы она ни была, главное, что она есть.

7 сентября, 17:33. Боевые будни. Поспал, поел. Рутул сварганил борщ. Из банок. Дома борщ не ем, готовить некому. А в Сердце Дракона он идет за милую душу. Да и готовить его быстро. Открыл банку, высыпал содержимое в кипящую воду, добавил тушенку, и борщ готов.

Пока затишье, сделали еще несколько огневых позиций на случай наката. Мешки с песком плюс бетонные плиты. Дешево и сердито.

Хохлы (или кто там сидит за стенами — поляки, негры, французы, немцы?) целый день молчат. Работала наша арта, и прилетали самолетики. Бросали бомбочки. В остальном тишь, гладь и Божья благодать.

8 сентября, 12:18. Морозец. Вот вам и юг России. Бархатным сезоном не пахнет. Ночью продрог до костей. Поднималась температура. Ноги ломило. Когда поднимается температура, ноги ломит. Выпил полтаблетки аспирина. Целую пить не стал: у меня всего две таблетки, на всякий случай приберег.

После ночной работы залез в теплый спальник. Вроде согрелся. Лень ужасная. Слабость.

8 сентября, 16:51. Прилетало. РПГ. Упало рядом со взрывчаткой. Накануне мы ее с Пианистом накрывали железными листами. Взрывчатку не задело. А ведь могло... Переложили. Столько возможностей глупо погибнуть, хоть иди учись в школу высшей математики, чтобы сосчитать.

Парни рассказали. Сам не присутствовал, потому что бегал на Дракона. Месяц назад, когда увольнялись последние трехмесячники, командир вручал медали. После вручения вызвал из строя Мартына и со словами «Носи и никогда не снимай» подарил ему шеврон с надписью: «Тыловая крыса».

9 сентября, день. Придется писать не про еду, а про холод, поскольку наболевшая за последние пару дней тема. Не понимаю, почему здесь так холодно. Должно быть тепло до октября, как минимум.

Ночь прошла без происшествий. Утром завалился спать. Слышал движения нашей бронетехники. Точно нашей. Нашу я по звуку отличаю. Будем брать город.

Город и его окрестности под нацистами. Он висит как аппендицит на линии фронта. Под землей шахты и туннели в десятки километров. Такое взять сложно. Сердце Дракона внутри этого аппендицита. Поэтому такие проблемы, чтобы зайти на него. Два с лишним месяца назад из вышедшей пятерки доходило два-три человека. Потери большие.

Сердце сдавать нельзя. Не думаю, что оно является ключом к открытию города. Я стараюсь не думать. Когда думаешь, работать некогда. Ключом не является, но Сердце — важный стратегический объект и удобный огневой рубеж, который помогает контролировать нацистов, выползающих из местных подземелий. Пока дела обстоят так, что мы контролируем их, а они контролируют нас. Перевеса нет ни в одну сторону.

Передали, что небо над Тропой ярости заполонили чубатые птички. Ротации не предвидится. Просили экономить еду. Экономим. Рутул приготовил гречку с тушенкой. Добавил лечо. Вместо хлеба галеты с паштетом. Хлеб — редкое удовольствие. Холодно.

10 сентября, пять утра. Холодно. Зимой не было так холодно и была возможность погреться у костра или буржуйки. В осажденной крепости огнем не побалуешься, если выжить хочешь. Досок мало, да и те с трудом добываются. Приходится терпеть.

Отработали ночь с Пианистом спокойно. Немцы, наверное, тоже подмерзают. Но им чуть проще, они в земле. Мы в бетоне. Все равно радостно, что им тоже хоть немного холодно.

Летом на первой учебной базе страдали от комаров. Такие злые и дурные комары только в Хохляндии бывают. В Подмосковье комары интеллигентнее. Тоже сволочи, но воспитанные сволочи. А в Хохляндии комары без башки. Хорошо еще, что кусали не только нас, доблестных русских воинов, но и свою чубатую родню. Придет время, сделаем из Хохляндии Подмосковье. Тогда лично займусь воспитанием местных комаров.

Второй раз замечаю. Попадая с базы, где относительно (относительно!) тихо, в самую сердцевину войны, пальба и взрывы поначалу напрягают. Потом они уходят в фоновый режим, и Сердце Дракона кажется уютным и безопасным местечком. Холодно только. В остальном сносно. Держать круговую оборону двадцать четыре на семь не так страшно и почти не выматывает. Почти.

10 сентября, 14:41. Башкир («ноги») принес еду и хорошую новость. На базу привезли «молодых». Пополнение прибыло. Будет полегче. С заходами в Сердце и выходами есть сложности. С одной стороны, спокойно, с другой — участились прилеты по тропе, да и птичек опять много.

Рыжий и Трёшка ночью болтались со мной на посту. Потом пропали. Сменился, пришел отдохнуть, смотрю — спит парочка на моем месте. Пришлось изогнуться буквой «зю», чтобы не потревожить новобрачных.

Отдохнул после поста сносно. Нарубил дров. Дрова только для готовки. Принес воду. Вода медленно идет. Будто заканчивается. Печалька.

Разведка наша вышла. Они в этот заход погибших воинов забирали с поля боя. Немцы подозрительно молчат. Редкие РПГ, автоматные и пулеметные очереди по Сердцу. Арта нацистов не работает по нам уже несколько дней — тьфу-тьфу-тьфу.

Хочется в баньку. По щучьему веленью, по моему хотенью, банька, приди ко мне!

10 сентября, 19:57. Душевный вечер на работе.

Сева. Один из самых чистоплотных бойцов. У него с собой подписанные тарелка, кружка, ложка. Он их тщательно моет и убирает к себе в рюкзак после каждого приема пищи. Общей посудой не пользуется.

Рядом с моим постом есть свободное пространство. Сева приходит в четыре вечера, делает зарядку (приседает, отжимается), чистит зубы. Он работает в ночь. Разговаривает мало. Голос у него вкрадчивый, тихий, интеллигентский. Говорит — если говорит — будто извиняется. Никогда не повышает тона. Если устает, ворчит себе что-то под нос. Парню около сорока. Детей нет. «Роковая женщина попалась, — сетует Сева, — потому и детей нет». Сделал зарядку, спросил, не надо ли принести чаю. Я отказался. Он ушел.

После Севы пришел Пианист. Просто поболтать, или, как он выразился, пообщаться. Пришел с чаем. Говорили о Великой Отечественной, о том, как туго было солдатам того времени, не то что нам. Разговаривали о древних цивилизациях, о войнах разных эпох. Потихоньку разговор перешел на личные темы.

Пианист ушел на войну за свою свободу. Чтобы вернуться домой не в двадцать восьмом, а в нынешнем, двадцать третьем. Кумир у него — Че Гевара. К слову, среди зетовцев огромное количество людей, болеющих Советским Союзом, его идеологией, которой им, как я понял, сейчас, да и все последние годы, не хватало.

Идеи нет, оттого много пустых людей — основной посыл мысли.

Сел Пианист четыре года назад. Непредумышленное. Пришли, говорит, утром, когда кофе пил, надели наручники и увели. Так, говорит, чашка кофе и осталась дома стоять на столе.

Я слушал и смотрел на то, как Рыжий, поймав мышку, играет с ней. Отпустит из лапок, она побежит, он прыгнет, возьмет в зубки, положит на прежнее место, пару раз ударит лапкой, чуть отойдет и ждет, когда мышка снова побежит.

Вслед за Пианистом подтянулся Демон. Отвязный хлопец. Парням не хватает душевных разговоров, поэтому частенько заглядывают ко мне излить душу. Демон завел разговор о том, как вернется домой — ему осталось двадцать дней, как Пианисту, — раскинет пальцы (тюрьма, война), и все девчонки с района будут его. Они, заключил Демон, таких любят. Пианист послушал его, послушал и тихо ушел. Демон продолжил о девчонках, пощелкивая языком и закатывая глаза, не обратив внимания на уход Пианиста.

Появился Арес. Спросил таблетки от язвы — дескать, Кобра загибается, срочно нужно. У Демона как раз оказалась пара таблеток. Тоже язва. Поэтому держит всегда при себе, на случай обострения. «Пойду отнесу таблетки», — сказал Демон и, оставив мне пауэрбанк, чтобы я зарядил себе телефон, ушел.

Полчаса тишины — немцы молчат, — и сменить меня пришли Сергеич с Мусульманином. Тоже дембеля. Им осталось две недели. Это парни из моего подразделения, те, которые уже второй раз дембеля. Они заступают на полночи, потом я с Пианистом меняю парней. Пожелал тихой работы и пошел спать. На моей лежанке примостились котята. Подвинул, лег рядом и записал сегодняшний вечер, чай, пауэрбанк есть, не жалко провести лишние полчаса с включенным телефоном.

11 сентября, двенадцать с копейками. Ночь выдалась тяжелая. Мысли о детях гонял, отключиться не мог. В результате появились легкая тревожность и раздраженность. А под утро, когда уже с ног валился, объявили боевую готовность. После отбоя тревоги упал. До вечера буду отдыхать. Если дадут. Надо быть в форме.

Десять дней на Драконе. Должны выводить. Пока молчат.

В ночной перестрелке Демон по темноте вместо ВОГа вогнал в подствольник фонарик и жахнул. Тут же представил мысли немцев — дескать, у русских патроны закончились и они фонариками отстреливаются.

11 сентября, 14:46. Долго отдыхать не смог. Перенес взрыватели. Неудобно стояли. Теперь лучше.

На Сердце прибежал Ковбой. Он тоже перешел в разведку. Не хочется, говорит, отставать от Смайла. Детский сад. Смеюсь. По-отечески смеюсь и горжусь нашими парнями.

12 сентября, шесть утра. Эй, я просил нормальную баньку, чтобы помыться, а не ту, где обливаешься собственным потом в бетонном холоде!

12 сентября, 19:58. Разведка, помимо своей основной работы, занимается эвакуацией. Выносят погибших с поля боя. На мой взгляд, самая тяжелая работа. Психологически и физически.

Тащить на полусогнутых под постоянными обстрелами труп, у которого нет головы, или нога отваливается, или рука, или там каша вместо человека, — занятие не из приятных. Надо аккуратно собрать в мешок или, если такое возможно, бросить на полевые носилки — и перебежками от одной непростреливаемой зоны к другой.

Вспомнил Кита. Дело было зимой на первом круге.

Кит — русский богатырь с ногой сорок девятого размера. На гражданке работал татуировщиком. У Кита был свой тату-салон. Помню его растерянное и в то же время гордое лицо, когда долго не могли найти ему нужную обувь. Спросил, дескать, как ты живешь с такими ногами? Вот так и живу, ответил. Ношу не то, что нравится, а то, во что влезаю.

Кит погиб на штурме. Попал под минометный обстрел. Перебило ноги. Его оттащили к воронке, а сами пошли дальше. Вперед. Эвакуационная группа должна была забрать.

Наша обещанная в поддержку арта молчала. Штурмовая группа с наскока прошла линию вражеских окопов и наткнулась на шквальный минометный огонь, к которому вскоре присоединился танк. Началось цирковое представление с фейерверками. Пришлось отступить.

Впоследствии узнали, что перетягивали вражеский огонь на себя, чтобы рядом работающие музыканты могли спокойно делать свое дело. Ну как узнали? Просто решили между собой таким образом оправдать отсутствие нашей арты, которая должна была отработать район перед штурмом.

На обратном пути Кита в воронке уже не было. Эвакуационная группа сообщила, что его не нашли. Не могли понять, куда он делся. Надеялись, что все-таки живой, просто пополз в сторону позиций мобиков.

На следующий день с помощью дронов нашли его в семидесяти метрах от воронки. Пополз, но не дополз. Умер от потери крови, скорее всего. Немцы сняли с него одежду... и сапоги. Найденные специально для него сапоги сорок девятого размера.

Утром эвакуационная группа поехала забирать Кита с поля боя. Немецкие минометы уже были пристреляны по нему. Подойти невозможно. Как только группа приближалась, начинался обстрел квадрата.

Просили арту под новый штурм. Думали, будет новый штурм с артой, вынесем тело. Арту не давали. Тело не вынесли.

Эвакуационная группа ездила три раза, и три раза безуспешно. К концу недели наше подразделение перебросили на другое направление. Кит остался на поле боя.

Разговариваю сегодня об эвакуации с Ковбоем. Ковбой говорит, что психологически не так тяжело. Физически — да. Мне-то как раз физически было бы легче. С трупами «не дружу». Слава богу, как говорится, что меня на такую работу не ставят. Не потянул бы. Отказаться бы не смог: приказ есть приказ, но сомневаюсь, что справился бы с задачей.

Днем была тишина. Напряженная. Ни одного выстрела. Пара-тройка прилетов не в счет. Ночь, наверное, опять бессонная будет. Последние три ночи тяжкие.

Днем хапанул апатии. Гонять буквы не мог. Казалось, что нет конца этой войне. Накопленная усталость дает о себе знать.

13 сентября, 09:59. Осенний холод основательно наполняет пространство. Не думаю, что температура меньше плюс десяти градусов, но воспринимается как минусовая. Надел две пары теплых носков. Ноги промерзают. Летние спальники не спасают. Кому достался зимний, считай, повезло. Мне не повезло. Зато у меня котята. Они выросли. Меньше играют. Только спят и охотятся. Когда забираюсь поспать, беру их с собой в качестве грелки. Котят устраивает непыльная работенка, которую им подкидываю, — греть меня. С двух боков подпирают и спят вместе со мной. На войне научился ровно спать, не ворочаясь, поэтому не боюсь, что раздавлю. Да и раздавить таких здоровяк уже невозможно. Сами кого хочешь.

13 сентября, 14:52. Когда замыкает от усталости и бессонных ночей, разговоры звучат приблизительно так:

Сергеич: «Наши укропских птичников разобрали».

Луч: «Давно говорю, не надо по птичкам работать».

Сергеич: «Что ты говоришь?»

Луч: «Говорю, по птичкам не надо».

Сергеич: «А я говорю, что птичников разобрали».

Луч: «И я говорю, что надо не по птичкам».

Сергеич: «Что ты говоришь?»

Луч: «Ты меня не слышишь!»

Сергеич: «Я тебя слышу. Птичников разобрали!»

Луч: «По птичкам не надо работать».

Сергеич: «Зачем по птичкам работать?»

Луч: «По птичкам не надо, не понимаешь?»

Сергеич: «Чего не понимаю?»

Луч: «Что по птичкам не надо работать!»

Сергеич: «А по кому надо?»

Луч: «По птичникам!»

Сергеич: «Наши разобрали птичников...»

Луч: «Давно говорю, не надо по птичкам работать...»

Валяюсь от смеха. Театр абсурда.

14 сентября, 11:17. Слышу электронный лай собаки. Это сигнал ротации у немцев. Смена на постах. Они выходят убивать русских под собачий лай.

Во второй половине дня, пока еще не стемнело, ползу на свой участок войны в одиночку. На той стороне стены меня ждут. Там сидит мой немец, которого я никогда в глаза не видел. Он меня тоже никогда не видел. Если бы мы увидели друг друга, кто-то из нас был бы уже мертв.

Немец сидит на возвышенности. Чтобы увидеть меня, ему необходимо подойти ближе к спуску и высунуть голову. Он этого не делает, потому что боится. Чтобы мне увидеть немца, нужно выйти из-за стены и подняться вверх, на возвышенность, где он сидит. Я этого не делаю, потому что не дурак.

Не хватает угла обзора. Траектория полета пули каждого из нас проходит над головой противника. Его выстрел — сверху вниз — над моей, а мой — снизу вверх — над его.

Мой немец знает, во сколько я прихожу. Он приветствует меня короткой очередью. Я ему отвечаю. После приветствия начинается наша война. Он пытается понять, в каком именно месте я нахожусь, и если уж не убить рикошетом или бетонными брызгами, то хотя бы напугать. В ответ я бью по возвышенности, за которой он прячется. Наша перестрелка похожа на разговор. Он задает тему, я подхватываю.

Не знаю, как он выглядит, но знаю, что он чувствует. Это понятно по характеру стрельбы. Знаю, когда он спокоен, когда нервничает, когда злится. Я умею нервировать. Он понимает это и нервничает еще сильнее.

Вот он надменно стреляет — дескать, лови, русская свинья! Выстрел звонкий. Пуля попадает в железобетонные перекрытия. Я инстинктивно пригибаюсь и даю ответную очередь: «Отсоси!» Он повторяет. С каждым новым выстрелом отрезок тишины уменьшается. «На, на, на-на, на-на-на, — стреляет он. — Посолю тебя и высушу, буду хрустеть тобой, как сухариком под кружку баварского пива!» — «Трах-тах-тах», — смеюсь в ответ. Он не унимается: «Мои дети будут есть твое сало!» — «Чувак, у меня нет сала, я худой, как плющ!» — «А если найду?» — «Ищи!»

Мы ползаем по разные стороны бетонной стены, стреляем в сторону друг друга, меняем позиции, опять стреляем. В это время парни, которые на отдыхе, пьют чай и смотрят фильмы на телефоне. Кто-то готовит дрова, кто-то идет за водой. На нашу войну никто не обращает внимания. Наша война больше напоминает детскую игру, нежели кровопролитный бой.

Наконец мне надоедает возня. Я присаживаюсь на кусок трубы, лежащий на полу, закуриваю. Он стреляет, я не отвечаю. «Ты где?» — стреляет один раз, другой. Я молчу. Немец начинает беситься. Чувствую, как дрожит автомат у него в руках. Выстрелы неровные. То в одно место пальнет, то в другое. Не отвечаю. Мое время заканчивается. Меня меняют. Пара-тройка часов на сон, еду, туалет, и я возвращаюсь к нему.

Стемнело. Вечером работаю с Пианистом. Пианист в нашей войне не участвует. Сидит в укрытии, за мешками с песком, курит, пьет чай с баранками или спит.

Немец начинает. Он грозится повесить меня, четвертовать и колесовать. Он обещает вырезать всю мою родню, отыметь всех моих женщин и продать на органы всех моих детей. Я только смеюсь в ответ. Смех его пугает. Поэтому я всегда смеюсь. А Пианист похрапывает.

В пять утра светает. Слышу электронный лай собак. Моего оппонента, разгоряченного, злого, с капающей изо рта слюной, меняют. Он уходить не хочет, доплевывает последний магазин, матерится и замолкает. «До вечера, дурилка», — стреляю вдогонку, снова закуриваю, бужу Пианиста и жду конца смены.

14 сентября, 13:38. Сергеич наливает из котелка остатки борща. Решил доесть второй порцией.

Сергеич: «Все поели?»

Луч: «Я не ел...»

Сергеич: «Не ел? Я же спросил перед тем, как налить себе, все ли поели? Там немного оставалось. Совсем чуть-чуть, тебе бы не хватило. Ну и почему ты промолчал? Я громко спросил. Спросил у всех. Думал, что поели, решил доесть остатки. Да тут по бокам только гуща налипшая была, остальное вода! Теперь еще и котелок придется мыть. Почему ты не сказал, что есть хочешь?»

Луч: «Я не хочу есть».

Сергеич: «А есть надо. Хотя бы раз в день горячее. Надо было сказать, что не поел».

Луч: «Я поел».

Сергеич: «Поел? Ты же сказал, что не поел. Идиота из меня делаешь? Я спросил: поели? Ты сказал, что нет, а теперь — да. Я так похудел, что с меня берцы соскакивают. Голодаю, с ума схожу, а мне еще котелок мыть!»

15 сентября, 12:10. Самое длинное БЗ и самое насыщенное. Для меня. Говорили, что идем на недельку. Пошла третья. По моим прикидкам завтра должны забирать. Пока молчат. Информации нет.

Нашему потоку еще ничего. Впереди долгий срок. А дембеля нервничают. Чем раньше снимут с объекта, тем лучше. Последний аккорд, как говорится. Больше не потащат на боевое.

Многие, кто не по первому кругу, говорят, что тяжелейшая командировка выдалась. Но я предполагаю, кому-то сейчас еще тяжелее.

Дождь накрапывает. Бежать безопаснее. Вернее, плыть. Только не май месяц на дворе, не июль и даже не август. Холодно.

15 сентября, 16:37. «Ноги» принесли инфу, что после 18-го поменяют. Хоть какая-то определенность. ОК, повоюем еще.

15 сентября, 20:58. Жаловаться не хочется. Даже самому себе. Все равно доброго слова не услышу. Даже от самого себя. Но тело жутко болит. Ломит ноги, руки. Погода. Опасаюсь пить обезбол круглосуточно. Посажу печень. Впрочем, она у меня и без обезбола сидит враскоряку.

Ночь будет тяжелая. В дождь работать сложно. Жужжащие уши могут не услышать за дождем начало наката. Есть немного времени вздремнуть, отдохнуть. Для хорошей работы мне нужен душевный покой, холодность и расчетливость.

Наши птички тоже не летают из-за дождя. Никто не предупредит, если пойдет накат. На стрёме все парни, которые находятся в Сердце.

Неприятель за стенкой звал меня на вечерний променад. Решил не заморачиваться, поберечь силы на ночное бдение. Они мне понадобятся.

За два с половиной месяца обстановка на нашем участке заметно улучшилась. Но до прогулочного шага еще далеко. Арта, минометы по нам не работают. Почти не работают. Пулемет и автоматная стрелкотня. РПГ бывает. Иногда ВОГи залетают. Вещь опасная, но не самая большая проблема с учетом железобетонных перекрытий.

16 сентября, 09:56. По ночному дождю поменяли группу дембелей. Дембеля по второму разу. Такое только у нас бывает. Два раза подписывали контракт, два раза увольняются и только один раз будут дома.

Лил дождь. Тропу ярости дембеля прошли, скорее всего, без единого выстрела. Дальше у них дорога по окопам полтора километра. Окопы узкие, для перебежек. Во время дождя наполняются водой. Вода, грязь, дождь, осенний холод.

После окопов идет дорога по бурелому. Если они не останутся на ночь в земляном блиндаже, то ноги переломают. Машина вряд ли подъедет близко. Значит, идти километра три — три с половиной.

Зато сейчас они уже на базе. Баня, еда и прочие радости жизни. А что самое главное, через неделю — домой.

Ночью вышел на пост, глядь — а там Ахмед сидит! Его группа поменяла дембелей. Вот это сюрприз! Также добавились мобики. Зашла большая группа молодых парней, которые поменяли зетовцев. Движуха, в общем.

В целом ночь прошла терпимо, хоть и напряженно.

16 сентября, 11:32. Вышли почти все зетовцы. Не попрощался с Пианистом. Дремал. Пока остался Арес. Демона тоже видел. Еще здесь. Капитаны покидают корабль последними. Сердце Дракона наполнилось мобиками. Неделя на то, чтобы парни въехали в процесс, и молитвы Господу Богу, чтобы в эту неделю не случился накат.

Мобики в основном необстрелянные. Тяжелые. Опыта мало. Надеюсь на молодость, которая помогает быстро сориентироваться.

Рутул учит парней убираться на кухне. Кухня — это слишком лестное название для места, где мы готовим и перехватываем еду. Часть коридора с кострищем, обложенным кирпичами. На кирпичи положена решетка. Ночью греть воду нельзя. Маленький стол и пара стульев. Шкафчик для посуды. Из посуды — несколько жестяных тарелок и кружек. Иногда здесь можно увидеть ложки. В том числе чайные. Бетонная крошка, пыль в наличии постоянно. Они везде. Мы ими питаемся, мы ими дышим. Не только ими. Еще порохом.

16 сентября, 16:54. Мобики-мобики, да не простые мобики. Назову их «республиканские штрафники». Воюют, оказывается, не первый год. Большинство с ранениями. Документы утеряны, поэтому парни записаны в пятисотые. Истории у всех прям под копирку: ранило, лежал в госпитале, выписался, военная часть переехала, ушел домой, записали в дезертиры. Неведомо, на чьей стороне правда, но, так или иначе, они здесь — с нами. Почему решил, что необстрелянные? Просто. Они первый раз увидели РПГ. Им показали, как работает подствольник, так они как малые дети набросились на автомат и давай разглядывать его, пробовать заряжать и стрелять. Наделали немцам шухер, в общем. Работать с ними будет весело. Лишь бы только без трагических финалов.

Республиканские штрафники хохлов-немцев-укропов называют фашистами. Без обиняков.

16 сентября, 18:07. Затрехсотило «ноги», которые выводили дембелей. Тяжелый. Снайпер. Помимо дождя и холода, был еще тяжелораненый, которого несли.

17 сентября, 11:01. Ахмед говорит, надо молиться. Раньше, говорит, я не молился, а теперь молюсь и буду молиться, когда вернусь. Если человек молится не только в момент опасности, а всегда, то Бог ему помогает.

Дали напарником штрафника Дёму. Тридцати еще нет. Был ранен под Камышевахой в прошлом году. Вырезали 24 сантиметра кишок. Документы утеряны. Бумаг о ранении нет. Не смог доказать ранение, угодил в штрафники.

Таких историй у республиканских штрафников много. У нас тоже говорят: если придешь без бумаги, что у тебя нет ноги, значит, нога у тебя есть.

Засыпает на посту. Второй напарник, который засыпает на посту. Пианист похрапывал, а Дёма попёрдывает. Так и воюем.

17 сентября, 12:33. «Ноги», позывной Дик, по дороге в госпиталь скончался.

Рутула вывели. Только что. Остальных из нашей команды собираются выводить либо сегодня вечером, либо завтра утром. Надо успеть выровнять свое душевное состояние. Немного мандражирую.

На Сердце Дракона перебили трубу, откуда шла вода.

18 сентября, 00:28. На базе.

18 сентября, 10:05. Вышли из Сердца в четыре с копейками. Разбились на две группы. Одну (Давинчи, Прочерк) повел Двадцать пятый, вторую (я, Костек) — Башкир.

В который раз прохожу с Башкиром Тропу ярости и готов ему памятник поставить за бережное отношение к нам. Памятник при жизни, что естественно. Тропу прошли аккуратно, не напрягаясь (лукавлю!), перебежками в сложных местах. Вторая группа тоже чисто отработала выход. На нуле ждал Рутул, которого вывели раньше. «Дяха, — закричал Рутул, увидев меня, — я молился, чтобы вы прошли Тропу спокойно!» Спасибо тебе, брат, тебе и твоим молитвам.

Заход и возвращение с боевого похожи на русские горки. Дух захватывает.

В лесопосадке на выходе встретили Хриплого (зетовец). Боец, о котором ходят легенды. Дело было при взятии Сердца штурмом. Брали его группой в тридцать человек. Среди парней был Хриплый. Отбили быстро. Потом случился ответный накат. Пришлось отойти. Хриплый выйти не смог. Заныкался в подвалах и в течение десяти дней жил там. Таскал еду у немцев, переоделся в их форму, ходил по ночам как у себя дома. Через десять–двенадцать дней Сердце отбили. Взяли Хриплого в плен, думая, что это хохол. Мордой в пол, все дела, а он кричит: «Парни, я свой!» Хорошо, что рядом были бойцы, которые знали его. А так могло произойти всякое.

На базе, даже не умывшись, побежал в штаб. Надо было отправить деньги малышам-сыновьям. Они уже давно не малыши, конечно. Только для меня они — такие же малолетние детишки, какими были и десять, и двадцать лет назад. В штабе есть возможность переправить деньги через мобильный банк. Кинул на карточки по пятьдесят тысяч на новые ноутбуки Святославу и Ванечке.

Сходил в баню и таверну. Помылся, поел. Встретил Ковбоя. Говорю, дескать, Доберман увольняется, поставят тебя на баню, и будешь тут сидеть. Ковбой не оценил шутки. Ответил, что разведчик, а разведчиков на баню не ставят.

Сава покормил. Доберман подогнал новый тактический рюкзак. Мой вконец развалился. На предыдущем заходе лямки не выдержали веса и порвались. В этот заход связывал рюкзак веревками, чтобы содержимое не высыпалось по пути. Неудобно. Спина устает.

Сава дал картошки, лука и кабачковой игры. Дома есть конина и тушенка. Сейчас Рутул замутит вкусный обед.

С едой теперь все хорошо. Не чувствую недостатка в мясе. Откуда берется, не знаю. То один что-то принесет, то другой. Холодильник не пустует.

Костек по возвращении опять нахрюкался до свиней. Пил с Прочерком. Прочерк еще ничего, а Костек в нулину. С утра взял у меня последние шесть тысяч, обещался принести сигарет, колу, сникерсы и салфетки (решил собрать рюкзак на следующее БЗ), но принес только две пачки влажных салфеток и себе пива. Я разозлился. Отобрал у него пиво и вылил его.

Надо искать деньги, чтобы подготовиться к следующему выходу.

18 сентября, 15:08. Придумывают командиров, чтобы создать проблем простому солдату, а не решить их. После выхода на Дракона решил сходить подстричься и поправить бороду. Машинка у меня есть. Можно было бы самому, только захотелось, чтобы женские руки пошебуршили голову. Женского тепла не хватает. В общем, чтобы подстричься, мне теперь нужно найти коменданта. Нашел. Комендант отправил искать второго человека, которому тоже надо подстричься. Одному ходить нельзя. Нашел. Потом снова искал коменданта, чтобы отпроситься двоим. Нашел. Комендант попросил подойти за ответом через полчаса. Подождали. Потом искали его, чтобы снова отпроситься. Нашли. Убил три часа времени, чтобы пройти пятьдесят метров до дома, где женщина из мирняка стрижет солдат. Подстригся. На все удовольствие пять минут. Три часа плюс пять минут.

«Я ваш командир», — говорит мне новый комендант Руха. Руха из добровольцев. Такой же, как мы. Сколько себя помню, сидит задом на складе. Теперь поставлен комендантом. Командир, блин. Подумал: «Ты же, Руха, обслуживающий персонал. Должен следить за тем, чтобы солдат из боевой группы был сыт, одет и здоров. Твоя работа — заботиться о солдате, решать его проблемы. Какого же ты, сукин сын, лезешь в командиры?» Подумал, но не произнес. «Я — старшина», — говорит Руха. «Ты — гнида позорная», — подумал я. Подумал, но не произнес.

После подстрижки вызвали в штаб проверить оружие. Там запалили с перегаром Прочерка. Отчитали Давинчи и разоружили всю команду. Сидим дома.

Сегодня удалось связаться с родными и близкими, которые, как оказалось, переживали за меня. Успокоил. Поговорил с Ошем. У него два ранения. Вроде оправился. Но война, говорит, для меня закончилась. Кочевник тоже с ранением. Из госпиталя вышел. Ему неделя осталась до конца контракта. Главное, живы. Мне важно было знать.

Хочется хотя бы пару дней отдохнуть, полежать в одиночестве. Тяжелое БЗ было. Но парней запалили с алкоголем, поэтому вряд ли дадут отдых. Здесь приходится одному отвечать за всех, а всем за одного. Такова унылая солдатская доля.

18 сентября, к полуночи. Комендачи забрали Прочерка. Сидели с Давинчи ждали его до поздней ночи. Не дождались. Печальная история. Напился до свиней один, а запалили того, кто выпил немного, чисто помянуть Дика.

19 сентября, 10:53. Чувствую себя опозоренным. Униженным. Почти двести дней на войне. Ни одного замечания от командования. Выполнял, чего бы мне это ни стоило, все поставленные задачи, и вдруг приходят комендачи и разоружают меня, потому что от кого-то где-то учуяли запах алкоголя. Невыносимо.

19 сентября, 12:37. В Сердце Дракона занимался воспитанием немцев. Бытовые проблемы мало меня касались. Ну дров порубить или сходить за водой. Не более. Поэтому некоторые вещи обходили стороной мое внимание.

Я думал, что трубу, из которой мы набирали питьевую воду, накрыло очередным прилетом. Оказалось, что там просто закончилась вода, которая шла из резервуара.

Нашли выход воды из другой трубы. Надо было продырявить ее, чтобы вода бежала мелкой струйкой. Газпром (мой поток) выстрелил по трубе. Вход маленький, а выход — большой. Труба ржавая. Отвалился огромный кусок, и вода хлынула потоком. Дыра настолько крупная, что не смогли закрыть ее. Теперь течет постоянно и будет течь, пока вода в резервуаре не закончится. А без воды в Сердце будет очень тяжко.

Опять зуб мудрости расшалился. Со вчерашнего вечера покоя не дает. С утра выпил уже две таблетки. Боль не проходит.

Давинчи так разнервничался из-за того, что Прочерка запалили с алкоголем и увели, что затемпературил. Еще и сердце, говорит, схватывает. Давинчевское сердце, не драконье. Прочерк пока не возвращался. По всей видимости, в яму посадили.

19 сентября, 13:20. Вызвали к командиру Давинчи и Костека. Меня не дергали. Минут через десять вернулся Прочерк. Ночь просидел в яме, а с утра получал пряники от командира. Костека не сдал. Грудь от пряников болит.

Вернулся Костек. Сказал командиру, что не пил. Обнюхали, поверили.

Вернулся Давинчи. С предупреждением. Еще один залет у нашей штурмовой группы, и пойдем на немцев одни, без поддержки. Давинчи выматерился и сказал: «Пусть дадут отдохнуть пару дней и отправляют куда угодно. Пуганые...»

19 сентября, 19:09. Прочерка отправили рыть блиндаж на нуле. Надеюсь, на этом наказания закончатся. Оружие нам пока еще не отдали. Мне стыдно выходить со двора. Я на войне уже сто лет в обед, и меня разоружили, как долбаного пятисотого. Позор.

20 сентября, 10:42. При командирах вид у меня по Петру Первому — глуповатый. Мягко сказать. Особенно при штабных. Но я не специально становлюсь таким. Только вижу какого-нибудь новоиспеченного, сразу тупею. Теряюсь. Блуждаю в собственных мыслях без желания возвратиться в мир обетованный.

Когда ходил сверять номер автомата, долго не мог разобраться, почему не вытаскивается боек. Скинул крышку и тупо смотрел на содержимое, пару раз безрезультатно попытавшись его вытащить, — не снял с предохранителя, потому боек не поддавался. Штабной смотрел на меня и удивлялся, должно быть: сержант из боевой группы не умеет разбирать автомат. Да я бы сам впал в изумление, застань подобную картину. Он смотрел на меня, смотрел, а потом не выдержал: «Сержант, снимите с предохранителя!»

Рядом с командирами не справляюсь с элементарными задачами. Но мной можно рулить. Идеальная безропотная машина. Задача — выполнение задачи, задача — выполнение задачи. Лишь бы только командир был с головой и умел правильно руководить. Потому что если командир при виде меня, тупого, становится таким же, то делу швах.

Да, крик не переношу. То есть вообще. Могу в морду дать, когда на меня кричать начинают. Невзирая. Потом буду сожалеть, конечно, только это не меняет первичной реакции, потому что она неосознанная, на рефлекторном уровне.

Совершенно иначе когда я один, вне доступа. Мой мозг работает лучше высокоскоростного компьютера. Четко определяю задачи, распределяю силы и с легкостью решаю сложнейшие вопросы.

Мне тяжело работать в большом коллективе. Коллективной ответственности не переношу. Это происходит скорее от недоверия. Слишком часто ходил без вины виноватым. Вот и сейчас: разоружили за проступок, который бы в жизни никогда не совершил. Нечеловеческий стыд.

Могу работать на коллектив, но только находясь в своем четко очерченном круге, на территорию которого никто не заходит.

Оружие до сих пор не вернули. Съездили загрузили-разгрузили машину с водой. Без автоматов. Кастраты. Мне надо что-то делать, иначе я загрызу сам себя. Вернусь к приседаниям. Доведу количество до пятисот.

20 сентября, 17:09. Болезненное состояние из-за переживаний и зуба мудрости, который не дает покоя. Опять ломота в суставах. Если бы зуб не беспокоил, я бы не переживал. Уже привык. Научился справляться. Но зуб... Это нечто. В боевых условиях невыносимо. Мозг отключается, ничего не соображаешь, силы покидают. Собраться не могу. Разобран полностью. Таблетки ем одну за другой. Не помогают. Аппетита нет. Плюс ко всем проблемам стул потёк. От таблеток, наверное. Не до приседаний. Хорошо бы уснуть.

20 сентября, 18:29. Кажется, дневник начинает управлять моим сознанием. Стоило пожаловаться ему, как недомогание рукой сняло. Зуб перестал болеть. Будто заново родился. Только я бы не хотел превращать свой дневник в жилетку для нытья.

Давинчи предложил по-быстрому сварганить еду — макароны с тушенкой, видимо заметив, что я со двора вообще перестал выходить: мне стыдно без оружия в таверну идти. Костек сбегал к Саве, взял макароны. Тушенка у нас была. Гуманитарка к парням приезжала, угостили.

Командир отряда на первом построении предупредил, что, если узнает о том, что кто-то барыжит гуманитаркой, расстреляет. На первом круге случилась дикая история. Нуб — молодой мальчишка, сирота — пробил гуманитарку из омского фонда «Тыл — фронту». Привезли целую машину. Часть привезенных вещей Нуб раздал, а часть начал продавать. Своим же. Бабушки последнюю пенсию отдавали, чтобы помочь доблестным, а доблестные торгуют этой помощью. Есть в подобном поведении запах загнивающего нутра.

Под конец контракта парни криво смотрели на Нуба. Но в лицо не били. Сидим как-то с Айболитом, обсуждаем ситуацию. Он говорит, мол, если побьем, побежит к командиру и пожалуется: старики бедного сироту отлупили. Вот и терпели. Ош связывался с фондом ветеранов СВО. Ему сказали, что «примут пассажира» по возвращении. Скорее всего, «не приняли», иначе бы знал. Подлость осталась ненаказанной. На втором круге — хвала командиру отряда — ничего подобного не происходило. Командир сам бы разобрался. Сирота, не сирота. Если подлец, то быть тебе битым.

Поели, и совсем расцвел. Через полчаса еще раз поел.

Зашел в гости Смайл. Меня пробило на шутку. Говорю ему: «Пошли нехорошие слухи, будто у тебя депрессия, ты ни с кем общаться не хочешь, лежишь в доме на кровати, с головой накрывшись одеялом. Ты держись!» Смайл впал в недоумение. Застыл. Смотрит на меня и глазами хлопает. «Но я, — продолжаю, — на такие слова отвечаю, что ты разрабатываешь план по взятию Киева, Варшавы и Вашингтона». Смайл заулыбался.

21 сентября, 09:22. Настоящий вкус к жизни приходит на войне. Вдруг понимаешь, насколько дороги люди, окружавшие и окружающие тебя. Хочется бесконечно долго смотреть на них, слушать. Мелкая суета, легкие проблемы становятся самоценны. Казалось бы, незначительные события, ситуации, разговоры складываются в единое целое, становятся чем-то большим, космически огромным, необъятным. Прижимаешься к ним всеми своими мыслями, будто котенок, ластишься, ловишь дыхание над собой. Ты — часть вселенной. Крупица, щепотка, но все же часть всего этого огромного, чистого, светлого мира.

21 сентября, 10:20. Переживаю за Сердце Дракона. Зетовцы вышли. Остались штрафники и наше подразделение. В своих уверен. Штрафники вызывают сомнение. Неорганизованная кучка парней, разрозненная, не умеющая жить и работать в составе одной команды.

Зетовцы привыкли существовать в общности людей с четко распределенными обязанностями. Так называемые блатные, которые на войне тащат груз командиров, не похожи на киношных блатных, бегающих с заточками и поигрывающих чётками. Это смелые парни, взявшие на себя ответственность за «мужиков», заботящиеся о них, организующие быт, пространство, ведение боевых действий и берущие на себя выполнение самых опасных задач.

У штрафников этого нет. Каждый сам за себя. Давинчи рассказал по возвращении.

«Остался, — говорит, — у меня сникерс. Положил его на общий стол. Ну, думаю, парни, как это было принято раньше, разрежут на десяток частей и съедят каждый по кусочку. Смотрю, подскакивает к столу один из штрафников, хватает сникерс, разворачивает и запихивает его целиком себе в рот. Я даже остолбенел от такого поворота. Слов не было, чтобы вслух оценить ситуацию». В этом поступке суть штрафников.

На первом круге в период затишья парни пытались сформировать нечто похожее на общность людей, живущих по лагерным законам, с которыми были знакомы по фильмам. Выстраивали иерархию, искали козлов отпущения, поигрывали пальцами и прочее. Понты, одним словом, детские понты. В мужском коллективе случаются подобные глупости.

В представлении обывателя крутой лишь тот, кто меньше всего делает и больше всего командует, притом что умеет перекладывать ответственность за дурное командование на людей, которые входят в обойму его подчинения. Манера разговоров походила на штампованные разводки, когда каждый пытался выставить дураком своего собеседника. Результатом были интриги, мелочность, склоки, бабские сплетни за спиной. Ничего хорошего из этого не вышло.

Если первые два месяца мы еще походили на единую команду, то за последний месяц рассыпались. Да и сам я чуть было не потерял веру в людей, пришедших защищать Отечество. Вылезла вся грязь, которая таилась глубоко внутри. Хорошо еще, что третий, последний месяц контракта, когда это происходило, мы сидели на задах и, по сути, не участвовали в прямых столкновениях с немцами.

Зетовцы — идеальные воины, сплоченные одной причиной выхода на тропу войны — это свобода. Притом что любви к Отечеству в них не меньше моего. Они умеют самоорганизовываться и распределяться по тем способностям и возможностям, душевным и физическим, которыми обладает каждый из них. Слабого никогда не пошлют вперед. Про мобиков ничего не скажу. С ними почти не сталкивался ни на первом круге, ни на втором.

С добриками, с нами, есть проблемы. Мы по разным причинам на войне, оттого бываем разобщены. Кто-то пошел из-за денег, кто-то от скуки, кто-то был ведом чувством долга и любовью к Отечеству, а кто-то заблудился в дебрях жизни так, что видел войну как единственную возможность выхода из них. Такие сливаются в единое целое только в момент смертельной опасности. Но в случае послабления, разряженной ситуации, не таящей в себе ничего сложного и страшного, рассыпаются.

Кубань вышел на Дракона.

21 сентября, 15:55. Вернули оружие, будто оторванный член сызнова прирастили. Надо почистить, привести в должное состояние.

21 сентября, 21:15. Малыш на отдых с позиции артиллеристов приехал. Зашел на чай. Рассказал, что наши минометчики и птичники расширяются. Гуманитарщики помогают наращивать птичью мощь, а минометчики планируют дорасти до батареи.

Малыш работает по тем немцам, которые прямо напротив меня сидят, — в тридцати метрах. Смеюсь, говорю: «Аккуратней работай, чтобы своего боевого товарища не задеть». «Учимся, — отвечает. — Книжки привезли, читаем, наводим, стреляем. Сейчас, — добавляет, — свою птичку запустим, чтобы не через третьи руки корректировать, и тогда вообще четко будет».

Наши воины натовских академий не оканчивали. Учатся воевать не за школьными партами, а прямо на боевых позициях. Бесценные знания, полученные с потом и кровью.

Малыш большой, счастливый. «Доживу, — говорит, — до дембеля, закрою контракт и снова пойду, на год». Ноги у него плохо работают, дыхалки нет, а с минометами, говорит, справляется.

22 сентября, 06:43. Малыш показывал карту с размещением наших войск. Мне казалось, мы тут одни, как бедные родственники. Это не так. Позади нас развернулись с десяток других подразделений. Либо крутой замес готовится, либо еще что, неведомое простому солдату. Но в любом случае у меня будто спина в панцирь оделась. Теперь уверенности больше в том, что наш участок не пробьют и мы не подведем матушку Россию.

По карте увидел, что моя позиция в Сердце Дракона ближняя к хохлам. Появилась гордость за себя. Вот какой красавчег я. Иной бы испугался, а у меня гордость появилась — дескать, есть во мне польза Отечеству. Неисправим.

Прочерк, по-моему, догадывается, что я имею какое-то отношение к литературе, говорит: «Если будешь писать о нас, то пиши правду». Только правда у каждого своя, да и моя война не думаю что похожа на войну того же Прочерка.

Мы живем каждый в своей реальности, и войны у нас разные. Сколько человек на войне, столько и войн. Сотни тысяч войн с одной стороны и сотни тысяч с другой.

Никому и в голову не придет, что я, допустим, место, куда мы выходим на боевое, называю Сердцем Дракона. Скажи кому, так пальцем у виска покрутит, подумает, что совсем чокнулся.

Теперь постоянно троллю Костека. Он говорит: «Холодно сегодня...» — «А ты водочки выпей, согрейся!» «У меня понос!» — «А ты водочки выпей, закрепит!» «Уснуть не могу...» — «А ты водочки выпей!» Бедный Костек. У него теперь на всю жизнь аллергия на алкоголь. Хотя... вряд ли.

За кого думаю, так это за Китайца. Если вернется с войны и бухать начнет, всю свою жизнь в унитаз спустит. Дочка у него и жена, и, по всей видимости, он сильно любит их. Китаец человек хороший. В каком-то смысле благородный, по-мужицки благородный. Только без тормозов, когда дело до рюмки доходит. Прямо как я в своей безбашенной молодости.

У Китайца туберкулез. Отвезли в госпиталь.

22 сентября, 09:27. Снова пополнение прибывает. Нас много, и мы в тельняшках. Без крутого замеса не обойдется.

Дембелей отправили лес валить, чтобы не бухали под финал. С дембелями поехали Рутул и Костек. Ах-ха, они планировали сегодня обналичить деньги и закупиться жрачкой, сигаретами и прочими прелестями солдатской жизни. Не судьба. Меня и Давинчи пока не трогают.

22 сентября, 12:58. Тарелок в таверне не хватает. Отнес стопку Саве. Пусть хорошенько накормит молодых.

Грецкие орехи начинают осыпаться. В Москве дорогие, редко балую себя, а здесь на дороге валяются никому не нужные. Подошел к дереву, задрал голову, крикнул: «Хочу орех!» — и посыпалось. Один, другой, третий... будто не солдат я, а волшебник.

Орехи в зеленой кожуре. Она открывается, делясь на четыре части, и грецкий орех вываливается. Вкус не такой, как в магазинах. Неожиданный. Нежный. Орех во рту тает, связывает язык. Вкус детства, аптеки, йода, разбитой коленки. Интересное сочетание.

Включил радио и попал на передачу, где родные посылают приветы своим любимым солдатам. Слезы на глазах. Еще чуть-чуть — и ревмя зареву. Хорошо, что меня никто не видит.

Сколько любви принесла война, сколько любви! Люди никогда так не любили, как любят сейчас. Война разбудила любовь, затихорившуюся глубоко внутри каждого из нас. Как же нам не хватало ее! Пришлось кинуть на покореженный от бесконечных обстрелов алтарь сотни тысяч человеческих жизней, чтобы вспомнить, для чего мы рождены. Для любви.

22 сентября, 17:30. Хрень в том, что я действительно хочу вернуться в Сердце Дракона. Мне скучно в располаге. Все ли со мной в порядке?

Опять сделал запись такую же, как в прошлый раз по возвращении с БЗ, а завтра, наверное, так же как в прошлый раз, сотру. Нет, не буду стирать.

23 сентября, 06:27. Вечером переселили в наш домик Бабая (дембель) и Князя (мой поток). Освободили жилье для пополнения. Бабай и Князь работали на окопах. На мой взгляд, самый сложный участок. Для понимания сложности: до позиций немцев 50–100 метров. Группа роет окопы, блиндажи, оборудует огневые точки для пулеметчиков и штурмовиков, а также пробивает путь для «ног» и для захода на наши позиции парней из обороны. Туда отправляют, как правило, залетчиков, чтобы дурь из головы выбить. Бабай и Князь залетчиками не были. Просто карта легла так. Работали на окопах вместе с Ахмедом. Бабай — старший группы.

У Князя после сорока пяти дней на окопах варикоз. Начальная стадия. Отвезли в госпиталь. Он пробыл там пару дней. Говорит, что врачи ничего не делали. Спросили, дескать, как себя чувствуешь. Ответил, что хорошо. На этом лечение закончилось. Командир переведет его в комендантский взвод. Князь в полицаи не хочет. Но тут уже деваться некуда: есть опасность тромба. На постах на базе месяц простоит, а по возвращении на большую землю — полечится.

Князю тридцать пять. Трое детей. Физически хорошо сложен. Черты лица резкие. Скуластый. Вспыльчивый.

Вспыльчивость — основная черта характера наших парней. Этим отличаюсь от них. С виду совершенно спокоен. Хотя Ковбой тоже достаточно спокоен, даже немного флегматичен, и Смайл, кстати, все свои негативные эмоции превращает в улыбку.

Князь поругался на Ахмеда. Рассказал, что тот рыл лисьи норы в песке, поэтому его при бомбежках засыпало, а Князю приходилось откапывать. Ахмед, такой Ахмед. Пастух, не воин. Но то, что он здесь, на войне, и то, что в момент опасности он добровольно пошел защищать Отечество, делает его большим героем. Правда, Князю этого не объяснить, потому что вместо того, чтобы рыть окопы, ему частенько приходилось откапывать Ахмеда.

Когда отправлял сообщения с общего телефона Петру Лундстрему, Аничке и Аруте, барышня Князя бесконечно звонила и писала: «Не молчи, ответь, не молчи!» Видимо, не знала, что телефон общий. Пришлось ответить за Князя. Сказал, что он жив-здоров, в строю, чтобы не волновалась. Потом рассказал об этом Князю. Сходи, говорю, напиши ей. Князь отмахнулся — дескать, надоела. Женщины даже на войне могут добить своей заботой. Смеюсь. По-доброму смеюсь. С поклоном и уважением к нашим заботливым женщинам.

Зашел в домик к парням. Там теперь по углам вещи, рюкзаки, сумки, чемоданы. Говорю Бабаю: «Никогда не видел в доме столько вещей!» — «А фигли, — отвечает, — дембель заехал...»

23 сентября, 10:44. С пополнением прибыли чеченцы. Давинчи привел одного из них познакомиться. Рослый парень, с густой черной бородой а-ля Яковлев из фильма про Ивана Васильевича, который менял профессию.

Чеченец поздоровался, кивнул на шеврон с позывным Азазель и добавил: «Компьютер выбрал!» Раньше был у музыкантов. Прошел Африку. Охранял шахту с алмазами. «Замес, — говорит, — один раз был, да и то не замес, а так. Приехали на мотиках малолетние негритосики с автоматами, перевязанными веревкой и проволокой. Мы их отловили, пряников надавали и отпустили. Негритосики знают по-русски только “Дяденька”, “Не убивать!”, “Заставлять!”, “Я любить русский!”. Чего, — говорит, — с них взять? Пинками по задницам отогнали. Автоматы отобрали, они плачут: “Дяденька, автомат отдать!”»

Азазель приехал в отряд две недели назад. Все это время торчал на базе автоботов. Крутил гайки. «Какой-то полковник, — говорит, — ходил надо мной: там подкрути, там. Я его послал. Здесь нет полковников, только командир. Хочешь быть полковником, иди к мобикам».

Азазель попросился от автоботов на передний край. Либо к минометчикам, либо на высоту, с пулеметом работать. Первого чеченца вижу с желанием пойти на передок. Не везло мне с ними. Попадались раньше мягкотелые. Начинал разочаровываться.

Зимой были чеченцы. Так они чисто ТикТок-войска. Прибегали после штурмов и фотографировались на фоне опорников, которые добровольцы брали.

Азазель стоял у винограда, срывал ягоды и ел. Давинчи показал ему место, где ягоды вкуснее и слаще. «Люблю кислые. Вино люблю. Правда, — сказал, — нам нельзя. Ягоды поем...»

Его отец в первую чеченскую воевал против России. «Глупый, — говорит, — да простит меня Всевышний. Чечня не выживет без России, сожрут ее».

23 сентября, 19:12. Давинчи отправили на вторую базу, к автоботам. На сохранение. На БЗ больше не пойдет. Командир вызвал его, поблагодарил за хорошую работу и сказал, чтобы собирался. Давинчи пришел ко мне: «Теперь ты, Огогош, старший группы, а я все, на отдых». Посидели с ним, поболтали немного, обнялись по-братски и попрощались. Давинчи выдохнул.

Из «старичков» осталось двое: Костек и я. Прочерк на окопах, копает. Залетчик. Мне в группу добавили троих «молодых». Чик, Комерс и Шакай. Группа по новой укомплектована.

В пять вечера прибежал с большими глазами Костек: «Мы на БЗ. Собираемся!» — «Команды, — говорю, — не было». — «Ты без рации, передали через меня!» ОК. Костека отправил в магазин за куревом, а сам с парнями потихонечку начал собираться. Вспомнил утреннюю запись в дневнике. Как по заказу.

Молодые ко мне обращаются «командир» — дескать, командир, а что лучше брать, а как одеться? Командир то, командир сё. С умным видом посоветовал брать минимум, одеться тепло. Рассказал в двух словах о том, где мы будем. Молиться, сказал, можно, бояться — нужно, а вот паниковать — нельзя. Собрались.

Костек принес сигарет и сникерсов. Упаковались. Повел парней за аптечками и пайком. Аптечки выдали. Стою жду паёк. Не дают. Говорю, давайте паёк. Руха: «Тебе есть нечего?» — «Мы на БЗ». — «Чья группа?» — «Моя». Руха перекрестил нас — дескать, не повезло, сочувствую, а потом, увидев, что я нахмурился, произнес: «Я пошутил...» Человек, сидящий задом на солдатских пайках, не знает, что так шутить нельзя. Ладно, проехали. В общем, пока дали моей группе отбой. Можно было без шуток. Похоже, у меня аллергия на людей с мозгами прапорщика.

Вернулись с парнями в домик. Костек закашеварил ужин. Будем есть и знакомиться.

23 сентября, 20:19. Днем заходил в штаб, где дежурит Калуга. Калуга пожаловался, что устал в комендачах сидеть, хочет на Дракона. «Но, — говорит, — я не добегу. Это будет дорога в один конец». — «Так нельзя, — возмутился. — Дорогу осилит бегущий. Просто берешь и бежишь».

После смены Калуга пошел к командиру и попросился на БЗ.

Сидим в домике с Князем, обсуждаем его поступок. Они с одного района. Знакомы с гражданки. Родня Калуги ругает Князя, поскольку думает, что это он вытащил Калугу на войну.

Князь не хочет, чтобы Калугу брали на БЗ. Говорит: «Случись с ним что, меня живьем закопают».

Калуга ложками ест соль, чтобы отечность ног не спадала и чтобы не отправили на Дракона, а здесь его перемкнуло, и он решил сам попроситься. Князь ругается. «Сидел бы, — говорит, — на попе ровно и сидел. Вот чего он?»

Цирк, а не люди.

Бабай лежал рядом, слушал нас и не выдержал: «Князь, не переживай за него! Он еще нос тебе утрет! Вернется домой в орденах и медалях. Будет ходить по району гоголем-моголем, не подступишься!»

24 сентября, 06:17. Не понимаю своего состояния. Либо слишком спокоен, либо слишком взволнован. Вроде расслаблен и в то же время напряжен. Месяц будет тяжелым, потому что тосковать по дому начинаю. Чрезмерно.

Мир на войне меняется каждую секунду. Ждешь чего угодно.

Хм... мир на войне. Интересное сочетание.

Спал хорошо. Выспался.

Скучаю по своим любимым малышам. По друзьям скучаю. По родным. По женской нежности. По дивану своему скучаю тоже, по теплой ванне, по березовой роще. У меня дома под окнами березовая роща, сказочная. Столько теплого, веселого, хорошего связано с ней. Сейчас она потускнела. Через недельку завьется багряным пламенем, потом оголится, а под финал года накинет на себя пуховое одеяло, чтобы спрятаться от зимнего холода.

---