Взводу лейтенанта Алексеева была поставлена задача: организовать засаду на пути возможного отхода бандгруппы, которую основные силы батальона блокировали в кишлаке. Алексеев прибыл из Союза месяц назад и «в горы» шёл впервые.

Впереди топал рядовой Фокин, «дед», который уже отсчитывал свои «сто дней до приказа». Фокина комбат называл не иначе, как «Мальчик из Уржума» – а откуда это прозвище Алексееву было неведомо.

На одном из поворотов едва заметной тропки узкого ущелья Фокин резко остановился. Алексеев ткнулся в его спину.

– Фокин, ядрит твою, чего тормозишь!… – вполголоса ругнулся Алексеев.
– Мина, товарищ лейтенант! – по-волжски окая, радостно доложил Фокин.
– Где? – Алексеев невольно подался назад.

Замкомвзвода сержант Погорелый очутился рядом, как положено разведчику, неслышно. Вообще-то, сержант должен был идти замыкающим, да, комбат перед выходом в рейд определил ему место за «зелёным» взводным, чтобы в случае чего, подсказал и с «дедами» помог найти общий язык.

Погорелый бережно отстранил Алексеева, обменялся с Фокиным многозначительным взглядом.
«Не считают меня командиром… – перехватил этот взгляд и покраснел от обиды Алексеев, но, тем не менее, про мину сказал со знанием дела:
– Противопехотная!
– Ага, деревяшка, – привычно обозвал мину в деревянном корпусе Погорелый.  

Крышка мины углом торчала из-под щебня всего в паре шагов ровно посреди узкой тропы.
– Грамотно поставлена. Хорошо ёще, что давно лежит, и дождем сверху грунт смыло, а то бы ножкой топнул и…ку-ку…– Фокин с ухмылкой покосился на свой ботинок сорок шестого размера.
– Наши ставили. У «духов» таких развалюх нет. У них – итальянки, – снова проявил осведомлённость Алексеев.
– Итальянки – у наёмников. А местные фугас и противотанковую любят, чтоб сразу бээмпэшку или танк завалить. За них афоней больше отстёгивают, – внёс поправку Погорелый, опять заставив Алексеева покраснеть.
– Что, делать-то бум, товарищ лейтенант? – пытливо глянул на взводного с высоты своего двухметрового роста Фокин.

Первое и самое простое, что пришло Алексееву в голову – перешагнуть через мину, само собой, соблюдая меры предосторожности. Об этом и сказал подчинённым.

– Перешагнуть-то можно, – сдержанно усмехнулся Погорелый, – только не факт, что там, куда за миной ногу поставите, второй такой нет. Или того хуже – сама деревяшка с сюрпризом: скажем, с фугасом спарена. Нет, товарищ лейтенант, тут, или сапёра вызывать надо или самим мину сдёрнуть на подрыв. Как скажете?..

Алексеев помнил из занятий по инженерной подготовке, что противопехотная деревянная имеет самое примитивное устройство: в деревянную коробку втиснута двухсотграммовая толовая шашка, а справа от неё – в металлическом стакане взрыватель с капсюлем-детонатором. Но разминировать такую мину вручную практически невозможно. Единственное надёжное средство, и тут сержант прав – это из укрытия «кошкой» сдернуть мину с места «на подрыв». Но подорвать её в нынешней ситуации – значило выдать себя и сорвать задачу.

– Так что, товарищ лейтенант, рванём? – переспросил Погорелый. Алексеев почувствовал себя хозяином положения.
– Взрывать не будем и сапёра ждать некогда. Задачи нам, товарищи бойцы, никто не отменял. Буду разминировать. Оба – в укрытие!
– Товарищ лейтена… – попытался остановить его Погорелый.
– Тебе что, сержант, два раза приказ повторять? – поставил точку Алексеев.

Он снял каску, подсумки, положил автомат, убедился, что взвод укрылся за поворотом, и опустился перед миной на колени.

«Гиблое дело я затеял…», – унимая внутреннюю дрожь, он размял пальцы. Осторожно стал разгребать щебень вокруг короба, каждый раз обмирая, когда случайно прикасался к его шероховатым стенкам. Когда мина открылась со всех сторон, с радостью обнаружил, что никаких проводов или проволочек от неё в стороны не тянется: значит, сюрприза никакого нет. Хвостовик бойка с выдернутой чекой – мина на боевом взводе.

– Сначала вставим чеку, после начнём выкручивать капсюль… – повторяя давний урок, озвучил сам для себя алгоритм предстоящих действий. – Но где мы чеку-то возьмём? – Он пошарил в кармане «афганки», нащупал коробок со спичками. Вынул одну, с сомнением оглядел её: выдержит или нет? Ничего другого под рукой всё равно не было, и он решил рискнуть: подрагивающими от напряжения пальцами вставил спичку в отверстие для чеки. Спичка встала, как влитая.

«Ух-ты! Получилось!»

Рукавом «афганки» утёр пот со лба и осторожно выкрутил капсюль-детонатор. Поднялся на неустойчивых ногах, повернулся к солдатам с торжествующим видом, держа капсюль-детонатор в правой руке.

Погорелый первым вышел из укрытия.
– Ну, вы даёте, товарищ лейтенант! Как настоящий хирург работаете… С почином, командир…– уважительно сказал он.
– Скажи лучше, как скульптор…– довольно отозвался Алексеев и краем глаза увидел, как спичка, служившая чекой, не выдержала напряжения пружины и медленно, словно в кино, начала надламываться…
Он инстинктивно схватил хвостовик бойка другой рукой, силясь его удержать, но не сумел. Раздался негромкий хлопок. Алексеев зажмурился, а, когда открыл глаза, ещё не чувствуя боли, увидел вместо пальцев кровавое месиво…

    В один из звонких дней в конце октября командир роты курсантов Бакинского общевойскового командного училища имени Верховного Совета Азербайджанской ССР майор Сенько построил личный состав. Улыбчивый и коренастый, за свою неизменно красную физиономию он заслужил прозвище «Синьор Помидор». Красноту щек майора подчёркивал околыш огромной фуражки с непомерно высокой тульей – «аэродром не принимает». Этот головной убор, сшитый по спецзаказу, не имел аналогов во всём училище и вызывал постоянные нарекания старшего начальства, являясь при этом предметом законной гордости её хозяина. Сенько курсанты любили за веселый нрав, побаивались за строгость и уважали за справедливость.

– Ну, что бездельники, – бодрым, орлиным взором окинул он строй. – Радуйтесь: сегодня ПХД . Скучать никому не придётся. Задач у нас – выше крыши, но есть одна – особой важности. С неё и начнём…
Сенько выдержал паузу:
– Ну, товарищи курсанты, настал ваш звёздный час… Кто у нас художники?

Алексеев и Бубнов переглянулись: идти в автопарк, на полигон или в столовую не хотелось, а работа художников представлялась делом не пыльным и сулила некоторые послабления со стороны начальства. И хотя художественных способностей друзья-приятели не имели, не сговариваясь, сделали шаг вперёд.

Сенько оглядел их с головы до пят:
– Художники? Лепить умеете?
– Всё умеем, товарищ майор, – в голос заверили они.
– Ладно, дуйте к старшине. Он вам задачу поставит!
Старшина Ревенко к наличию творческих способностей у данных курсантов отнесся более недоверчиво:
– Вы точно художники али брешете?
Алексеев ответил за двоих:
– Никак нет, товарищ старшина, не брешем!
– Ну, добре, пийшлы, – он повел их через плац к КПП.

Училище и военный городок с колоритным названием «Красный Восток» располагались в старом районе города, недалеко от Бакинского проспекта и улицы Ингла. От пятиэтажных хрущёвок – ДОСов   «кузницу пехотных кадров страны» отделял высокий бетонный забор. Метров в трёхстах от КПП в нём была ниша, где на постаменте стоял памятник Кирову. На трёхметровом гипсовом вожде было пальто чуть выше колен, кепка и сапоги. Левую руку Киров прижимал к груди, словно желая унять стук пламенного революционного сердца, а правой показывал в сторону центра, как раз туда, куда обычно курсанты бегали в самоволку.

К памятнику и привел их старшина.

– Побачьте, який нэпорядок! – указал он на статую.
Вид памятника и впрямь был удручающим: по торсу вождя шли трещины, гипс на плечах выщерблен, на правой руке изваяния не хватало нескольких пальцев.

Старшина определил:
– О цэ, товарыщы курсанти, будьтэ ласкови, отреставрироват товарыща Кырова. Усэ трэщины заделать, отколоты части восстановить, размулевать. И шоб усэ було в найлучшем видэ!
Получив мешок гипса, шпатели, кисти и краску, Алексеев и Бубнов не спеша приступили к работе. Трещины на груди и спине Кирова заделали без особых осложнений. Когда встал вопрос о реставрации отдельных частей – уха, пальцев, процесс застопорился…

Ухо с трудом, но восстановить всё же смогли, а вот вылепить вытянутые пальцы на правой руке никак не получалось.

И тут Бубнов предложил:
– А давай, Костя, кулак сделаем! Его-то куда проще слепить…
Алексеев усмехнулся:
– Что кулак, лучше уж сразу кукиш!
Бубнов поскрёб измазанной пятернёй затылок:
– Точно, Серёга! Вот, всё училище оборжётся!

Фига получилась эффектной. Памятник выкрасили белой краской. Оглядели со всех сторон и остались довольны: Киров стоял, как новенький…

Вернулись в казарму, доложили старшине о выполнении приказа.
– Добрэ получылось?
– Нормально!
– Проверять трэба?

Они переглянулись:
– Дело ваше, товарищ старшина…

Ревенко проверять не стал.

Алексеев и Бубнов после обеда рассказали однокурсникам о своей проделке. Хором посмеялись над ней. Особо любопытные сходили к памятнику на экскурсию и остались довольны увиденным. Но, как говорится: новый день – новая пища…

В воскресенье, как передовиков ПХД, старшина отпустил «скульпторов» в увольнение. А в понедельник с утра пораньше их вызвал в канцелярию «Синьор Помидор».

– Ну что, художники-передвижники, довыделывались? – Сенько, ещё более красный, чем обычно, впился в них немигающим взором, и, не дожидаясь ответа, приказал: – В колонну по одному, за мной шагом а-арш!

У памятника он дал волю гневу, затопал ногами:
– Это что такое? Вы что себе позволяете, идиоты, мерзавцы? А если бы утром не я это рукоблудие заметил, а кто-то другой! Это же идеологическая диверсия, антисоветская пропаганда! Да ещё в канун праздника Великого Октября! – он внезапно остановился и отчеканил. – Так вот, в присутствии товарища Сергея Мироновича Кирова объявляю обоим по пять нарядов вне очереди! Даю час, нет, полчаса, чтобы это безобразие ликвидировать и придать руке исторический вид! О выполнении доложить мне лично!

Покачивая фуражкой- «аэродромом», Сенько стремительно удалился.

Алексеев и Бубнов с минуту тупо смотрели друг на друга: «Идеологическая диверсия, антисоветская пропаганда… Точно, отчислят! Как пить дать, отчислят!» – только сейчас до них дошёл «политический» смысл их проделки.

Они тут же забрались на постамент и при помощи обломка кирпича «ампутировали» десницу вождя, грозящую отчислением. Метнулись к казарме за инструментом, принесли всё необходимое, и работа закипела. От страха даже скульпторские способности прорезались: вытянутые пальцы на злополучной руке получились, как нельзя лучше…

Сенько, и впрямь, оказался мужиком нормальным. Поскольку никто из старших начальников кукиш не увидел, «политическое дело» Алексееву и Бубнову пришито не было. Ни комсомольского собрания с исключением из ВЛКСМ за осквернение революционной святыни, ни распекания перед строем… Они просто отходили свои пять нарядов вне очереди, и происшествие как будто забылось. Только однокурсники до самого выпуска вспоминали про кукиш, и нет-нет, пробегая мимо памятника в самоволку, исподтишка показывали Кирову фигуру из трех пальцев.

…Выпуск шумно отмечали в кафе «Навруз» на окраине Баку. Были шашлык, люля-кебаб, зелень и сорок литров «обкомовского» коньяка добытого, как говаривал Райкин, «черыз таваравэд, черыз задыные кырыльцо» на Кировобадском коньячном заводе отцом одного из выпускников.
 
Пели песни, танцевали, произносили тосты за «альма-матер», за пехоту, за будущих командармов…

Внезапно кто-то закричал:
– Наших бьют!

С шумом вывалились во двор. В полутемном переулке рядом с кафе мелькали белые рубахи лейтенантов, и темные рубахи «чужих». Визжали девицы. Раздавался мат.
Когда нападавшие, не выдержав атаки, с проклятьями ретировались, лейтенанты вернулись в кафе. Оглядели друг друга: у одного оторван погон, у другого – рубаха в крови, у третьего – фингал…

Бубнов разглядывал правую руку: пальцы были неестественно вывернуты.
– Я его за воротник схватил, а он, гад, рванулся… пальцы выбил что-ли… – кривился он.
Невеста одного из лейтенантов – шустрая блондинка с широко раскрытыми синими глазами, выпускница медучилища, осмотрела руку Бубнова и заявила:
– Вывих. Мигом вправим! – она уверено взяла посиневшие пальцы в свою пухлую ладонь, сжала их и так дёрнула, что Бубнов потерял сознание.
– Ой, я, наверное, что-то не то сделала, – разрыдалась она.

    …В Кабульском госпитале, куда Алексеева доставили после рейда, он получил письмо от Бубнова, написанное коряво и неразборчиво.

«Серый, – сообщал Костя, – Я всё еще не в строю. Пальцы после драки у меня срослись плохо, средний и указательный теперь вообще не гнутся… Даже фигу никому не покажешь! Доктор сказал, если не разработаю, комиссуют ко всем чертям…»

«А вот меня из армии точно спишут», – Алексеев посмотрел на свои забинтованные руки. Письмо Бубнова напомнило историю с памятником. До Алексеева внезапно дошло: «Всё – не случайно!» И та драка возле кафе, где Бубнов выбил пальцы, и его случай с запалом от ПМД. Всё – одно к одному. И даже то, что мину нашёл солдат по прозвищу: «Мальчик из Уржума»… Алексеев только теперь вспомнил, что ещё в начальных классах школы, читал книгу с таким названием. Главным героем в ней был вятский мальчик Серёжа Костриков. «Но ведь это же имя будущего революционера Сергея Мироновича Кирова! Вот так сопаденьице… Вот тебе и фига, товарищ Киров! Выходит, не мы тебе, Мироныч, а ты нам кукиш показал! Только нам-то с Бубновым теперь никто новые пальцы не прилепит…»    
          
Об этом он и рассказал командиру батальона майору Игнатенко, приехавшему по каким-то делам в штаб армии и зашедшему в госпиталь навестить подчинённого.

Оглядев забинтованные руки Алексеева, Игнатенко сказал хмуро и, как показалось лейтенанту, зло:
– Сам во всём виноват. Какого рожна к мине полез? Инструкции не знаешь?
– Не хотел шума поднимать, товарищ майор. Да и в училище по инженерной подготовке у меня пятёрка была…
– Пятёрка… Тоже мне сапёр отыскался! – ругнулся Игнатенко. – Остался дурак без пальцев! И на хрена?
Алексеев опустил глаза. Комбат, конечно, прав, его жертва оказалась напрасной: тогда в горах бандгруппа на них так и не вышла – ушла из кишлака другими тропами…  
– Я ведь почти обезвредил мину, – всё-таки попытался оправдаться он. – Если бы только не месть товарища Кирова…
– Причём здесь товарищ Киров? Ты мне эту мистику брось, лейтенант! Слушай сюда, что я тебе скажу: надо канцелярскую скрепку в кармане носить, а не спички! Скрепка не подведёт. С ней ты любой мине кукиш покажешь! Понял?
 
2010