Нельзя верить «временно», в какой-то период своей жизни, каким бы тяжкой она временами ни была. Верить можно только всегда.
Дочитайте рассказ нашего давнего друга, священника Николая Толстикова до конца, и вы поймёте, кому обращён финальный вопрос.
А мы желаем нашему другу, чтобы его книга «Приходинки и другие истории», из которой и взят рассказ «Исповедник», завоевала призовое место конкурса Русской Православной Церкви «Просвещение через книгу»
Сергей Арутюнов
Путь, через весь город, из заречья и до единственного, еще не закрытого властями кладбищенского храма, отец Николай проделывал почти каждое утро, пропускал только, уж когда совсем нездоровилось. Свой храм, где он прослужил настоятелем не один десяток лет, теперь был обращен в пересыльную тюрьму; отобрали и дом у старого попа. Отец Николай, собрав в узел нехитрые пожитки, вышел из дома без ропота: матушка давно в Царствии Небесном, детки – взрослые и живут отдельно своими семьями. Постоял старик у церковной ограды, опутанной поверху колючей проволокой, и идти ему было некуда и не к кому. Дети отказались от отца публично, через газету: « Отрекаемся напрочь от поповского сословия!». Он не осуждал их: хоть так попытались спастись. А спасут ли душу? – мысль эту старик старался отогнать. Бог им судья. Не к ним же на житье проситься, подводить их.
Топчущегося в замешательстве священника окликнула старушка-просфорница:
- Батюшка, не горюй! Найду для тебя угол, куда притулиться!
Мир не без добрых людей…
***
Просфорница к полудню вернулась с рынка и заохала, чуть ли не запричитала:
- Бежать тебе надо, батюшка, скрываться! Люди говорят, что вчера ночью настоятеля отца Василия Аполлосова арестовали, увезли в «воронке». И до тебя ведь доберутся нехристи, раз взялись за вашего брата. Пока не ведают, видно, что ты тут живешь, а не по старому адресу. Так же узнается! Поторопись!..
Старушка сразу стала прикидывать: где бы отцу Николаю от «анчихристов» укрыться, но вскоре раскисла беспомощно квашней, развела руками – у самой ни родни, ни надежных знакомых.
- Ладно, не переживай! – успокоил хозяйку священник. – Куда мне деваться? Будь что будет, как рассудит Господь!..
Отец Николай в последние дни не отходил от домика далеко – едва держали разболевшиеся ноги. Он сидел на ступеньке крылечка, провожая подслеповатым взглядом прохожих. Сыпала уже первой листвой подступавшая осень, но ощущалось еще летнее тепло, приветливо поднималось солнце в белоснежной дымке редких облачков на прозрачно- голубом небе. И сегодня было тихо, умиротворенно, и вовсе не верилось, что где-то в тюрьме страдает отец Василий Аполлосов.
Старик, опираясь на клюку, выбрел на улочку, на перекресток. Народу в будний день было немного. Завидев священника, молодежка криво ухмылялась, люди постарше виновато отводили в сторону глаза и старались обойти батюшку сторонкой, лишь старушонки смело подходили под благословение и спрашивали о здоровье.
И здесь, на перекрестке, с отцом Николаем едва не столкнулся нос к носу родной сын. Он куда-то спешил со своим семейством: две девчушки, ухватив папу за руки, едва поспевали за ним. Увидев отца, сын заозирался, что-то испуганно дрогнуло в его лице. Он едва заметно кивнул и ускорил шаги. «Деда, деда!» - оглядываясь, лепетала младшая внучка.
Отец Николай проводил горестным взглядом сутуловатую спину сына. Хотел его видеть священником, продолжателем родовой череды иереев Божиих, но сын не захотел идти в семинарию, в университете учиться задумал, одним из первых учеников закончив школу. Но из-за происхождения поповича туда не взяли, только в местное педучилище удалось поступить.
Отец Николай не стал перечить или запрещать отпрыску. Один сын был, долгожданный. Не хочет пока быть священником, может, потом образумится. В алтаре с малолетства прислуживал, вместе с отцом Богу молился.
Можно было, как настоятель соседнего храма отец Георгий своей волей всех четырех сынов в попы поверстать, замолвив перед архиереем словечко. Но теперь их всех тоже власть в тюрьму упрячет, раз в этом жестоком «тридцать седьмом» опять такое гонение на духовенство началось.
«А моего-то, простого школьного учителя, может, страданий чаша сия минует. – думал отец Николай. – Отрекся от родного отца, своего священнического рода. Публично, через газету. Душей понимаю – выжить хочет, дочек своих сохранить и вырастить. Да и заставили его, наверное! Но неужели, все-таки, добровольно решил, сам?!».
Когда кто-то принес газету с сыновьим «отречением», старик, нацепив на переносицу пенсне, вгляделся в печатные строчки и обмер сердцем. За что?! Да еще и за дочерей-несмышленышей заодно. И … простил сына отец Николай – значит, так надо было. Но все равно осадочек обиды на душе остался, осел неприятно. Хотя и умом все понятно, но…
Уж слишком быстро сын припустил от перекрестка прочь; отец Николай ждал и гадал: обернется - не обернется? Не оглянулся…
- Прощай, сынок, и прости! Может, больше и не увидимся!..
***
За стариком пришли той же ночью. Он, как предчувствовал, даже не прилег, сидел под иконами в «красном» углу горницы в своем заношенном, заплатанном подряснике…
В полуподвальной камере тюремного «замка», сырой и холодной, хрупкое и без того здоровьишко отца Николая сдало. Он чувствовал, что с грубо сколоченных голых нар скоро будет не в силах подняться. Но не давали окончательно пасть духом томившиеся здесь же, в темнице, отец Василий Апполосов и сельские батюшки из района. Всех отец Николай знал.
Под утро двое конвоиров приволокли, подхватив под мышки, избитого диакона Суворова.
- Вот вас, длинногривые, что ожидает! – уронив бедолагу на пол, хмуро бросил один.
- Это еще цветочки! – хохотнув, добавил другой.
Дверь захлопнулась, проскрежетал запор. Узники подняли Суворова и положили на нары рядом с отцом Николаем. Старик, чуть не плача, шептал молитвы, обтирая тряпицей его раны и ссадины.
Скоро дошел черед и до отца Николая. Сам ходить он не мог, распухли ноги, и конвоиры волоком утащили его на допрос.
Молодой следователь, хищно ухмыляясь, косил черным глазом:
- Ты, поп, все наше семейство крестил! И родители мои меня во младенчестве притащили к тебе в церкву в купель окунать. Они люди темные были, несознательные. А я – коммунист, большевик, в ваш религиозный дурман не верю!.. Рассказывай, старик, что ли, как вы гражданина Суворова отправили в Москву, якобы какую-то «цидульку» отвезти скрытно. А на самом деле для связи с руководством контрреволюционой террористической организации. Получить для вашей местной ячейки указания и инструкции для подрывной работы в массах и подготовке терактов. И гражданин Василий Аполосов по всему – ваш главарь…
Следователь еще что-то монотонно, точно заведенный, долдонил и долдонил, пока резко не оборвал свой «монолог», встал из-за стола и, склоняясь к самому уху отца Николая, предложил:
- От веры я тебя отрекаться не заставляю. Только вот бумагу подпиши, что обо всем знал, подтверждаешь, хотел сообщить куда надо, но не успел. Снисхождение тебе будет, отпустим домой, как немощного, да и мои родители этому порадуются. Ну?! Нет?!
Следователь глядел пристально на сникшего, едва дышащего на ладан, священника, и, может, что-то дрогнуло в его душе, хотя вряд ли. Черной уж, видать, слишком она была, потому и продолжил резко:
- Посиди пока еще в камере, подумай! «Тройка» на днях вашу судьбу решать будет, так что поторопись! Приговор суров: высшая мера. А я тебе помочь хочу, и, глядишь, поживешь еще, покоптишь небушко!..
Отец Николай, после того, как его притащили в темницу конвоиры, больше с нар уже не вставал. Никому ничего не отвечал, шептал только, как молитву:
- Господи! Уж если призовешь всех нас к себе, меня, одного, не оставь! Со всеми вместе возьми, чтоб за Иуду не посчитали!
Отец Василий приложил ухо к его груди:
- Отходит ко Господу батюшка! Надо читать отходную!
- Да и нам-то долго ли осталось? – едва шевелил разбитыми запекшимися губами диакон Александр. – Жаль, что над нами некому ее будет прочесть…
